— Не-а.
— Я тоже, если честно, не верю! — тесно прижавшись ко мне, жарко шепнула Соня.
Мы прошли через пустой холл, как пророки через пустыню, оказались на крыльце. Вот тут-то нас как раз ждали — особенно почему-то меня.
— Беру, Петро! — рявкнули сразу два крепыша в душных черных костюмах, схватив меня под руки. Меня-то за что? Я же ни-че-го не сказал!.. Это меня и выдало? Раскусили? — Беру, Петро! — поволокли меня под руки к машине.
— Я бы тебе помог! — Кир бежал рядом. — Но совсем не представляю, как это делать. Ты же знаешь — я непрактичный человек!
Непрактичность, доходящая до хамства.
Орлы впихнули меня в машину — сами корректно остались.
Петро, друг! Но держался суховато.
— Где ты шляешься?
— Да тут по радио не выступал, в знак протеста.
— Радио давно отключено — пора бы это знать! — вздохнул устало — мол, всем приходится заниматься. — У нас куча дел!
— Куча как-то не вдохновляет.
— Ты бы лучше там, где надо, разговаривал!
— А где?
— «Песнь о вещем Олеге» помнишь?
— А.
— Едем опознавать кости.
— А.
— Все «а» да «а»! Лучше б сам написал что-нибудь подобное!
— Ну зачем же? Уже ведь есть.
— Можно вообще пробудить в тебе что-то человеческое?! — вспылил Петр.
— Сложно будет! — вздохнул я.
— Тормози! — сказал Петр.
У небольшого раскопанного холма стояла аккуратная толпа. Сверкали телекамеры.
— Можешь хотя бы слезу пустить? Истлела уже Буква твоя, кем-то зверски убитая, — и мы знаем кем! Ну, будет слеза?! — рявкнул Петр, уже заметно зверея.
— Ну… как выдаст глаз, — сказал я скромно.
Мы пошли к толпе. Толпа расступилась, зажужжали камеры.
В свежей, черной выкопанной земле желтели лошадиные кости.
— Вот… Один юннат случайно нашел, — проговорил Петр.
Знаем мы этого юнната.
— Всем отойти от скелета! — скомандовал Петр. Мягко подтолкнул меня: — Иди!
Я пошел к скелету. Что они сделали с Буквой, сволочи? Череп лежал с краю, нижняя челюсть отскочила в сторону.
— Пошла слеза! — крикнул Петр.
…Что они сделали с Буквой, сволочи?! Я присел на корточки — и чуть не захохотал. То не Буква! То какая-то старая кобыла! Я тоже юннатом был, и в ночное ездил, и знаю хорошо: у молодой лошади зубы круглые. А треугольными они становятся лишь в глубокой старости, как у этой. Недоработали ребята. Но ликование свое не стал выдавать — все же у вещего Олега другая задача.
Тут из черепа полезла козюлька, шевеля ушками. Э-э! Буква фальшивая, а козюлька настоящая? Нет! Я отпрыгнул. Такой ымыдж мне ни к чему!
Тут, грязно матерясь, выбежал ежик, схватил козюльку за тулово и, громко хрумкая, съел. Привет от Шаца и от Шварца? Я вытер холодный пот. Чуть не погиб, а главное — зазря! Мы, конечно, любим классику, но не настолько же!
— Что — и это тебя не трогает? — процедил Петр.
— Не-а. — Я зевнул. Тоже вариант памятника! Со змеей на ноге, возле скелета лошади. Новый медный всадник без головы.
— А еще нас называют бесчувственными! — произнес Петр.
— Ну так я пошел? — Я сделал шаг.
Петя швырнул меня к машине:
— Сидеть! — Распахнул дверку. Я покорно сел. — Я из тебя сделаю человека! Люди молиться на тебя будут! — с угрозой произнес он.
Машина поехала. И тут мой имиджмейкер окончательно меня потряс.
— Тебе Гера велел кланяться! — прошептал он. — Сказал: если у тебя что получится, то остальное — его забота!
— Да он уже обо мне заботился. А вы с ним теперь?
— Да, человек он не простой судьбы, — проговорил Петя мужественно. — Но не то, что эти суки! Он за народ! Эти сволочи фальшивую кость тебе подсунули, а Букву загнали за триста тысяч баксов!
— Кому?
— Это мы уже знаем!
Я был потрясен: сделали меня дураком, к тому же еще и вещим!
— А козюлька-то настоящая была?
— Козюлька-то настоящая! На это они денег не жалеют! То есть ты был бы сейчас труп!
— Что-то я не заметил, чтоб ты мне помог!
— Нет уж! Пусть они думают, что я на них пашу! — зловеще усмехнулся Петр.
Да, доказательство было бы убедительное. Если бы не Шварц. А может, это природный ежик? Нет, он же явственно матерился.
— Ну так ты с нами или нет?
— Прям глаза разбегаются! — сказал я.
— Тебе этого, — назад указал большим пальцем, — мало еще?
— Нет. Этого мне много. Чувствую некоторую слабость.
— Не время сейчас слабость чувствовать! На карту поставлено все.
На какую карту-то?
— Сейчас кореец будет дождь вызывать, — сказал я.
— Корейца мы взяли, слава богу. Сидит. А мы сами вообще можем что-либо или нет?
— …В каком смысле?
— А хоть бы в каком!
— На стадион я не пойду больше.
— Пойдешь! Если дождь сделаешь — Гера озолотит тебя. До самого верха с ним дойдете!
— Туда? — Я показал пальцем в небо.
— …Может, и туда, — прошептал он. — Останови!
Машина остановилась, и те же крепкие хлопцы впихнули в машину Жоза, почему-то с разбитой мордой. Да, имиджмейкеры трудятся не покладая рук.
— Вот еще один непонятливый, — проговорил Петр. — С вами добром пытаешься, а получается кровь. Ведь святое дело делаем! Общее!
Общее с кем?
— Ну ладно. Слушай меня, — заговорил Петр деловито. — Выведут вас в наручниках. Рожи разбитые…
Он сказал — «рожи»? Я не ослышался?
— Народ вас поддержит.
А кто его знает, этот народ.
— Может, еще стреножить нас? — проговорил Жоз дерзко.
— А чем ты будешь мяч вести?
— …! — ответил Жоз.
Но по лицу неожиданно получил я.
— Я сделаю из тебя человека! Кровь из носа! — сообщил мне Петр.
Это уже есть.
— И с него ты пример не бери! Он сам уже с себя пример брать не хочет! Правильно, Жоз?
— …Правильно, — хмуро ответил тот.
— А ты выйдешь в повязке. — Имиджмейкер повернулся ко мне: — И что она в крови будет немного — это даже хорошо!
Это даже отлично.
— Но сорвешь ее! И, смело ею размахивая, побежишь в центр поля.
— В наручниках буду размахивать-то?
— Ладно. Тогда без них.
— Тогда и он, — я указал на Жоза, — без них.
— Кто же тогда на трибунах переживать-то за вас будет? — вздохнул Петр. — А выше? — Он показал пальцем — …Тем более! Есть в вас что-то святое или нет? — воскликнул он. — Работать с вами — вспотеешь материться! И проигрывать будете: понял, нет? — Он поднес кулак к носу Жоза. — Чтоб вчерашних шуток не повторял. Проигрывать будете с треском! — Он потряс кулаком — …И тогда, если есть у людей души и если Он хоть чуть их слышит, — хлынет дождь! Да еще какой! И судья матч отменит. Ему проплачено. Ясно все? — Грозно, но весело он глянул на нас. — Второе пришествие фактически делаем! — торжественно произнес он. — Иди с ними в раздевалку, — сказал он водителю. — Я, тьфу, тьфу, сглазить боюсь! Этому, — на меня указал, — надень тоже командные трусы. Чтобы он тоже ассоциировался, — (грамотный имиджмейкер, а с трудом выговорил), — с нашей командой. Ну… идите! — Он стер непрошеную слезу. — …Родина вам доверила, — хрипло произнес он. И повязал мне полотенце, утыканное терниями.
Загнали Бога в западню? Ну нет уж!
— Понял, — сказал шофер. — Выходи.
— Р-р-р-р-я! — азартно выкрикнул Жоз.
…Очевидно, что-то не поняли мы. Выскочили с Жозом на поле, размахивая атласными форменными трусами, и более никакой одежды на нас не оказалось. Я, впрочем, был не совсем гол: прихваченный полотенцем, болтался рулон обоев — приличия мы все ж таки соблюли! Трибуны встретили нас овацией… Наконец-то победа! Мы обежали полный круг, и тут-то, опомнившись, нас стала ловить милиция, но от нее мы отбились. Им главное было — выкинуть нас со стадиона. Удалось затеряться в народе. Бомжи помогли нам переодеться к ужину…
Ночевали мы с Жозом на Морвокзале, из-за которого, в общем, все это и началось. Тут тоже победа полная: народ ночевал теперь абсолютно свободно, я бы сказал, чересчур — даже лежа на батареях. Нам, фактическим освободителям, нашли местечко только лишь в туалете, в углу, на кафеле, на полу. Гримасы свободы. Спалось не особенно сладко, душили запахи — и мысли. Конечно, не все произошло так, как мечталось, хотя все сбылось. Но как-то не думал я, что окажусь тут в такой роли… В какой?! Дождя, естественно, не было — даже вода в туалете прекратилась. Лежи уж на завоеванном месте, а то и это займут! По-братски расстелив обои, мы задремали. Но кое-что отвлекало! Не то, что вы думаете, — это-то как раз естественно тут. Странно другое — тоже веяние времени, жесткое коммерческое использование площадей, — по-нашему, по-капиталистически, даже в уборной теперь стояли игровые автоматы, у стенки, свободной от писсуаров. И автоматы эти, что удивительно, вызывали ажиотаж значительно больший, чем те, что были в зале ожидания, — какие-то коммерческие тонкости… Люди ерзали на маленьких стульчиках, лупили по клавишам, зыркали на экране. Там открывались карты: тройки, семерки, дамы.
