— Ты никогда не слышала этих слов?
— Слышала, — смиренно признала я.
— Ты никогда не связывала их со своей матерью?
Я говорила «полоумная», а не «психически нездоровая». «Полоумная» пугало меньше. «Полоумная» было простым словом, вроде «робкая», или «усталая», или «грустная».
Тош спрыгнул с дивана, почуяв, что мистер Форрест хочет выйти. Я встала.
— Мы посмотрим книги и приготовим тебе джин с тоником. Твоя жизнь не принадлежит твоей матери, знаешь ли. Как и твоему отцу, впрочем.
— Вы только что сказали, что она психически нездорова.
— Твоя мать всех нас переживет. Я обязательно отправлю тебя домой с одной-двумя книгами — иначе откуда она об этом узнает? — а ты окажешь мне любезность, вернув фотографию на место.
Мистер Форрест, я и Тош прошли через гостиную на кухню. После двух комнат кухня шокировала меня. Она была белоснежной и невероятно практичной. На стойках не лежало ничего, позволявшего предположить, что хозяин дома ел или готовил еду в последние месяцы.
Я прислонилась к раковине, а он открыл холодильник.
— Можешь дать Тошу конфетку, — разрешил он, нашел нужные бутылки и открыл морозилку. — Они в белой фарфоровой кроличьей миске, рядом с раковиной.
Пока я угощала восторженного Тоша собачьими конфетками в форме крошечных кроликов, мистер Форрест смешивал коктейль.
— Почему вы дружите? — спросила я.
— Твоя мать обворожительна. Она невероятно остроумна и красива.
— И язвительна, — добавила я.
— К сожалению, язвительности на вашу с отцом долю приходится намного больше, чем на мою. У нас есть книги. Мы говорим о них, а затем я ухожу.
Он протянул мне коктейль.
— Если хочешь, вообрази гибель всех сраных ублюдков в мире, — произнес он и чокнулся со мной бокалом.
— И моей матери?
— Твоя мать не сраный ублюдок. Сраные ублюдки от рождения примитивны. А теперь пей, потому что скоро ты окажешься в комнате, в которой жидкости под запретом.
Джин с тоником был вкуснее портвейна и прохладен. Мы пили, пока мистер Форрест вел меня по коридору, уходящему от кухни.
— Где-то в этом коридоре я превращаюсь в другого человека, — сказал он. — Но ради тебя я постараюсь не отрываться от реальности.
Мы дошли до застекленной двери в большую комнату, подсвеченную уютными огоньками.
— Давай оставим напитки здесь. Руки чистые?
Я поставила коктейль рядом с его бокалом — на встроенную полку.
— Наверное, — ответила я.
Он потянулся ко второй полке и снял деревянную шкатулку. Внутри оказалось несколько пар маленьких белых перчаток из хлопка.
— Вот, надень.
Я натянула перчатки и уставилась на свои руки.
— Прямо Микки-Маус, — сказала я.
— Минни, — поправил он. — Готова?
— Да.
Он повернулся к Тошу.
— Извини, дружище.
Мистер Форрест открыл дверь и щелкнул выключателем справа. В комнате загорелись по кругу небольшие светильники, соединенные с вертикальными стойками книжных полок. Окон нигде не было.
— Я считаю это своим городом, — признался сосед. — Я закрываю дверь, и мир исчезает. Могу сидеть здесь часами, выходить и не знать, сколько времени.
Он подвел меня к длинному столу. Я не устояла перед соблазном провести рукой по его блестящей поверхности.
— Стол из Новой Зеландии, — сообщил мистер Форрест. — Сделан из старого железнодорожного моста. Чертовски тяжелый и стоил мне целое состояние, но я люблю его.
Он наклонился к середине стола и притянул к себе большую плоскую картонную коробку.
— Это архивные коробки, — сказал он. — Я держу в них цветные гравюры и некоторые буквенные оттиски, которые прибыли вчера. Представляешь, они были упакованы в использованные пакеты для морозильника. Кошмар!
Он открыл коробку. Первой буквой, которую я увидела, оказалась «Н» под полупрозрачным листком чего-то, что я приняла за кальку.
— Видишь, как здорово, что ты пришла сегодня. Хотя, должен признать, я неравнодушен к «S» в большинстве средневековых алфавитов.
Он быстро вынул «Н», не снимая того, что, как он объяснил, было защитным пергаментом, и развернул ее передо мной.
— Видишь их лица? — спросил он. — Обычно они на редкость стоические. Но этот художник бросил вызов традиции, придав выражение персонажам букв. Я не знал, что не смогу продать их, пока не увидел своими глазами. По крайней мере, пока не смогу.
Мистер Форрест напомнил мне одного чокнутого парня из школы. Большую часть своего времени тот проводил в аудиовизуальной комнате, развлекаясь со звуковым оборудованием. Однажды в кафе он разразился такой увлеченной речью о свойствах радиопомех, что все молчали, пока Дэвид Кафферти, у которого не хватало двух передних зубов — ему врезали по губам во время футбольной тренировки, — не запустил лавину смеха, которая погребла ботаника.
— Насколько они старые? — спросила я.
— Шестнадцатый век. Кроме лиц в них ценно еще и то, что они нарисованы монахом, принявшим обет молчания. Возможно, это был его единственный способ общения. Погоди, сейчас увидишь.
Мистер Форрест быстро вынимал буквы из коробки и раскладывал вдоль стола, не снимая пергамента.
— Это история, — сказал он. — Я еще не все разобрал, но, судя по копью в руках одной из фигур и частоте определенных цветов, полагаю, монах поведал свою собственную историю.
Я посмотрела на «Н» перед собой. Две фигуры стояли вертикально. Горизонтально одна фигура протягивала что-то другой.
— Это еда? — спросила я и вспомнила о погибшей маминой запеканке.
— Замечательно, Хелен! — обрадовался мистер Форрест. — Это должно быть зерно. Гравюры рассказывают историю урожая, вполне обычное дело, но одновременно они рассказывают и другую историю. Итак, они разложены по порядку. Давай вместе пройдемся по ним.
Он обошел вокруг стола и присоединился ко мне у «А».
— Следи за этой фигурой. — Он указал на мужчину, постриженного «под горшок». — Видишь, он одет в синее и золотое?
— Да.
— Он будет почти во всех буквах. Очень необычно. Такие алфавиты играли преимущественно декоративную роль, и привлекать слишком много внимания к любой повторяющейся фигуре было не принято.
— Снова он. — Я указала на «С».
Мы медленно шли вместе вдоль стола. Я изучала букву за буквой и следила за фигурой в синем и золотом.
— Как я понял, твоего отца нет дома?
— Он должен быть в Эри.
— Как он справляется?
— Если бы у меня были права, я, по крайней мере, могла бы покупать продукты.
Я дошла до «X» и наклонилась ближе. На косой черте, шедшей вправо, фигура лежала и, возможно, спала. На косой черте, шедшей влево и пересекавшей тело спящего, располагалась фигура в синем и золотом. Она держала только рукоять копья. Острие было погружено в спящую фигуру.
— Он кого-то убил! — воскликнула я.
— Браво, Хелен! Отлично! Мне понадобилось намного больше времени, чтобы заметить.
«Y» была убийцей, молящей богов о прощении: руки воздеты вверх, головы почти не видно, только запрокинутый в крике подбородок. А на «Z» вообще не было человеческих фигур, только множество переплетенных копий и, в самом конце, наковальня.
— Вы зарабатываете на них деньги?
— Да. Я езжу на разные антикварные книжные ярмарки и роюсь на распродажах имущества. И всегда беру с собой пару перчаток. Я обшарил практически все углы и щели на сотню миль.
— И сколько они стоят?
— Я вижу перед собой будущего коллекционера?
Он принялся собирать буквы, начав с «Z» и двигаясь к середине алфавита, где стояла коробка. Положил в нее вторую половину алфавита и продолжил от «М» до «А».
— Пока что у меня есть только фотографии матери в сорочках.
— Ты знаешь, кто такие музы, Хелен?
— Наверное.
— И кто же?
— Они бывают у поэтов.
Он положил собранные буквы в картонную коробку и закрыл крышку.
— У других творцов тоже.
Он подошел к полкам вдоль дальней стены и сразу же выхватил большую книгу с белым корешком. Повернулся и опустил тяжелый том на мои ладони.
«Женская нагота», — прочитала я.
Мистер Форрест вытащил деревянный стул с круглой спинкой.
— Вот, садись. У многих творцов есть музы. У художников, фотографов, писателей. Твоя мать чем-то очень похожа на музу.
Я сидела за блестящим деревянным столом и просматривала изображения обнаженных женщин страница за страницей. Одни лежали на диванах, другие сидели на стульях, некоторые застенчиво улыбались, у каких-то вообще не было голов, только ноги, груди и руки.
— Отец работает с осадком.
— Это не значит, что Клер не может вдохновить его.
— На что?
— На жизнь, Хелен. Ты слепа, если не видишь этого. Они связаны — они поддерживают друг друга.
На страницах передо мной было два изображения одной и той же женщины.
