— Так, ладно. Все идем в магазин, — решила я.
— Да-а-а! — заорал Никитос и высоко подпрыгнул, стараясь дотянуться до потолка.
Не дотянулся и тут же стал задираться к Игоряше:
— А ты смог бы? Смог?
— Я? — неуверенно улыбнулся Игоряша. — Я — да. Наверно…
— Он смог бы! — ласково улыбаясь Игоряше, добавила Настька. — Только он не хочет. Да, пап?
— Да! — радостно подхватил Игоряша. — Одеваемся, одеваемся!
Никитос снисходительно постучал Игоряшу гипсом.
— Давай, прыгни!
— Послушай-ка, — я небольно взяла своего лучшего друга за ухо, — ну-ка хорош, а? Кстати, я тебе рассказывала, как у Андрюши не срослась рука и ему ее снова ломали?
— Уже два раза, мам! — ответила за брата любящая сестра. — Никитос, тебе помочь застегнуть куртку?
Никитос сделал всем сразу страшную рожу. Мне — за предательство, Игоряше — за его очевидную слабость, Настьке — просто до кучи.
И мы отправились в магазин.
Я шла по улице, чуть отстав от всей веселой компании. Никитос что-то взахлеб рассказывал и показывал всеми двигающимися конечностями, Настька переливчато смеялась, Игоряша качал головой, что-то бубнил и крякал. А я думала: вот хорошо это или плохо, что я такая? В том-то и дело, что полутонов здесь не может быть. Или хорошо, или плохо. В нравственности вообще нет полутонов. Или нравственно или нет. Полунравственно быть не может. Вот я — нравственная? Или нет… Но я его не люблю! Зачем рожала? Хотела детей. И он — хороший человек. А жить с ним не могу, не хочу. Не люблю. Детей люблю. Даже Наталью Викторовну уважаю. И симпатизирую ей, она хорошая, порядочная и умная женщина. А Игоряшу не люблю.
Он как будто услышал мои мысли и обернулся тревожно:
— Анюся?
— Идите-идите! — постаралась как можно дружелюбнее ответить я.
— У тебя все в порядке?
— А что? Тебе сон тревожный приснился?
— Анюся, ты что! Я не сплю же на ходу… — удивился Игоряша.
— Вот и не спи. Смотри, Никитос у тебя что делает… Никита! Черт такой…
Никитос увидел впереди ледяную дорожку — и понесся по ней. Этой зимой мы живем без любимых ледянок, по которым так весело, так сладко прокатиться с ветерком. А тут весь тротуар решили посыпать едкой мерзкой солью, разъедающей новые сапоги, вдрызг убивающей старые, как будто прожигая кожу, и главное — полностью растворяющей снег даже в мороз. Кому это пришло в голову? Думаю, тому, кому это выгодно, — как обычно. В диком капитализме, который свирепствует в России уже третье десятилетие, всё или почти всё делается потому, что это кому-то, одному маленькому троечнику, который с трудом закончил среднюю школу и нашел где применить себя, — вы-год-но. Все, точка. Логика большинства решений в экономике, здравоохранении, образовании и, увы, даже культуре.
— Никита-а-а!..
Я с ужасом смотрела, как Никитос, разогнавшись, летит головой вперед, а на него по тротуару едет, и довольно бодро, белая, очень чистая, очень-очень красивая машина, с блестящими бамперами, большими удивленными фарами… Никитос не мог остановиться, а машина, наверно, не хотела. Или тоже не могла. Все происходило быстро и как будто с выключенным звуком.
Я увидела, как неловко стал прыгать Игоряша, высоко задирая ноги, пытаясь догнать и подхватить Никитоса, как застыла Настька с вытянутыми вперед руками, видела длинноволосую женщину за рулем, она одной рукой держала телефон, а другой руль и смотрела почему-то не на Никитоса, а куда-то выше… Она поправляла темные очки. Темные! Очки! Время было восемь вечера. Февраль. Темнота на улице… Я рванулась вперед, оттолкнув Настьку, застывшую как изваяние.
Я оказалась около Никитоса уже тогда, когда машина стукнула его бампером и остановилась. Никитос упал лицом в снег, точнее, в ледяную дорожку, которая обрывалась как раз здесь. Он лежал на самом ее краю. Собственно, как хотел, так и докатился. Прошлой зимой, когда полно было этих ледянок, он всегда мечтал докатиться до самого конца — не свалиться и не остановиться посередине. Искал ощущение полета.
Я склонилась к нему:
— Никитос… Ты меня слышишь? Господи…
— Ой, — сказала тетка, вылезая из машины. — Там, что, кто-то есть? Ой… — Она неожиданно попыталась сесть обратно в машину.
— Иди сюда! — Я вскочила и одним рывком протащила ее по снегу. Кажется, она хотела тоже упасть.
— Отпустите меня, — заверещала тетка. — Ты что… — Она стала ругаться матом и довольно сильно пинать меня ногой.
Я отпустила ее и посмотрела на Игоряшу, который, как и Настька, застыл в полном ужасе рядом с Никитосом.
— «Скорую» вызывай. И полицию.
— Зачем полицию? — вдруг другим тоном заговорила тетка, отряхивая снег. — Договоримся!
— Я сейчас с тобой договорюсь! — Я довольно сильно пихнула ее.
Я понимаю, что совершенно неправильно было с ней драться. Отпихивать, толкать, называть на «ты». Неправильно с точки зрения кого и чего? Высококультурной интеллигенции, которая — в России — в проигрыше всегда?
Никитос тем временем застонал и попытался встать.
Я присела к нему.
— Никита, Никитушка, осторожно…
Он открыл глаза.
— Я доехал до конца? — спросил он.
— Доехал, доехал… — Я погладила его по шапке. Весь лоб был в крови и грязи. Я пыталась как-то аккуратно вытереть грязь, но она только втиралась в рану.
В нарушение всех законов московской действительности «Скорая» приехала через пять минут — поликлиника через два дома. А полиция и того быстрее — стояли, видимо, где-то рядом.
Пока полицейские вразвалочку шли к нам, тетка еще пару раз предлагала «договориться».
— Так, гражданка Громовская… — услышала я. С некоторым опозданием до меня дошло.
Я резко обернулась к тетке. Громовская? Я правильно услышала? Или это совпадение?
— Подержи его голову, — сказала я Игоряше, — рану не трогай только.
— А-а-а-а… — все громче стала подвывать Настька.
— Насть, не вой, а! Пожалуйста! — попросила я ее.
— Всё ок! — хрипловато подтвердил Никитос.
— Да еще как ок! — пробормотала я.
— Да он сам на машину бросился, нарочно! Вы что, не знаете этих оборванцев! Мамаша подговорила… — расслышала я. Или у меня начался бред от сильного нервного потрясения?
— Что ты сказала? — оставив Никиту на руки Игоряше, я подошла к Громовской близко-близко.
— Женщина, женщина… — попытался отвести меня рукой полицейский. — Ну-ка, вы давайте…
— Ты Андрюшке не звонил, случайно? — обернулась я к Игоряше, зная, что он любит в трудных ситуациях подключать без спросу моего брата.
Тот не понял вопроса, стал приподниматься и неаккуратно толкнул голову Никитоса.
— Да, сиди, ты, господи, голову ему держи. Вот «Скорая» едет, к нам, кажется!
— Андрюш, — набрала я номер брата, — а ты далеко от нас?
— Рядом, хотел заехать как раз.
Это удивительно, но я не удивилась. Между нами информация распространяется именно так, квантами. Здесь болит — там слышат, даже за много километров.
— Мы около «Синего цветка», универсама, знаешь? Очень быстро подъезжай.
— Еду.
Тетенька тем временем пыталась отвести полицейских в сторону, полезла в сумку. Я видела, как один из них оглядывался по сторонам, а другой внимательно смотрел ей в руки. Наверно, там показывали что-то интересное. Я включила камеру в телефоне.
— Народ, — громко сказала я.
Оба полицейских и Громовская недовольно посмотрели на меня.
— Эй-эй, женщина! — Один из них быстро подошел ко мне и потянулся за телефоном. — Снимать запрещено! Разрешение на видеосъемку есть?
— Есть! — сказала я и быстро сунула телефон в карман на Настькином шарфе-кенгуру. Настька очень вовремя пришла ко мне на помощь и уже стояла, держа меня, по своему обыкновению, за карман.
— И что это тебя снимать-то запрещено? — спросила я полицейского.
— Э-э-э… Потише, гражданочка! Сейчас мы вас за сопротивление властям…
— А мы тебя сейчас за взятку, ага? Вот камера у магазина, не видишь? Вы что, вообще озверели, что ли? Полиционеры… одно название… Завтра себя по телевизору увидишь, как взятку брал.
Я услышала характерный звук предупреждающей сирены. Где-то рядом подъехала машина с мигалкой.
— Так… — раздался рядом спокойный родной голос. — А теперь все по порядку и без лишних судорог.
— Гражданин, проходите, не надо здесь задерживаться! — Полицейский попытался преградить путь Андрюшке. Это он зря сделал.
— Я здесь, уважаемый, не задерживаюсь, а восстанавливаю, как я вижу, попранное правосудие. — Андрюшка достал служебное удостоверение.
Полицейский попытался его выхватить. Андрюшка лишь покачал головой:
— Не стоит. Остановись лучше.
Андрюшкин тон произвел впечатление. Сержанты хорошо знают, как разговаривают начальники. И не знают, но кишками чуют, если это большие начальники.
