— А, — вздохнула женщина уже успокоенно.
— Вот видите, — обратилась она ко мне, — у него всё же есть рация, зря вы волновались.
— Совершенно напрасно, — подтвердил её спутник.
Действительно, мне стало намного спокойнее. Я даже почувствовал себя почти уютно на этой неуютной улице. Всё же безопасность жизни значит для простого обывателя, вроде меня, очень много.
Меня подспудно тревожила только одна мысль. Вернее — две. Во-первых, мне надо было ехать. Во-вторых, я не мог уехать без инструмента, а значит, мне следовало как-то выручить мой барабан.
Между тем, эта пара, кажется, совершенно не собиралась идти на мировую. Они поудобнее устроились на инструменте, прижались друг к другу. Дама закурила длинную сигарету, положив голову спутнику на плечо. Он снова, как и ранее, положил свою голову на её прическу.
На их лицах отображалось полное умиротворение, словно иначе как сложившись головами (ну а как ещё выразить? не расписывать же ещё раз, как они клали свои головы: она на плечо спутнику, а тот — сверху на её голову), сидя на чужом барабане посреди ночной сентябрьской улицы, они просто не могли существовать.
Раздался сигнал, который был так резок и неожидан, я бы даже сказал — неуместен посреди этой идиллии, что я подпрыгнул.
Это таксист нажал на клаксон — то ли случайно, то ли желая таким образом поторопить меня.
Как тут же выяснилось, этот резкий сигнал не был случайным. Таксист наклонился к дверце с моей стороны и смотрел на меня нетерпеливо и осуждающе.
Нужно было что-то делать. Нельзя было больше ждать, пока эта парочка надумает покинуть барабан, да и надеяться на это было бы по крайней мере смешно. Они совершенно очевидно не собирались уходить, пока не придет трамвай. Вновь уснувший и теперь разбуженный клаксоном мальчик выглянул в окно. Его небесно-голубые глаза смотрели на меня — кажется, тоже с укором.
Но что я мог сделать! Не стаскивать же мне, в конце концов, эту милующуюся парочку с барабана силой! Да я и совсем не был уверен, что дама не даст мне достойного отпора. Что касается её спутника, то с ним я бы, пожалуй, справился. Но перед этой женщиной я почему-то робел. К тому же, я так и не выяснил, кто такая Жанна.
— Послушайте, — вдруг обратилась ко мне дама. — А куда вы едете? Быть может, мы уедем вместе с вами?
Такой возможности я не предусмотрел, но сейчас она мне понравилась — это был шанс поднять их с барабана.
— А куда мы едем? — спросил я у таксиста, который давно уже вернулся к своему занятию. Его сомбреро (то, которое он предположительно вязал, а не то, которое было у него на голове) увеличилось в размере еще больше.
— Обратно, — буркнул он, не отрываясь от вывязывания петель.
— Обратно, — повернулся я к даме. — Такси едет обратно.
— Вам надо обратно? — спросил я с надеждой через мгновение.
— Обратно? — переспросила женщина. — Обратно…
На минуту она, казалось, погрузилась в раздумья. Следя за её выражением лица, я то воспрянал (или как там ещё несовершенный вид от «воспрянуть»?) духом, то падал в пропасть тревоги.
Наконец дама утвердительно кивнула и воскликнула:
— Да, конечно же! Как я могла забыть! Конечно нам нужно обратно!
— Дорогая, прости! — взмолился её спутник, — у меня совсем вылетело из головы, что нам нужно обратно.
Они одновременно встали с барабана и направились к машине. Подойдя, взялись за ручки дверей, дама — у передней, ее спутник — у задней.
— Куда вы? — спросил шофёр, не глядя на них, не отводя глаз от вязания. Его пальцы мелькали так, что их невозможно было рассмотреть.
— Обратно, — ответила дама.
— Но вас здесь не было, — возразил таксист.
— А где же мы, по-вашему, были? — удивилась женщина.
— Где? — поддакнул её спутник.
— Там, — кивнул водитель на барабан, не оставляя работы.
Опасаясь, что они сейчас вернутся и снова займут место на моём барабане, я сделал быстрый прыжок к нему и уселся.
Потом я достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку (ну, вы знаете, ту самую). Щелкнув кнопкой, вынул из специального кармашка небольшой карандаш, нашёл чистую страничку и записал там: «Не спеши обзавестись барабаном, если не уверен, что сумеешь сохранить своё место на нём».
Но мои конкуренты, кажется, не собирались возвращаться
Хлопнули двери машины.
Послышалось мягкое и довольное рычание двигателя.
Такси медленно тронулось с места и, набирая скорость, двинулось в сторону площади.
Уж не знаю, как им удалось так быстро склонить на свою сторону водителя — буквально за какую-то минуту, пока я записывал мысль. Но факт оставался фактом — такси уже скрылось за поворотом. А я остался один сидеть на моем барабане без всякой…
— Хватит! — обрывает меня доктор. — Вы сумасшедший, вы опять всё перевернули с ног на голову в вашем больном воображении. Вы всё придумали. Поймите же, что вашего мира не существует, как не существует и вас — такого, каким вы себя представляете. Вы безумец.
— Что есть безумие? — возражаю я философски и чуть иронично. — Безумие, друг мой, — это лишь иной взгляд на реальность. Выражаясь вашим языком, это вставание на голову. А вставание на голову — не лучший ли способ заглянуть под юбку реальности?
— Бред! — восклицает он горячо. — Бред! Вы больны. Ничего нет: нет вас, мальчика, барабана. Нет даже меня.
— Мы все больны, — мягко успокаиваю я. — Кто-то более, кто-то менее. Вот вы, например, — более.
— Бред… — произносит он уже без надежды. — У вас шизофрения.
— Как смело вы ставите диагноз, доктор! — улыбаюсь я. — Не мне же рассказывать вам, профессору психиатрии, что нет такой болезни как шизофрения.
— Глядя на вас, я начинаю думать, что есть, — парирует он. — Вы меня утомили… Закончим сеанс.
— Как скажете, — соглашаюсь я, рассматривая рукав рубашки, снимая с него прилипший волосок. — Но помните, доктор: такси обратно — не будет.
— Он бросает на меня взгляд, от которого мне хочется взять лежащий в столе нож для бумаги и этим ножом отрезать ему ухо. Но я сдерживаю свой порыв. Все-таки я силён, я опять победил доктора.
— Санитар! — зовёт он, словно прочитав мои мысли.
— Ау! — иронично улыбаюсь я. — Успокойтесь, доктор, вы же прекрасно знаете, что он не придёт. — и добавляю зловеще: — Никогда больше санитар не придёт на ваш зов.
— Ну так позовите же его вы! — взмаливается он. — Пока я окончательно не сошёл с ума.
— Разумеется, доктор, — соглашаюсь я. — Не смею вас больше задерживать.
На мой зов приходит массивный санитар с лёгкой косинкой в левом глазу.
— Проводите доктора в палату, — говорю я ему небрежно. — Хлорпромазин, полтора, атропин и аспирин внутривенно… Да, и не давайте ему витамины!.. Он от них волнуется.
Когда санитар уводит доктора, я достаю из внутреннего кармана пиджака мою любимую записную книжечку в кожаном переплете с позолоченными уголками и кнопкой. Отстегнув кнопку, я беру из специального кармашка коротенький карандаш, нахожу чистую страницу и записываю: «Реальность — это такси в безумие».
Перечитав эту фразу несколько раз, полюбовавшись аккуратным красивым почерком, я дописываю чуть ниже: «Безумие — это такси в реальность?».
Потом я вкладываю карандаш обратно в кармашек, защёлкиваю кнопку и прячу записную книжку во внутренний карман пиджака под белым халатом.
Немного ослабив галстук, я несколько минут просто сижу, покачиваясь в удобном кресле и не о чём не думая.
Потом встаю и иду в маленький кабинет, позади большого. Там я открываю шкаф, в котором стоит массивный красный барабан с желтой лентой и галунами (так ли это называется? так и не знаю), и несколько раз размеренно бью по натянутой коже инструмента.
«Буммм!.. Буммм!.. Буммм!..» — ворчит спросонья разбуженный циклоп (Ciclops Vulgaris H.).
В тринадцать двадцать по москве
Пролог
Иван Мессершмидт по прозвищу Партизан, стрелочник вокзала Богаделенск Пассажирский проснулся в зарослях бузины от странного ощущения, что время пошло вспять.
В пьяном угаре ему снился ужасный сон: бледный мальчик в белой пижаме ходил по ночным и пустынным железнодорожным путям и звал его, силясь перекричать нарастающий хор Богаделенских бабушек, которые где-то разгульно-яростно распевались на «Room of Angel» композитора Акиры Ямаоки. Ивану было жутко, он прятался глубже в кусты бузины, рискуя свалиться в овраг, и уходил огородами. А московский поезд на тринадцать двадцать горестно кричал и плакал и звал своего верного стрелочника…
Окончательно проснувшись, он некоторое время пытался сообразить, где же до такой степени ушпалился вчера, но так и не смог определиться: на поминках или на свадьбе. И только случайно обнаружив в кармане телогрейки белое вафельное полотенце, понял, что был таки на похоронах. И даже смутно припомнил гром-бабу со странной кличкой Заначка, произносившую речь в память упокойного.
