– Не добираешь сладости ночных игр?
– О нет! – и возражение Тессия звучит на удивление пылко. – Дело не в том, Летучий. Ночи мои отрадны… Я вот что расскажу тебе, Селий. Теперь оказывается рядом со мной ночами… одна и та же всегда. Как это так оно происходит? Не знаю. Может быть, это я сам отыскиваю ее на Круге. Каким-то образом, безотчетно… Она – та самая, которую я встретил в первую мою ночь, как родился! Она чуть выше меня, но это крупное тело стройное и легко, как воздух… как ветер, Селий! По крайней мере, такими я всегда вижу ее движения. Но наши объятия это нечто, что я назвал бы… лаской мудрого камня. Как может быть камень – ласковым? Ах, не знаю… Но просто наступает момент, когда уже тело камня – то есть озаренного Круга, пульсирующее неслышимой нашей музыкой – и ее тело… сливаются во одно…
– Ты так подробно рассказываешь мне, друг, все то, чего в беседах богов принято лишь касаться. Желаешь ли, чтобы я попробовал вместе с тобой гадать, которой же из богинь принадлежит это тело, встречающееся с твоим все ночи? Не буду даже пытаться. Не потому только, что за такие гадания полагается богам смерть, и я не хочу быть пойман с помощью какого-либо Искусства нашего проницательного царя (пусть кто-нибудь другой станет жертвой, которая сопровождает, как правило, рожденье нового бога)… не потому только! Мне это дело представляется безнадежным – честно тебе скажу: твое описание не подходит ни одной из наших богинь, разве только какую-то я все еще не знаю. Вот, говоришь, она немного повыше ростом, чем ты. А, между прочим, природа не обидела тебя ростом! Столь крупной женщины, как я могу судить, сейчас среди вышних нет… Кто может быть тогда постоянной спутницею твоих ночей? Разве что… – Летучий примолкает, задумавшись. – Я слышал от богов, Тессий, что будто бы души ушедших вышних, да и простых, витающие над Островом, бывают иногда застигаемы энергией Огневого Круга. И в этом случае… они обретают плоть! И пляшут вместе с живыми, участвуя в наших Играх. И могут всё… но время их ограничено. Нестойкие их тела распадаются с первым лучом рассвета… Пожалуй, это скорее всего и есть решенье твоей загадки. Но если я угадал – берегись! Объятия таких гостей сладостны, но опасны. Мне доводилось однажды слышать…
– Постой же, неугомонный! Ты хочешь меня отвлечь, пересказывая очередную историю, какими ты так богат… а мы ведь в кои-то веки подошли к сути! Мертвая? Нет, что-то говорит мне: это никакой не гость из мира теней. Она такая же, как ты или я. Просто, может быть, она предпочитает уединение днем. Возможно, она из той породы богов, которая хочет знать только Лабиринт – и Ночь… Селий, как я несчастен! Потому что я хочу знать ее, а это невозможно никак! Я словно невозвратно прохожу в моей жизни мимо чего-то, для меня очень важного. Допустим, даже я угадаю ее случайно. Увижу лицо какой-нибудь из богинь, и сердце вдруг подскажет: она! Но все равно это была б лишь догадка. Все не было бы полноты обладания! Будь то в телесной близости или в ласке духовной. Потому что они, эти близости, не сливаются во одно!
Лицо Летучего изменяется.
Хотя не меняет он, вроде бы, ни расслабленной своей позы, ни, даже, выражения лица.
Но Тессий не замечает. Он высказал сокровенное.
Что было полуосознанным, что существовало долгое время лишь наподобие напряженных и темных вихрей ума и сердца – вдруг получило выражение в звуках. Родилось. Обрело словесную плоть.
И слово это полагает начало, и оно делается опорой бога в какой-то новой начинающейся для него жизни. И Тессий продолжает, волнуясь:
– Как можно двум до предельной глубины ясности говорить о чудесах мира и Лабиринта? Как можно до конца, до дна излить душу, если ты не уверен: это ли вот самое тело трепетало в твоих объятиях?… Был ли закипающий огонь жаркий у вас единственным на двоих?!
– Тессий… – выдыхает летучий бог после продолжительного молчания. – Ты, видимо, одержим. Желаешь ведать одновременно лицо и тело. Для бога это преступно. ДОЗВОЛЕННОЕ ЧЕЛОВЕКУ ЗАПРЕЩЕНО БОГУ – надпись, начертанная на краеугольном камне самого основанья Острова! Лишь утверждаемый на таком фундаменте он – Блаженный. Желаешь расшатать этот камень?
– Я иногда побаиваюсь тебя, Тессий, – вдруг прибавляет Селий. И он садится, никак уж более не стремясь хранить расслабленный вид, и словно бы как-то зябко обхватывает руками свои колени. – Да, именно: побаиваюсь не за тебя, а тебя! Таких мечтателей бросают боги под стражу, чтобы принести потом, в подходящее время, в жертву душе великого Лабиринта. Но я не думаю, что Таурий решит разделаться с тобой так. Ведь ты поклялся сразиться с ним, когда войдешь в силу, а царь весьма щепетилен в таких вопросах. К тому же он и желает, насколько я могу его понимать, этого поединка. Твое Искусство против его Искусства. Царь постарается победить, но и в том, чтобы умереть от твоей руки, не видится ему ничего плохого. Потому что тогда он сможет уйти спокойно, с уверенностью: у Острова появился новый сильный стратег, а может быть даже царь. Путь Таурия к Луне тогда будет легок… Итак, он не прикажет тебя схватить, и твоя идея будет развиваться свободно и… что же из всего этого получится? Я не провидец, как Сандрий, но…
– Тессий! – вдруг вскрикивает, взволнованный чрезвычайно, Селий. – Мне так отчетливо это сейчас привиделось: получится… гибель Острова!
Дыханье Селия сбилось, и долго он не может восстановить его.
И Тессий не прерывает молчанья друга, потому что ведь и он сейчас не в себе – далеко. Он слышит вновь пророчество Сандрия…
Огромные вечерние тени пересекли волны. Багряная дорожка трепещет, указывая безысходную даль.
– Не пророк… – молвит, наконец, Селий. – Мое Искусство другое. Может быть, все это ничего и не значит – кошмарная картина, которая мне предстала вдруг только что. Какие только не бывают видения… Скорей случится иное: ты просто сложишь голову в Лабиринте, пытаясь отыскать… невообразимый путь к решению того, что нельзя решить. Да! Рано или поздно ты сгинешь где-либо посреди бесконечных уровней…
– Тессий! – произносит внезапно пылко летучий бог. – Тессий, к чему все это?! Пытаться изменить жизнь, в которой столько услад, столько тайн? Не лучше ль поскорей позабыть все этакое и жить… ну, просто как нормальные боги? Друг мой?!
– Забыть, ты мне говоришь? – отсутствующий взор Тессия устремлен куда-то за огневую кромку.
За линию, где сходятся небеса и море.
– А ты вот сам… сумел бы ты оставить свои полеты? А, Селий?
ДВИЖУЩИЕСЯ СТЕНЫ
В такие окаянные глубины не забирался, верно, еще никто…
И даже: глубина это или нечто, где нет ни верха, ни низа? Я думаю об этом «глубины», а постоянно чувство, как будто нахожусь на огромной, немыслимой высоте.
Хотя вокруг меня – стены. И над головой потолок. И делается он, иногда, неимоверно высоким, и не могу даже рассмотреть его в полутьме, что властвует постоянно. И непонятно, почему здесь не полный мрак. Ведь неоткуда приходить свету. По-видимому, сами эти неровные стены светятся – слабо, неравномерно… или же переменчивое и зыбкое сияние испускает пол? То есть, тут под ногами не пол, а какие-то бесконечные прерывистые карнизы, плывущие… ненадежные…
Все зыбко и переменчиво. Лишь постоянен впереди узкий, серпом изогнутый коридор. Как будто тутошнее пространство выгнуто на манер гигантской окружности. Правая стена коридора имеет нескончаемый плоский выступ, карниз, и я иду по нему вперед. Или возвращаюсь назад? Это невозможно определить, и я оставил давно какие-либо попытки ориентироваться. Зачем тогда вообще куда-то идти? Для чего я двигаюсь? Как было бы хорошо сесть, прислонившись спиной к стене, обхватив колени… Хотя бы на какое-то время найти покой. И он, покой, подсказал бы мне тогда, что мне делать.
Но именно покоя здесь нет! Левая стена коридора безостановочно движется. Я словно заключен между гигантскими жерновами, прилегающими неплотно… Перемещающаяся стена – не сплошная. В ней попадаются широкие отверстия – пронизывающие ее ходы. А иногда торчат огромные выступы, каменные кулаки, гладкие и отвесные, не менее чем в четыре человеческих роста. Они внезапно возникают из мрака, что впереди, и приближаются с большой скоростью.
От пола и противоположной стены эти желваки камня отделяет лишь небольшой зазор. Как раз, чтобы после безуспешных попыток удержаться на вертикальной поверхности туда затянуло тело, и тогда участь – медленно превращаться в месиво из перемалываемых костей, разрываемых мышц…
