Музыка внизу стихла. По всей видимости, интеллектуальный друг Эллен отправился домой. И в тот момент, когда хлопнула входная дверь, Эллен снова стала собой — зазвучал мой любимый, старый добрый джаз. А вскоре вышла и она сама.
Чтобы убедиться наверняка, что Роджер ушел, я спустился вниз на цыпочках. Тогда я еще не чувствовал себя под опекой и лишенным своих исконных гражданских прав. Глянув через гостиную в ярко освещенную кухню, я увидел, что Эллен танцует. Шаг прямо, шаг назад. Изо рта у нее торчал большой кусок шоколадного торта, и жевала она его с огромным наслаждением. Она была одна, лицезреть себя жующей такой огромный кусок торта Эллен никогда бы никому не позволила.
Она внезапно остановилась, почуяв мой взгляд из темноты, оглянулась и, прищурившись, воззрилась на меня, настороженная, как лань. В те дни по округе свирепствовал Брентвудский Насильник, двенадцать случаев за три месяца, и все еще на свободе. Информация о злодее, темнота, некто в темноте замыкались сейчас на Эллен. Она настороженно пошла мне навстречу и неожиданно вскрикнула. Я же, сукин сын, даже не пошевелился. Тут она узнала меня и со всхлипыванием: «Ах, папка!» — бросилась в объятия. Разумеется, обмазав всего шоколадом.
— Что он тебе сделал? — сказал я. — Я убью этого гада!
— Кого? — спросила Эллен.
— Мозг, — ответил я.
Она облегченно рассмеялась. Я спросил, над чем она смеется.
— Ты так ненавидишь его? — спросила она вместо ответа.
— Я не ненавижу его, — уточнил я. — Я его здорово недолюбливаю.
— Ох, папка! Не надо так великодушничать. Было бы гораздо хуже, если бы ты не ревновал к Роджеру.
На столе стояла рюмка с жидкостью, которой Эллен запивала торт. Я попробовал. Это была водка — без сомнения, достойный напиток. Но по крепости она была не очень приятным компонентом для смешения с баварским тортом. У юных замечательные желудки.
— Я этого не вынесу! — неожиданно сказала она.
— О Роджере — молчок, — сказал я. — Не надо.
Эллен расхохоталась — водка действовала, а девчонке было всего восемнадцать.
— Пап, я хотела поговорить о тебе. Не обижайся, не выношу, когда ты обижаешься.
— Детка, с какой стати должны существовать тайны, которые ты не можешь мне открыть? А-а?
— Выслушай меня сначала.
Она запрыгнула на длинную полку, продолжение мойки, полулегла, привалившись к углу. Ее оформившиеся женские бедра, я их заметил в первый раз, были выше груди!
— Обещай, что не обидишься!
— Обещаю, — сказал я. — Даже клянусь.
— Ты все равно обидишься, — сказала она и повела рассказ, действительно обозливший меня.
Оказывается, сначала служанка Ирэн принесла снимки с пляжа Эллен. Та, разумеется, велела положить их на место. Но потом на Эллен что-то нашло, и она велела показать их матери. Что Ирэн и сделала.
— Ну скажи мне, за каким дьяволом ты?..
— Не знаю, извини, — ответила она. — А с той девчонкой ты выглядел таким счастливым. С ма ты всегда несчастненький. Даже если вы улыбаетесь друг другу. Знаешь, еще с того времени, когда я начала думать не об игрушках, сладостях и прочем, с того дня, когда я вообще начала думать, мне казалось, что ты и ма — два человека, ничем не связанные между собой. И я задавала себе вопрос — а что вас держит вместе?
— Есть причины, — сказал я.
— Ага. Только одна причина — я, — буркнула она. — Всю жизнь вы у меня перед глазами. Но на ма так, как на снимках, ты никогда не смотрел. Ты ее обнимал, целовал и т. д., особенно если знал, что на вас смотрю я. Даже спите вы, держась за руки. Но я хочу сказать не об этом, а о настоящем, как на тех снимках. Признаюсь, что сначала я была повергнута в шок, потому что парочка совершенно непристойная. Но, приглядевшись внимательнее, я поняла, что девочка-то, хо-хо, что надо. И я подумала, что в один прекрасный день ты порвешь с ней. Из-за меня. Ты извини, па, мне стало так больно. Вот и Роджеру я сегодня толковала про эту чудную штуку, о которой мы так много читали, о которой нам так вдохновенно рассказывают поэты. Неужели она настолько скоротечна, что мы должны не терять ни минуты из отведенного нам? Даже погрызлись с Роджером на этой почве. Словно старики. И я прогнала его. Давай, говорю, топай отсюда, топай. Все недостатки семейной жизни у нас с ним уже проявились, а вот прелестей — ни одной. Так озлилась на него, что выбросила пластинку с Бартоком в окно. Наверно, там и валяется, если Роджер не подобрал, чистюля.
Любопытство взяло во мне верх.
— Ты спала с Роджером? Ты… в общем, понимаешь, о чем я?
— Нет, не спала.
— Признаться, я доволен.
— Дело не во мне, а в нем. Он не будет.
— Я хочу сказать, что доволен, что ты еще…
— Па, ты такой смешной. Я ведь не обо всем рассказываю ма. У меня уже было несколько парней. Я ведь учусь в Радклиффе, ха-ха. Па, ты что, пребывал в неведении?
— Хм. А Роджер в курсе?
— Роджер! Он — мой постоянный ухажер, как же я ему расскажу? Мне уже восемнадцать лет, па, и иногда — как говорится в умных книжках — я испытываю сильнейшую потребность. Тебе ли не знать этого? А как Роджер ушел, я сразу же поставила одну из твоих старых — Диксиленд, 78 градусов. Не волнуйся, обращаюсь с ними очень бережно. Слушала и думала — мой па однажды был таким. Итак, что же случилось? Па? Роджер, кстати, их ненавидит, а я люблю. Ему подавай Майлса Дэвиса. Говорит, что все остальное — это белокожая подделка.
— Не понял?
— Так, мол, белые думают о том, что из себя представляет негр, помесь примитива с дьявольщиной. Меня это тоже покоробило. Спрашиваю его, а ты что, не белый? Ты — подпевала! Ну-ка, кыш отсюда! Как белены объелась. Начала орать на него, мол, ты — ни рыба ни мясо. О постели не сказала в открытую, и так все ясно. В чем тогда дело, говорю, в чем? Пошел вон, говорю, пошел вон. Па, можно я еще хлебну водочки? Па, налей мне еще. Я выпью и сразу засну. Уже поздно. Спасибо. Весь мир за стенами дома в ожидании, а ты разводишь маленькие, мелкие свары. Вот такое у меня чувство было и тогда. Сама от себя не ожидала. Говорю Ирэн: иди и покажи снимки ма. Кинь их ей! Чертова Ирэн дрожала как осиновый лист. Маме, разумеется, осталось только выгнать ее. А я собираюсь слать ей Деньги, пока она не найдет другую работу.
И вот я гляжу на вас обоих за ужином. И не могу понять, а случилось ли вообще что-нибудь? Вы — как всегда. Никаких признаков жизни. Ну, па, положим, еще не совсем мертвец, у него, думаю, жизнь еще теплится, как в этих старых пластинках. Совсем на донышке, но есть. Поэтому я и поцеловала тебя. И только потом ко мне пришла ужасная мысль — я вспомнила те фотографии и подумала, теперь у них могут быть дети!
Эллен была приемной дочерью. Она появилась у нас, когда нам с Флоренс стало окончательно ясно, что своих не будет. Мы прошли обычные тесты у лучших специалистов, — колбочки, мазки, образцы, анализ семени и тому подобное, все что можно, а нас все успокаивали, мол, дело не совсем безнадежное, надо стараться, стараться и не падать духом, мол, в таком деле сказать наверняка трудно. Мы старались, но ничего не получалось. По-моему, все дело во Флорейс, да что там темнить, я знаю точно — это она бесплодна. От меня раз залетела одна актриса с телевидения, а раз — жена моего лучшего друга. Обе делали аборт. Но я молчал и ходил с Флоренс по всем врачам-лекарям.
— Па, ты что молчишь? Рассердился?
Я сжал зубы. Ничего не ответив, взглянул на Эллен. Приемная дочь начинает жизнь, будто она одной крови. Однажды она хватает тебя за большой палец, и на это у нее уходит вся ладошка, и ты начинаешь любить ее. Ты забываешь, что дитя не твое. Это уже не важно! С этого момента все решает одно: интересы, дела, деньги — все идет на ребенка. Ты забываешь Европу, Азию и Африку, ты проводишь летний отпуск там, где у дочери будут подружки. Видит Бог, я действительно любил Эллен, любил ее глупышкой, девчушкой и подростком. Но, начиная с ее семнадцати, она неожиданно стала выглядеть как не наш ребенок, как незнакомка, пробравшаяся в дом по ошибке. И самое ужасное, что именно в этом состояла вся разница. Для нее мы по-прежнему были па и ма, но для меня она была уже не тем, кем раньше. В ту ночь она казалась мне старше и даже, мне неудобно говорить, грубее.
— Па, я хотела сказать, не делай этого больше. Я не хочу быть причиной, по которой вы с ма живете вместе.
Молчание.
— Потому что, — продолжила она, — когда ты думаешь о мире возможностей, открытых для тебя, обо всем, что ты можешь сделать, па, неужели тебя не охватывает стыд?
Молчание. Она спрыгнула вниз и обвила руками меня.
— Па, почему ты не уходишь к этой девчонке? С ней ты такой счастливый!
— Эллен, — обратился я к ней, — по-моему, в мире не найдется такого умника, который бы точно знал, что хорошо для другого человека. А о матери и обо мне ты ничего не знаешь, ничего.
Она вымыла свой бокал, чтобы не осталось следов.
