И переливчатые сияния вспыхивают и гаснут, перемещаясь, по всей долине. Они как будто перекликаются…
Тессий внезапно чувствует: его бегущие ноги… уже не достигают земли! Это развеселившийся Селий подхватил друга со спины под мышки и влечет в небо. И медленно уходит вниз таинственный полумрак виноградных дебрей. А туча вовсе уже развеялась и – в особом, в покойно-нежном синем сиянии лунной ночи лежит, серебряная, река…
– Куда ты меня возносишь, неугомонный?
– Вперед и вверх – к Сердцу Праздника! Желаешь ли поклониться царице этой великолепной ночи? Немногим лишь из богов известно ее возвышенное убежище… а достигнуть – возможно, это сумеем и вовсе только вот мы с тобой!
Высокий скальный уступ укутан вьющимися растениями. И масса их напоминают черную тучу, которая растворилась, недавно, без всякого следа в небе. И даже такое чувство, что будто эта туча не расточилась, а сделалась неподвижною и легла, широкими неровными лентами, по скальным изломам. Лишь некоторые грани почти что отвесной кручи свободны от этой буйной растительности и брошены на них, яркие, лунные лоскуты.
Летучий бог и несомый им приближаются к узкой и расположенной высоко террасе. Отблескивает иногда слабо луч на проплывающих под Тессием влажных листьях… И наконец, Селий, найдя удобное место, опускает на каменный карниз друга. Он разнимает объятия свои бережно, и тем не менее Тессий все же оскальзывается на мокром камне, едва не падая в бездну – подвох внезапно возвращенного веса, переставшей поддержки.
Упругие извитые ветви стелятся по-над камнем… Несколько шагов по карнизу, поворот за выступающий хмурый каменный лоб – и открывается взору арка, светящаяся переменчивым алым. Друзья поднимаются к ней по широкой угрюмой трещине в почти отвесной скале, цепляясь за узловатые влажные корневища… Сплошная масса низкорослых растений расходится, наконец, и вот – паломники оказываются вблизи сияющего отверстия. Теперь они могут видеть, что происходит в этом уединенном и расположенном так высоко жилище.
Там жаркий золотистый огонь танцует, потрескивая, на углях. И наклоняется к огню женщина, и волосы ее пронизывают лучи, образуя нимб. Она раскачивается слегка и она, кажется, что-то шепчет. А может быть напевает…
Искусственное озерцо для утренних омовений дрожит перед входом в грот. И с легким звоном бежит из него ручей. Он полностью сокрыл под собою желоб – не удивительно, ведь маленький бассейн питает сейчас не только горный родник, его переполняет вода отшумевшего вот только что ливня. И на поверхности озерца дробится отблеск огня и отражается белый плащ, одеяние богини, словно бы в морской воде – белый парус.
Летучий бог заговорщически мигает Тессию.
Затем, вдруг восприняв торжественный облик, важно выступает из тьмы и медленно приближается, входя в воду, по отлогому дну бассейна к высвеченной огнем арке. И в такт его степенным шагам вода тихо плещется. И силуэт Селия, простершего вперед руки, все больше погружается в озерцо.
И вот, с явным и намеренным запозданием, женщина оборачивается на плеск. Сверкает разящий взгляд, и ее лицо, ясное, принимает маску карикатурного почти раздражения.
– Молния-другая найдется еще у Айры! Я оставляю их немного в запасе специально для таких случаев. Должен ведь и у меня когда-нибудь быть покой!
Но только невозможно не видеть: глаза богини, угрожающей молниями, смеются.
– Не убивай нас, великая! – стоя по грудь в воде, возглашает Селий. – И без того мы сражены зрелищем твоего непревзойденного храма, воздвигнутого из потоков тумана и огня молний! Я, Селий, владыка воздуха, и Тессий, молодой бог, просят высокой чести поцеловать руку владелицы столь восхитившего нас Искусства!
– Так уж и быть…
Быть не может, чтобы она не догадывалась, что за этим последует!
И Айра поднимается от костра, и наклоняется над бассейном, лениво-царственно протянув руку. Селий нагибается к этой руке… не отпуская, вдруг резко опрокидывается на спину.
От визга падающей в озерцо богини у Тессия закладывает в миг уши. Радужные огни вспыхивают на мгновения во взметнувшемся фейерверке брызг, плеска, хохота.
– О!… Она же меня утопит!… Тессий! Спасай!! – вопит Селий, картинно простирая руки к своему другу, приблизившемуся к боковой стороне бассейна. И в следующий миг Тессий, намеренно поддавшийся на уловку, взбивает своим паденьем новый великолепный фонтан.
…Боги возлежат у огня. Дыхание их выравнивается, постепенно, и томные блаженные улыбки светятся на их лицах.
Плащи остались сухими, то свойство колдовской ткани, но на полу небольшого грота всюду теперь вода, и маленький костерок потрескивает и шипит, когда случайные струйки скатываются в очаг. Мерцает в чашах вино…
Лениво блуждая взглядом, Тессий замечает царапины, что испещряют голени его и ступни – естественное следствие сумасшедшего бега сквозь виноградные лозы внизу в долине. Маленькие ранки чуть кровоточат. Привычным жестом Тессий ведет ладонью над поврежденными участками своей кожи. Целительная энергия, вызываемая сосредоточением сознания, покалывает слегка пальцы. Царапины затягиваться на глазах.
– Мне надо было сказать: зрелый бог, – произносит Селий. – Зачем я по привычке говорил молодой, когда рекомендовал тебя? Ты, кажется, давно как уже умеешь все, что подобает богам.
– Ты правильно представил меня, – отвечает, глядя неотрывно в огонь, Тессий. – Да, я научился теперь, вроде бы, всем Искусствам, которые приличествуют богам… каждому из богов. Но вышний ведь обретает зрелость, лишь если из его ума, сердца, воли – рождается еще невиданное Искусство. Или, по крайней мере, хотя бы нечто, по степени совершенства отличающее носителя своего от прочих.
– Какую же способность ты хочешь? – спрашивает, немного помолчав, Айра.
– Искусство боя. Умение наносить удары на расстоянии и парировать такие удары.
– Тебя прельщают лавры Этрурия, погибшего за наш Остров?
– Нет. Но именно с того времени, как погиб стратег, у меня явилось желание обрести такое Искусство. Но сам он здесь не при чем. А просто именно тогда я повздорил с Таурием, и весьма серьезно. Я клялся не изведать покоя, покуда не увижу крови его… Да только в смысле воинского Искусства мне очень далеко до царя… и мне нет покоя!
Улыбка исчезает с губ Айры.
Летучий бог безмятежен; расслабленно-радушное выраженье, вроде бы, не покидает его лица. Но только и его глаза уже не смеются.
– Ты все еще не оставил этого, друг? – произносит Селий. – Ведь вот какой ты упрямый! Дался же тебе царь! Поверь: он только лишь исполнял свой долг.
– Возможно, – медленно говорит, после некоторого колебания и с трудом, Тессий. – Но, так оно или иначе, я поклялся. И клятва не оставит меня… я должен, по крайней мере, делать от меня все зависящее, чтобы ее исполнить.
– Обидно будет, – говорит Айра, – кто бы ни погиб из вас двух. Но я тебя понимаю, Тессий. Мы говорим иногда не задумываясь, а ведь слова – как зерна, падающие в плодородную землю! Все клятвы прорастают судьбой! Судьба…
И Айра вдруг перестает говорить, и удивление трепещет в ее глазах.
Боги! У нее такой вид, как будто изумлена и сама словам, вот только что сорвавшимся с ее уст. Как будто бы говорила не от себя, а по темному, неосознанному наитию!
И Тессий произносит, заворожено:
– Никто не властен избегнуть своей судьбы. И в этом смысле мы, боги, ничем не отличаемся от людей. Я слышал это в день моего рожденья. Из уст Сандрия, которого называют Говорящий о будущем.
Становится опять слышно, как снаружи журчит родник, хотя он уже вошел в привычные берега. Летучий бог улыбается, но глаза его остаются серьезными и печальными.
– Тогда бессмысленно откладывать неизбежное, потому что такое только лишь истощает Силу. Наверное, твое время уже пришло, Тессий. Отправься в Лабиринт и возьми призывающее тебя Искусство. Оно не принадлежит к числу особенно изощренных и тебе не придется, поэтому, долго странствовать во Глубинах.
– Рад бы, – откликается Тессий, сделав глоток вина. – Но почему-то я… все еще не могу почувствовать этот зов, о котором ты говорил когда-то. Необоримый и властный голос, указывающий путь во Глубины… Ведь чтоб отправиться в Странствие, мало понимать лишь умом, что Странствие – то единственное, ради чего только и живет бог. Нет, нам необходимо созреть… настолько, чтобы это знание проросло и в сердце! И вот я часто думал о том, почему же со мной все этого не случается, и мне становилось горько. Я начал подозревать, что не достает мне последовательности, твердости духа и способности концентрироваться. И я стремился укрепить в себе эти качества, зачем и принял обет немого, нес эту службу. Полгода таскал копье. Как неодушевленный механизм исполнял приказы, начертываемые знаками. Сто восемьдесят три дня не произнес и не слышал ни одного обращенного ко мне слова! Я намолчался, кажется, на целую вечность! Помню, я считал дни, оставшиеся до разрешенья клятвы. Но вот, когда истек срок обета… странно: я полюбил молчание. Сколь многое создается им! Оно есть пища богов: своеобычные Искусства пришли ко мне, как будто сами собой, с этой пищей.
