Когда эта приготовленная речь была закончена, он закрыл лицо руками, то ли страдая, то ли размышляя, потом неожиданно выпрямился и спросил: и что теперь? Чего еще вы от меня хотите? Вопрос меня озадачил. Чего я от него хочу? Кажется, не я начал этот разговор, не я сидел в засаде в пустой квартире и подкарауливал любовника жены. Может, вы желаете, чтобы я сменил веру, чтобы развелся или подыскал себе новую жену? — зазвеневшим голосом воскликнул он. Я этого не желал. Чего же вы тогда от меня хотите? Он снова упал лицом в ладони.
Потом перешел на доверительный тон и откровенно, будто старому другу, поведал о своих страданиях.
Последовала история о нем и Маргарите. Что она значит для него и что он для нее. Как они познакомились, на сколько он ее старше, почему у них нет детей (я попросил его избавить меня от таких подробностей), и почему она иногда так странно себя ведет, и почему он несет двойную ответственность. Он никогда не оставит ее, что бы ни произошло. Он начинал заметно нервничать, так как я молчал, а во время все более затягивающихся пауз озирался. Я был уверен, что у него здесь где-то спрятана бутылка. Так чего же он не выставляет ее на стол, куда бы легче пошло! Я должен понять, что, несмотря на свою свободу, я не имею права разбивать человеческие сердца. Я понял. Ему также придется меня попросить, чтобы я перестал ее преследовать. Тут мне пришлось возразить. Разве я ее преследую? Он поправился: пусть все это кончится, вот о чем он должен меня просить. И пусть я пойму, что лично против меня он ничего не имеет, и тем не менее ему придется просить меня больше не бывать в их доме. Это меня озадачило. Во-первых, я давно уже у них не бываю, а во-вторых, я не мог представить, как после всего случившегося я еще могу бывать у них.
Ему показалось, что с его просьбами я согласен. Он был удовлетворен. Когда я уходил, мы обменялись рукопожатием. Он проводил меня в коридор, полагая, что я спущусь по ступенькам вниз, я же попросил пропустить меня, так как я направляюсь в противоположную сторону. Он неловко отодвинулся, и я прошел по деревянной галерее и постучал в дверь Гретицы и Катицы.
Так Гретица и Катица неожиданно получили цветы.
38
Я переехал. Больше не мог выносить той гостиницы. Комната, казалось, становилась все теснее, стены ее, сужаясь, будто сдавливали мне плечи, а потолок прижимал к полу. Ночью я просыпался весь в поту и ощущал вокруг себя совсем маленькое пространство. Я не мог в нем повернуться. Стоило мне протянуть руку, как я натыкался на стены, слева, справа, вверху, внизу — везде была стена. Мне делалось плохо, внутри, в груди, что-то клокотало, стучало, хотело вырваться наружу. Да если бы и вырвалось, сразу наткнулось бы на стену. Так я лежал в темноте, уставившись в стену, которая была прямо перед моим носом, так близко, что и головы не повернуть. Клокотание в груди стихало, зато я чувствовал, что у меня останавливается сердце. Не мог пошевелить даже пальцем. Понимал, что умру, если сейчас же, в тот же миг, не проснусь. Однако я думал, и прекрасно это помню, думал о том, каким же образом я могу проснуться, если лежу с открытыми глазами, ведь вот же, смотрю, вижу стену перед самым своим носом. Неимоверным усилием воли поднял руку, и тогда стены начали раздвигаться. По телу разлилось умиротворение, я поднялся, головой ударился о спинку кровати, боком задел за угол, пока наконец не нащупал умывальник и выключатель над ним. Свет загорелся, и мне стало легче. Освещение было мягким, успокаивающим, но в груди я все еще чувствовал тревогу, хотя со светом все-таки было лучше.
Это повторялось несколько раз.
Не верю, что кошмары связаны со странными событиями и людьми, которые последнее время меня преследуют. Скорее всего, я слишком много читаю об оккультизме, а потом чувствую свое тело как нечто растягивающееся в пространстве, находящееся в странной зависимости от предметов, окружающих меня, от их веса, плотности, формы, от нашего взаимного магнетизма. А может, гостиница осточертела мне по другой причине. Из-за служащих, которые как-то странно и подозрительно на меня посматривали. Каждое мое появление сопровождалось заговорщическим переглядыванием. Я не знаю, что за каша заваривается, но уверен, что тут не обошлось без господина Бенедитича и того неизвестного, Еленца или Кланчника — коммунистического агента или полицейского провокатора, если, конечно, это не одно и то же лицо в двух ипостасях. Среди странных событий, следовавших чередой, особенно выделяется одно, произошедшее утром несколько дней тому назад, когда я вернулся с прогулки в Камницу. Хотел открыть дверь своей комнаты, однако замок не отпирался. Я вертел и вертел ключ в скважине, вдруг дверь неожиданно подалась. Сама отворилась, и предо мной зазиял провал. В том провале, в отдалении, где-то в глубине, да, это было очень далеко, хотя комната была и не слишком большой, так вот, там, в самой глубине, на постели сидел незнакомец в зимнем пальто. Я не видел его лица, не мог видеть, он смотрел в другую сторону, куда-то еще дальше в пространство. Свет падал на его затылок, а лицо оставалось в тени. Одну деталь я все же приметил. Знакомый мне светлый, почти белый шелковый галстук. Он как будто даже светился на фоне темного пальто. Стояла полнейшая тишина, и некоторое время я ждал, что он повернется и заговорит. Потом меня, сам не знаю почему, охватил тихий ужас, такой страх, какой не охватывает человека неожиданно и вдруг, но медленно вползает откуда-то извне, постепенно проникая внутрь, устраивается в груди, и нет никаких сил бороться. Можно сказать, что особой причины для страха не было, страх сам по себе расползался во мне.
Я повернулся и быстро пошел прочь. Дверь оставил распахнутой. Направился прямо к портье и, должен признаться, без какой-либо видимой причины наорал на него. Закричал, что я сыт по горло, что не собираюсь более терпеть всяких незнакомых лиц в своем номере. Я исправно плачу, не опаздываю со счетами и требую, да-да, требую, чтобы меня оставили в покое. Я приехал не для того, чтобы каждую минуту отвечать на какие-то идиотские вопросы. Пусть они побеспокоятся об этом. Портье ошарашенно смотрел на меня, хотя я не могу с полной уверенностью утверждать, что удивление его было искренним.
Знаю, я переборщил, но в тот миг ничего не мог с собой поделать. Почему я не выбросил того человека из номера, почему должен был кричать на портье и таким странным образом просить о помощи. Скорее всего, там, наверху, мне просто стало страшно, тихий ужас-ползун сделал свое дело. Помощи ждать было неоткуда.
— Сударь, — сказал портье, — я вас не понимаю.
— Пойдемте со мной и поймете, — сказал я и с неожиданной яростью схватил его выше локтя. Так и держал железной хваткой, вытащил из-за стойки и, сжав еще крепче, когда он пытался вежливо высвободиться, тащил за собой вверх по лестнице. Кажется, я даже подтолкнул его в коридоре, потому что он, споткнувшись, подбежал к моей двери. Теперь, кажется, и он был испуган. Дверь была закрыта.
— Извольте, — сказал я, — войти в номер и убедиться.
Портье нажал на ручку. Дверь была заперта. Я оттолкнул его и ударил по двери с такой силой, что в коридоре загудело, тут же открылась дверь номера напротив. Наверное, оттуда смотрели любопытные. Я повернул ключ в замке, пихнул испуганного портье внутрь и шагнул за ним.
Комната была пуста. Я тяжело дышал и нетерпеливо озирался, он же не отрываясь смотрел на меня и медленно пятился назад, к открытой двери. Я поднял руку и показал на постель. Он не обратил на этот мой жест никакого внимания и продолжал отступать к дверям. Внутри у меня что-то оборвалось, и желание удержать его пропало. Я хотел сказать, даже рот раскрыл, однако он был уже в дверях и, почувствовав за спиной пустое пространство, мгновенно исчез. Я вздохнул с облегчением. Но что произошло — так и не понял. Через какое-то время я спохватился и подошел к постели, на которой до этого сидел тот тип в светлом галстуке, светящемся на темном фоне. Я наклонился и тщательно обследовал ее поверхность: никаких следов. Ни морщинки. Будто никто и не касался. Осторожно я отвернул одеяло. Гладко. Простыня натянута так, будто постель приготовлена к осмотру дежурного офицера. Может, я схожу с ума?
Я не утверждаю, что сужение пространства по ночам, сближение стен, одеревенение тела, сердечные перебои — все это связано с событиями, происходящими днем. Напротив, я полагаю, что это имеет совсем иные причины. Однако последнее появление незнакомца в моей комнате переполнило чашу моего терпения. Я тотчас начал собирать вещи. А их оказалось немало. Чего только не успел я натащить за это время — а ведь прошло меньше месяца — в свою гостиничную берлогу. И все интересные новые вещи. Когда-нибудь я их перепишу, чтобы иметь каталог.
Явилась хозяйка гостиницы и выразила недовольство моим некорректным поведением по отношению к персоналу. Один я с ними обращаюсь некорректно, со мной же они — так корректно, что дальше некуда. Только и думают, как бы создать мне полнейший комфорт. Не так ли, сударыня? Это я подумал, сказал же вот что:
