Мы много работали, много ели, приобрели стиральную машину, видеомагнитофон, телевизор и две лайковые куртки, отороченные каракулем. Под нажимом Марии, под воздействием мягкого пряника ее бюста и желчного хлыста ее слов, я прошел ускоренный бизнес-курс при педагогическом институте им. Герцена. Будние вечера скользкого морозного февраля я провел на втором этаже дома сорок восемь по набережной реки Мойки, где узнавал тайны большого бизнеса от бодрого старичка в двубортном костюме. Он говорил быстро, нечетко, почти не делая пауз, и, увлекаясь, сглатывал окончания фраз. Он приходил в институт пешком, как и я, курил сигареты без фильтра, как Генофон, и, судя по внешнему виду, был, скорее, люмпенизированным марксистом, чем преуспевающим буржуа. Однако никто из учеников не задал ему вопрос, чему их может научить человек без собственного дела и денег.
Грубая работа выбивала из головы способность абстрагироваться и фантазировать, поэтому на вечерних тренингах мне обычно не удавалось представлять себя биржевым игроком или владельцем сети химчисток. Мне хотелось спать, и в перерывах между парами я шел в туалет, где под две сигареты выпивал фляжку коньяка емкостью четверть литра.
Однажды за этим занятием меня застукал преподаватель. С тех пор мне пришлось носить с собой двойную порцию выпивки. Старичок оказался человеком приличным и имел ученую степень по химии. Ему тоже хотелось спать на занятиях, но мы оба понимали, что бизнес есть бизнес. В назначенный день он, не заглядывая в мою итоговую работу, пожал мне руку и вручил диплом «предпринимателя первой степени».
Спрятав диплом в шкаф, Маша сказала, что я готов обзавестись собственным делом. Ей хотелось, чтобы у нас был свой ларек. Маленький Клондайк возле проходной какого-нибудь умирающего завода, снабжающий спивающийся от простоя пролетариат недорогой и суровой «Красной шапкой». Маша говорила, что их все равно не спасти, а нам будет польза. Так устроен рынок, говорила Мария. Рынок так рынок, подумал я и дал согласие. Мы стали копить на ларек.
От избытка личного счастья, радужных перспектив и калорийной еды Мария заматерела. Приобретенный жир распределился по ней равномерно, как по бекону. Лайковая куртка стала тесновата, но в силу фасона ее не обязательно было застегивать на все пуговицы.
Я не изменял себе и за ежевечерней трапезой выпивал до полулитра водки. Высокий градус, вопреки мнениям врачей, лишь увеличивал мое либидо, и по ночам Марии приходилось нелегко. Причем с утра я был как новенький, носил мешки, и до полудня майка на мне оставалась сухой.
Мы были молоды, здоровы, не усложняли жизнь и на коротком поводке держали будущее.
Отношения мы не скрывали, уединяясь иной раз в обед в подсобке, чем вызывали зависть недоделанных и убогих. Особенно недомогал их вождь — брюхастый, потный, закомплексованный и порочный — Керим Героглу.
В тот период моей жизни мне ни до кого не было дела. Я был самонадеян и глуп, как любой человек, занятый простым и примитивным трудом. Меня смешил Петросян и слово «библиотека». Я не подозревал о социальной иерархии, силе денег, о темных сторонах психики женщин, о херомании и хиромантии, наконец. Если бы я не бухал и читал больше книг, то по-другому отнесся бы к появлению моей потенциальной тещи в одно злосчастное утро и, не вступая с ней в диалог, бросил бы в нее коробку с ледяными окороками. Возможно, тогда последствия нашей встречи были бы не такими печальными…
В то теплое майское утро в шумном водовороте логистических операций наметилась небольшая пауза. Бригада играла в карты, расположившись на мешках с сахаром. Я вылез по транспортеру на улицу и, сняв спецовку, подставил свое бледное, но сильное тело под солнечные струи, летящие с неба. Я чувствовал себя превосходно. Я чувствовал себя словно вылезший из подвала кот.
И тут появилась она. Круглое лицо, крупный пористый нос, опавшая до пупа грудь, низкая широкая жопа. Был бы я удачлив — угадал бы в ней Марию спустя четверть века семейной жизни. Но я, как всякий еще молодой человек, не обладал должной наблюдательностью, жил настоящим и лениво смотрел, как это чудовище вылезает из желтой «копейки», за рулем которой сидел задрюченный апоплексичный скобарь средних лет.
— Вы Виктор? — спросило оно меня, приближаясь к транспортеру пацанской походкой. — Машин жених?
— Да.
— Я — мама Марии!
Она торжественно замолчала, предполагая, что я паду ниц, но я уже двадцать минут как лежал.
Я спросил, указывая пальцем на апоплексичного скобаря:
— А он?
— Он не отец. Отец Марии — подлец. А он — просто хороший человек. Он помогает мне вести бизнес.
— У вас ларек в пригороде? Вы разливаете «Красную шапку»? — спросил я, мне вдруг вспомнился стратегический бизнес-план Маши.
— Это не имеет значения, — мама Марии вскинула голову, и мельхиоровые сережки на ее жестких красных ушах задрожали нервозно. — Виктор, объясните мне, что вы делаете с моей дочерью?
Я не знал, как это назвать, и молчал.
— Понятно, — мама Марии уперлась кулаками в жировые запасы над тазом. — Маша говорит, что ты каждый день выпиваешь, вызывающе ведешь себя при высшем начальстве, и карьера тебя не интересует! Ты не ищешь достойной работы с достойной оплатой!
Маша обладала более изящной и совершенной конструкцией, и мне хотелось надеяться, что и внутри у нее — в душе и в мозгах — тоже было потоньше и поизящней.
— Мария хочет иметь детей. А детям нужно жилье, еда, образование, непьющий отец. Маша не собирается всю жизнь прожить с грузчиком. Виктор, вы меня не слушаете?
— О, да, — согласился я невпопад.
— Значит — да? — мама Марии напряглась и тяжело задышала.
— Значит — да! — я был расслаблен от солнца.
Мама Марии попыталась ухватить меня за ногу, свисавшую с транспортера, но я взялся за скобы, торчащие из стены, подтянулся на них и оказался вне зоны действия ухватистых маминых рук. Мама Марии емко выругалась и закричала на желтую «копейку»:
— Вадим! Что ты сидишь? Вадим, он мне хамит! Заставь его замолчать.
Апоплексичный скобарь послушно задергался. Это было неумно. Человеку с тучной комплекцией стоит действовать неторопливо, тогда, возможно, он и сможет кого-нибудь напугать. У маминого чувака не получалось выбраться из салона. «Копейка» скрипела, качалась, скобарь распухал от натуги, шипел и румянился, как краковская кровяная колбаса.
— Мама, — сказал я Машиной маме. — Остановите его. Сейчас его хватит удар.
— Мама? Ты еще пожалеешь об этом, — скривилась теща и завизжала на «просто хорошего человека»: — А ты, скотина тупая, не можешь выбраться — сиди на месте, смотреть на тебя противно. Давай, заводи машину.
— Зачем вы встречаетесь с ним? — этот вопрос я готов был задать многим женщинам, очень многим. — Вы ведь его не любите!
— Зато моя Маша тебя очень любит, — ответила мама Марии. — Но не раскатывай губу, это у нее ненадолго. Скоро она поймет, что ей нужен богатый, образованный, непьющий, почитающий родителей человек, который будет носить ее на руках, подавать завтрак в постель, водить ее детей в гимназию и про мать ее не забудет.
— Маша сама разберется в том, что ей нужно, — сказал я как можно более уверенным тоном.
Сказал и понял, что я вовсе не уверен в том, что говорю.
— Сама разберется, и я ей помогу, — прохрипела мама Марии. — Я пожалуюсь на тебя Кериму Зарифовичу, он тебя уволит. И еще…
Она понесла какой-то совсем уже бред, отступая к пердящей «копейке», затем широко размахнулась и швырнула в меня непонятным темным предметом. Я не успел увернуться, и предмет с чмоканьем ударил в мой лоб, а затем упал прямо под ноги. Я нагнулся посмотреть и увидел гнилую картофелину. На боку овоща было вырезано мое имя, а сам корнеплод был проткнут спицей для вязания носков.
— Кто это так орал, Витюха? — оторвал меня от созерцания голос одного из Сашков.
— Теща приезжала, — ответил я.
— Понятно, — кивнул он. — Тебя Анна зовет, обед уже кончился.
В необъяснимой, не свойственной профессии задумчивости я провел остаток рабочего дня. Я пропускал мимо ушей шутки, не ходил на перекуры. Спроси меня, что я грузил тогда — не отвечу.
— Что случилось, Витюха? — спросил другой Сашок, когда мы, уже намытые и переодетые, вышли со склада.
— Не знаю, — ответил я. — Тоска какая-то.
— Бригадир, тебе нужно выпить сто пятьдесят, — посоветовал кто-то из Саш.
— Не хочу.
— Женщина?
— Не уверен.
Наши пути разошлись. Ребята нырнули в горящее красным цветом подземелье розлива. Я отправился своей дорогой. Я думал о женщинах. Об одиноких стареющих женщинах, которые учат красивых молодых дочерей совершать те же ошибки, что совершили сами когда-то. У индуистов это называется карма…
— Витек! — резкий окрик вернул меня в окружающую среду, избавляя от опасного направления мысли. — Поп! — голос шел из громкоговорителя, который был вмонтирован в припаркованный на пешеходном переходе «мерин».
