— Я не хочу врача, я не хочу операции. Я хочу родить моего ребенка, — плакала Стася, и Слава видела, как муж, сияя, смотрит на эту девицу. Эта служанка стала ему еще дороже, потому что хочет родить своего байстрюка, так что же осталось ее семье?
— Если она не хочет делать аборт, мы отыщем для нее еврейский дом, — сказала Слава и увидела, как ее муж по-отечески спрашивает девицу, довольна ли она.
Стася исследовала выражение его лица и поняла, что должна согласиться.
— Я поеду туда, куда ребе мне велит, но все будут говорить, что мой ребенок — байстрюк.
Однако ребе возложил руку на ее голову и утешил ее. Если кто-то скажет, что ее ребенок байстрюк, то пусть она знает, что этот кто-то из простых и грубых людей. Благородные и ученые евреи знают, что дитя незамужней девушки — это кошерное дитя. Цемах погладил Стасю по растрепанным волосам, и она склонила голову под его рукой, осчастливленная и улыбающаяся, как маленькая девочка, подставляющая свою головку с косичками под теплый летний дождик. Слава чувствовала, что больше этого не выдержит, и выбежала из кухни.
Тем временем с улицы вернулся Наум и узнал, что Цемах угрожает скандалом. Слава встретила старшего брата уже бегающим по дому и кричащим придушенным голосом:
— В семью приняли кровного врага! Чтоб его на куски разорвало, этого мусарника! Что значит, он будет ходить по Ломже и рассказывать, что Наум Ступель скоро станет дедом внука-байстрюка? Байстрюка! Байстрюка!
Как ни дурно было настроение Володи, тем не менее его повеселило, что брат так выходит из себя.
— Что ты там натворила? — спросил он у сестры.
— Я посоветовала служанке сделать аборт, так она разрыдалась и сказала, что хочет ребенка. — Слава вся светилась и смеялась, словно из ее рта вырывались язычки пламени. Она уселась на стул, и ее смех перешел во всхлипывания, в плач, в крик: — Цемах к тому же гладил и утешал эту девицу. Он в восторге от нее, он сходит по ней с ума. Говорит, что ее ребенок не будет байстрюком. Что ребенок, которого родила незамужняя девушка, — это не байстрюк.
— Может быть, так оно и есть? Цемах все-таки ученый еврей, он, наверное, знает, что говорит, — неожиданно выпалила обрадованная Хана и принялась убеждать свояченицу Фриду: — В конце концов, этот ребенок ведь будет родной плотью и кровью…
— Молчи! — заорал Володя на жену. Хана замолчала от страха, и в доме, полном обеспокоенной тишиной собравшейся семьи, пронзительно прозвучал обиженный плач Славы. Много времени ушло, пока она успокоилась и ушла в свою квартиру. «Френкель не сравнил бы ее со служанкой», — думала Слава, и ей стало особенно дорого то время, когда она тайком проводила время с гимназическим учителем. Они прижимались друг к другу и отключались от всего мира. Френкель писал ей, что ему нужна ее помощь. Что с ним случилось? Она обязана поехать туда, чтобы увидеть его и помочь. Однако в то же время Слава надеялась, что Цемах не отпустит ее от себя даже на один день. Она вошла к нему в комнату и сказала, что завтра утром уезжает в Белосток.
— Езжай, куда хочешь, и делай, что хочешь, — ответил он и снова зашагал в волнении туда и сюда по комнате. Ее пылающее лицо и голос, пропитанный слезами, не тронули его. Он даже не оглянулся, когда она вышла из его комнаты с опущенной головой.
Целый вечер муж и жена не разговаривали между собой. Он спал у себя в комнате на диване, а она лежала, скорчившись, на кровати в спальне. Утром Слава услыхала, как он уходит на молитву. Она сразу же встала и надела черное платье с белым узором вдоль выреза вокруг шеи и боковых карманов. В маленький ранец упаковала нужные в дороге вещи, надела широкое коричневое пальто с большими пуговицами и зашла к брату, собиравшемуся спуститься на склад.
— Я еду в Белосток, не знаю, на сколько. Больше не могу видеть эту девицу. Найди для нее место у евреев, чтобы она как можно быстрее исчезла из моего дома и из моей жизни.
Брат долго хмурился и молчал, а потом проворчал тихим голосом, чтобы Хана в спальне не услыхала:
— Твой учитель привез к себе свою жену и ребенка.
Слава посмотрела на него, пораженная тем, откуда он это знает, и жалко улыбнулась:
— Я не боюсь, я не еду на поиски приключений.
Володя смотрел, как младшая сестра, любимица семьи, всегда смеющаяся и упрямая, едва сдерживается, чтобы не заплакать. Ее лицо стало меньше, кожа — бледной до прозрачности, под глазами появились темные круги. Он прижал ее голову к своей широкой щеке и ощутил, что она дрожит всем телом. На него напала ярость. Ему хотелось схватить своими железными пальцами ее мужа за шею и спустить его с лестницы. И все-таки надо подождать, пока Слава сама решит отделаться от этой своей напасти. Родные не должны этого от нее требовать, она и так уже достаточно настрадалась и обижена. Володя взглянул на Славин багаж и удивился: и это все, что она берет с собой? Она всегда выезжала с большими набитыми чемоданами и несколькими круглыми коробками для шляп. Да, видно, что она едет не развлекаться. Она едет перевести дыхание. Ее муж, этот пархатый, даже не провожает ее до станции. Брат поднес дорожный ранец сестры до автобусной остановки на Старом рынке и сказал ей, что сразу же отправится искать место для девицы у евреев.
Автобус тронулся, и Слава прижалась лбом к стеклу. Невыспавшаяся и измученная раздумьями, она радовалась виду, на время освободившему ее от размышлений. Над домами ползли жидкие туманы, с низкого, затянутого тучами неба брызгал дождь. На холме стояла ветряная мельница. Слава смотрела на эту мельницу с таким любопытством, словно на холме сидело какое-то странное большое существо с гигантскими крыльями, прилетевшее из иных миров. В дымной серости по дороге тащились грузовые подводы, покрытые брезентом. Автобус обгонял их. Слава радовалась, что она едет быстро, а извозчики со своими лошадьми тащатся позади. По оконным стеклам тянулись бусы из дождевых капель. Она приоткрыла окно и высунула голову в сырость, царившую снаружи. Какой-то пассажир, сидевший позади нее, принялся ворчать, что дождь брызжет ему в лицо. Она прикрыла окно и снова стала смотреть наружу через стекло. Она не хотела поворачивать голову, чтобы ломжинские знакомые не заговорили с ней.
Бернард Френкель был вызван посреди урока к телефону. Он услышал голос Славы — и жилки на его висках затрепетали, словно по ним пошел электрический ток. Слава сказала, что она в Белостоке и ждет его в отеле «Риц». Прямо из гимназии учитель ворвался в маленькую комнатку в отеле и бросился к ней в шапке, в пальто, именно таким, каким она хотела его видеть — истосковавшимся. Она сидела на краю кровати и наклонилась, чтобы снять с него шапку. Рыжеватые волосы над его висками поседели и поредели. Ее первой мыслью было, что Бернард старше ее мужа на семь лет. Ему уже сорок. Френкель смотрел на нее снизу вверх своими теплыми карими глазами. Желтоватые белки были продернуты жилками. Его лицо горело сладкой надеждой, и ей было приятно видеть, что кто-то еще сильно любит ее. Она хотела долго гладить его по растрепанным волосам и чтобы он не трогался с места, не произносил ни слова. Однако внезапно он задрал ее платье выше колен, туда, где кончались чулки, и своим носом, ртом и подбородком прижался к полоске обнаженного тела. В одно мгновение он положил свои длинные руки ей на плечи и прижал ее к себе. Слава почувствовала, как его губы закрыли уголки ее губ и тонкая струйка огня пробежала через ее позвоночник. Она освободилась из его объятий и вздохнула:
— Ты писал, что будешь уважать мои чувства…
Френкель стряхнул с плеч расстегнутое пальто и уселся на стул. Он обеими ладонями тер опухшее лицо, как гуляка, приходящий в себя после многодневного запоя. Его глаза блуждали, слова пылали, как в лихорадке. Вот она сидит напротив него и, очевидно, совсем не знает, как она мучает его по ночам. Когда он лежит полузадушенный своим постельным бельем, она склоняется над ним, белки ее глаз холодно сияют, и тогда ему кажется, что она все-таки знает, как он страдает из-за нее, и она хочет, чтобы страдал еще больше, чтобы ни в одну из ночей не мог забыть о ней. Она приходит к нему во сне обнаженная и выглядит как дерево без коры, как белый, очищенный от коры ствол, и смотрит ему прямо в глаза с победной улыбкой. Протянуть руки и схватить ее он боится. Она словно ждет, когда он ее схватит, чтобы тогда оставить свое тело и убежать, будто ее тело — это не она сама. У него такое странное чувство и такие безумные фантазии, потому что она никогда не принадлежала ему полностью. Она одаривала его своими плечами и бедрами, своим плотным круглым животом, но не сохла от влечения к нему. Он страдает от тоски, что она никогда не отдавалась ему, даже когда он владел ее телом. Френкель поднялся со стула и снова протянул руки, чтобы обнять ее. Слава оттолкнула его с гневом и отвращением.
