Выбравшись из зарослей бузины, где всегда спал, будучи в нетрезвом состоянии, Мессершмидт поднялся по откосу, с трудом преодолевая осыпающуюся гальку, и почти бегом направился к разводной стрелке.
1. Вокзал
Люди лежали на рельсах плотно, голова к голове, буквально яблоку негде было упасть. Череда этих голов — чёрных, белокурых, русых, рыжих, крашеных, в завитушках, лысых и усреднённо стриженых — уходила за вокзальный горизонт, как чётки из разносортных арбузов и тыкв.
Это совершенно точно не было сном. Пётр Сергеевич был абсолютно уверен, что всё происходит на самом деле.
Ведь проснулся он ещё в начале девятого. Пил невкусный кофе и следил за раздражённой женой, которая уверенно и молча собирала вещи, чтобы уйти от него навсегда и тем самым испортить ему выходной. Если бы она собирала вещи не молча или хотя бы не так хаотично, что бывало уже не раз, Пётр Сергеевич, возможно, нашёл бы кофе неплохим и не пришёл на вокзал. Но по всему выходило, что в этот раз ему точно грозил бракоразводный процесс.
— Может быть, пообедаем вместе, Нинок? — робко предложил он напоследок. Жену свою Пётр Сергеевич боготворил, ей поклонялся и стряхивал с неё пылинки.
— Нет уж, Бредяев, — холодно ответила стремительно становящаяся бывшей жена. — Иди ты в задницу. И не смей называть меня этим идиотским прозвищем, тысячу раз тебе говорила!
Уже у двери она окончательно добила несостоявшегося мужа:
— Никогда ты не умел быть настоящим мужиком, Бредяев. Подкаблучник!
В последнее время у неё много и часто болели зубы, так что она практически не выходила из кабинета стоматолога и пришлось удалить уже два или три зуба в нижней челюсти. Тем не менее, как видите, она могла ещё очень и очень больно укусить.
Укусив таким образом, бывшего мужа в душу и впрыснув в неё змеиный яд вины, убивающий надёжней любого другого яда, она ушла.
В десять ноль-ноль, поедая вчерашнюю холодную котлету, Пётр Сергеевич понял, что сил больше нет, что свет ему не мил и жить не хочется.
В одиннадцать пятнадцать, за кружкой пива, ему попалось на глаза расписание поездов.
В одиннадцать сорок восемь, уже два раза прочитав расписание от корки до корки, и выпив литр пива, Пётр Сергеевич внезапно понял, что московский поезд, прибывающий в тринадцать двадцать по москве, — это именно то, что ему нужно, чтобы покончить со всем и разом. Он посмотрел на часы. Часы стояли. Последние два-три дня они часто останавливались — пора было менять батарейку. Пётр Сергеевич сверился с будильником, перевёл стрелку часов на правильное время. Часы опять пошли. Кивнув, он лёг вздремнуть.
Ему приснилась недовольная толстая женщина, чьё лицо едва помещалось в маленьком окошке. Она большими кусками поедала котлеты с тарелки Петра Сергеевича, а потом предлагала оказать ему бытовую услугу, но Бредяеву было страшно смотреть в её глаза, напоминавшие циферблаты часов, поэтому от бытовой услуги он отказывался. Толстая женщина за это на него обижалась и грозилась всё рассказать его жене.
В четырнадцать десять он проснулся второй раз, весь в поту от кошмарного сна, выпил чашку мате, съел бутерсброд, как любил он выражаться, и отправился на вокзал. И увидел вереницу голов, уходящую от начала перрона к горизонту…
Пётр Сергеевич растерянно огляделся в поисках хоть какого-нибудь просвета в головах. Вотще! Просвета не было.
— Эй, Бредяев! — окликнули его откуда-то из левого ряда возлежащих.
Повернувшись на голос, он узрел весёлое лицо своего коллеги, кладовщика Пронькина. Тот лежал, подложив под голову носовой платочек в синюю полоску — всегда любил комфорт.
— Тут мест нет, — приятельски пояснил Пронькин. — Говорят, до самого шестого километра всё занято. И обратился к соседке, полноватой даме в наспех набранной на бигуди причёске: — Может, уплотнитесь чуток, мадам? Товарищу место нужно. Сослуживец мой.
— Некуда мне уплотняться, — нервически дёрнула головой дама. — Мне Колбасин в затылок дышит. Двадцать два года уже дышит в затылок, сволочь.
— Ну, теперь недолго ему осталось дышать, — ободрил её Пронькин.
— Любовью дышу, — прозвучал Колбасин, бухгалтер из автоколонны номер тринадцать тридцать девять. — Исключительно, Мариночка, любовью.
— Да кто ж не знает-то, — покривилась дама. — В нашем доме половина мужиков ею дышат. — И зачем-то пояснила для Петра Сергеевича: — Любка это, из первого подъезда. Продавщицей в «Мазафака» работает, стерва такая. Через неё вся его, — кивок за спину, на мужа, — автоколонна прошла, да не по разу.
Где-то прогудел маневровый. Пахнуло дизелем, весёлым машинистом и перевозимой подопревшей древесиной.
«Рейс номер шестьсот шестьдесят шесть, Москва-Богаделенск, задерживается на неопределенное время», — вдруг объявил гнусавый женский голос диктора, больше подходящий торговке семечками с Южного рынка. Голос был преисполнен ехидства, как показалось Петру Сергеевичу.
— Бар-р-рдак! — привычно прокомментировал муж нервной дамы, Колбасин.
— Страна дураков, — подтвердил тощий клерк справа, почти невидимый за потным толстяком в зелёных подтяжках, который давно уже мирно спал, поэтому не поддержал общего возмущения, а только пошлёпал во сне губами-варениками.
Ропот пошёл по головам, удаляясь в сторону вокзального горизонта, чтобы через пару минут вернуться шорохом океанского прибоя: «Беспредел!», «Всё как всегда!», «Это сколько же нам тут ещё лежать?», «Да подвиньтесь вы хотя на йоту!»
«Что за флэшмоб!» — выругался мысленно Пётр Сергеевич.
«А ведь поезд, пожалуй, не пройдёт, — подумалось в следующий момент. — Где ж ему пройти по стольким-то шеям!»
— Perdoneme se?or, fuma Usted? — спросил откуда-то из-под его правой ноги мужской голос с латиноамериканским прононсом.
Пётр Сергеевич пробежался взглядом по усатому, смуглому и остроносому лицу то ли аргентинского, то ли уругвайского подданного и достал пачку сигарет. Протянул:
— Por favor, se?or.
— Muchas gracias! — сердечно поблагодарил черноглазый носитель испанского.
— De nada, — кивнул Бредяев.
— Дай уж и мне сигарету, что ли, — окликнул Пронькин. — Я как-то наспех собрался, ничего с собой не прихватил.
Пётр Сергеевич удовлетворил просьбу сослуживца, поднёс ему огоньку.
— А ты чего здесь? — воспользовался случаем поинтересоваться.
— Да ну его, — махнул рукой лежащий на боку Пронькин. — Выхода нет. Проворовался, понимаешь. В особо крупных размерах.
— Вот из-за таких как вы и стоит Россия на коленях, — изрёк из-за жениных бигудей свернувшийся калачиком Колбасин. И добавил не без опаски: — Вор-р-рюга!
— А ты чего? — проигнорировал реплику Колбасина Пронькин, обращаясь к Петру Сергеевичу.
— Жена ушла, — пояснил тот.
— Как я вас понимаю! — прогундел тощий клерк, приподнимаясь на локте из-за туши в зелёных подтяжках.
— От хороших мужей жёны не уходят, — презрительно изрекли бигуди.
— Неудачники, — бесцеремонно резюмировал Колбасин, целуя супругу в плечо под домашним халатом. Плечо незамедлительно и недовольно дёрнулось, отметая супружеские заигрывания.
— Вы правы, — согласился Пётр Сергеевич, поглядывая на часы.
Часы показывали пятнадцать двадцать стремительно уходящего местного времени, то есть, тринадцать двадцать по москве. Надо было экстренно искать себе место в череде отчаявшихся голов, пока не вышло то неопределённое время, на которое опаздывал поезд.
А со стороны Мариупольской ступила на платформу колонна людей в белых халатах — человек пятнадцать или около того. На грудь каждого свисала с шеи, на верёвочке, табличка с надписью «Я нарушил клятву Гиппократа». В заднем ряду двое, всё в тех же белых халатах, — трубач и валторнист — бодро, но фальшиво, выдували «Прощание славянки». Дойдя до железнодорожного полотна, колонна в нерешительности сбилась с шага, потом остановилась. Духовые осипли и, нестройно пукнув ещё пару раз, умолкли. Клятвопреступники циничными взглядами окинули вереницу голов и бодрым маршем, но уже без музыки, двинулись в сторону горизонта. Пётр Сергеевич, не долго думая, посеменил следом за эскулапами.
2. Карма машиниста Саддукеева
Машинист Саддукеев не любил опаздывать, но неизменно опаздывал. Вот уже одиннадцать лет он трудился на маршруте Богаделенск-Москва-Богаделенск, и одиннадцать лет Алевтине Павловне, пожилой и усталой диктору вокзала Богаделенск Пассажирский, приходилось извещать ждущих отъезда пассажиров и жаждущих встречи встречающих об очередном опоздании московского. Саддукеев пытался оправдать свою непунктуальность однажды испорченной кармой, но утешения ему это не приносило и выговоров по службе избежать не помогало.
Саддукеев любил родной Богаделенск, эту обитель мещан и памятников композитору Глинке. Здесь прошли его резвое, неутомимое на проделки детство, притихшее на задней парте отрочество и пылкая, но невезучая юность. Здесь ждала его возвращения тайная взаимная страсть — Сулико Родионовна Тетенникова, преподаватель биологии.
