Не похоже, чтобы студенты отличались здесь особым рвением.
Днем, торжественно и прилюдно, профессор Мередит меня ланчевал[7]. На церемонии присутствовал целый отряд почтеннейших академических старичков, с пристрастием допрашивавших меня о Ельцине, национальных проблемах в СНГ, о том, сидели ли мои родственники в лагере, и прочей чепухе. Глаза достойных джентльменов горели, руки тряслись; тактика дознания была проста: двое одновременно задают два различных вопроса, остальные пока пожирают сэндвичи, салаты, бананы и яблоки. Наконец, в разгар запутаннейшего ответа о смысле визита Козырева в Мельбурн в свете увлечения российских историков теорией пассионарности, я увидел, что все тарелки пусты и стулья почти тоже. Пока я беседовал, желудок мой скорбно помалкивал! Впрочем, гастрономическое фиаско не помешало мне мило распрощаться с двумя оставшимися джентльменами: с красноносым знатоком валлийской церкви мистером Баффоли и чудным таким, кустобровым, сенильненьким и добреньким мистером Дженнингсом. Последний похвастался, что умеет говорить по-русски «chashka chaew» и что первым его языком был валлийский, вторым — немецкий и только третьим — английский. Так я познакомился с первым валлийским националистом.
Колледж и кампус расположены в прекрасном Синглтонском парке, некогда принадлежавшем одноименному аббатству. Я отправился туда коротать время между геронтократическим ланчем и гипотетическим обедом. Лил дождь. Я предавался одиноким мыслям на фоне следующей цветовой гаммы: серый (иногда черный блестящий) асфальт; объемная зелень газона; желтые, красные листья на деревьях и под; шелковисто-серое небо; все вышеуказанное подсвечивали оранжевые фонари. Шныркали белочки.
Вечером, после, слава Богу, состоявшегося обеда, Мередит почтил моим присутствием научный семинар. Немолодая аспирантка с именем аболиционистской романистки делала феминистский доклад. «Женская черта в истории» — таков не очень приличный, но дословный перевод его названия. Я весьма слабо понимал смысл ее шепелявой, колченогой речи, но выступала она вроде поверенного по всем женским тяжбам против «мужской» историографии. Да, дорогой Кирилл, давно меня так с говном не мешали… Не слышим мы женских жалоб, коими напитаны исторические документы!
Чем больше девушка ярилась, тем меньше слушал я ее. Разглядывал соседей. Рисовал профили. Писал тебе это письмо. Закончу его банальной мыслью: «В „ученые“ здесь идут люди с левизной в мозговой резьбе. Западное общество избавляется от них таким несколько громоздким образом — чтобы они не мутили воду; пусть живут в чистеньких резервациях и жуют сэндвичи».
Вот так-то.
Твой Денис
10.11.1994
Четверг
Свонси
Здравствуй, Кирилл!
Утро. На зеленую лужайку под моим окном слетелись крахмально-белые чайки. Их променад по траве напоминает белых овец на английских пастбищах. Затем, зевая, потягиваясь, ежась в разноцветных университетских балахонах, плетутся из общаги студенты. Завтракать. Чем не санатория? Чем не волшебная гора?[8]
Впрочем, это лирика. А вот и проза. Сегодня я совершил несколько транскультурных подвигов. Во-первых, самостоятельно пообедал. Во-вторых, разведал западную окрестность кампуса и обнаружил там таверну «У озера». Под «озером» понимается микроскопический пруд, что понимается под «таверной» — постараюсь выяснить на днях. В-третьих, видел залив («Залив Свонси») и даже стоял на песке почти у кромки грязнущей воды. С востока оный залив ограничен городскими доками, с запада — овальными скалами, имя которых — Mumbles. Переведем это с валлийского (в меру сарказма), или «Груди», или «Перси», или «Титьки». В-четвертых, принялся (весьма аппетитно) за работу и просидел в библиотеке до девяти вечера. В-пятых, не знаю, достижение ли это, но научился (меня научили) включать раздолбанный донельзя телевизор, который ничего, кроме местного канала, не ловит. Почти до полуночи я наслаждался валлийскими мыльными операми. Хороша также была передача с названием «Хороший путеводитель по сексу»(?!); от нее не возмутился бы и писатель Белов. Какая-то престарелая пергидрольная блядь (но на пенсии) обсуждала сверхинтересные супружеские проблемы (типа: «как вести себя на вечеринке у Джонсонов?») с престарелыми же клерками и разыгрывала с ними некие сценки, намекающие на возможности сладчайших супружеских измен. Но «он» вовремя одумывается и возвращается к «ней».
Утром в библиотеке крошечная мисс Элизабет показывала мне (радостно, гордо) городские хартии Свонси, датируемые XIII–XIV веками, разные другие акты и — вот неожиданность! — письма Дилана Томаса сестре. Поэт, оказывается, родился и довольно долго жил в местном селении Лафарн, пока валлийский темперамент и литераторский алкоголизм не погнали его прочь. Мисс Элизабет сделала прехорошенькие глазки, когда я поведал ей, сколь близок Дилан Томас российскому сердцу. Особенно его порок. Тут она смутилась. А вообще, мы прелестно поболтали; я бы сказал — пощебетали. И я щебетал! По-басурмански!
Так же мило я часа полтора протрепался с Роджером Диконом, доктором из политологического департамента. Он написал книгу о советском кино двадцатых-тридцатых годов (и презентовал мне экземпляр, украшенный диким взглядом эйзенштейнового матросика). Дикон бывал в России и до неприличия похож лицом на Ельцина. Типичный российский постмодернистский интеллигентский треп обо всем — от Тэтчер до Ивана Грозного. Казалось, еще пару минут, и мы метнем фунт — кому бежать за бутылкой. Но (перефразируя жуль-верновского героя) это — не Россия, это — Британия. Это Валлийщина!
Между архивом и Диконом побывал в книжном магазине, где назаказывал кучу книг, которые он (магазин), надеюсь, сам пришлет в Нижний. Сам я их не дотащу[9].
С южноваллийским приветом,
житель графства Западный Гламорган
Денис Константинович Хотов (эсквайр)
11.11.1994
Пятница
Свонси
Дорогой Кирилл,
еще один день обживания и обустройства. Еще один день инициаций. Утром мне выдали пластиковую карточку ценой в двадцать фунтов и показали заветную щель в публичном библиотечном ксероксе. Щелкать копии мне понравилось: я чувствовал себя истинным Гуттенбергом и готов был отксерить (ну и словцо!) целиком первую попавшуюся книжку (например, стоящий неподалеку советский «Географический словарь»). Помнишь такую средневековую гравюру: «В печатной мастерской»? Вот тот, который в центре, — я.
В окрестностях ланча внезапно возник Мередит и потащил к еще одному местному валлийско-русскому чудаку — Питеру Джаретту, полному, краснолицему, чернявому парню, который совмещает умеренные занятия прагматичной политологией (в т. ч. и Россией) с неумеренной любовью к отеческим (валлийским, а не английским), нет, не гробам — замкам. Джаретт лепетал нечто на языке, который называл русским; лепетал по-бабьи, прижимал пухлые ручки к толстой груди в знак любви к русской литературе и валлийским развалинам. Впрочем, славный малый, обещал в следующую пятницу свозить (п)осмотреть столь милые его сердцу (и, признаюсь, моему) руины. Посмотрим.
После Джаретта обедал, занимался шопингом, гулял в парке. После прогулки воспоследовал визит к Айвану Свитлэндсу, рекомендованному Мередитом как «специалист по замкам». Ох, уж эти замки… Мрачноватый мужик, схожий с Раскольниковым в исполнении Тараторкина (или с Володей Климычевым с большого похмелья), принял меня. И я принялся. Попыхивая пахитосками, мы важно обсуждали проблемы валлийской истории, дарили друг другу книги и расстались, кажется, довольные друг другом. Решили даже еще раз покалякать о том же. Покалякаем.
А дальше произошло невероятное. (Нальюка я себе бокал «Риохи», дабы придать стереоскопичность рассказу.) Умаявшись беседами на басурманском, я отправился проветриться, перешел на ту сторону Ойстермут Роуд; так, бесцельно. Спустился к воде, полюбовался цепочками следов на песке, поднялся и вдруг побрел на запад, где, по утверждению карты, за «Персями» (чувствуешь романтическое настроение?) располагается Ойстермутский Замок. Думал с кондачка глянуть на эти развалины, раз их все тут так любят. Но разговор с очкастой велосипедисткой остановил меня. До развалин оказалось мили две. Тогда я вновь пересек дорогу и повернул назад, но не вот шел, чтобы идти, а паб искал или пивка на вынос. Заглянул было в лавку при бензоколонке, но тамошняя продавщица, услыхав про пиво, закудахтала испуганно: «Pardon! Pardon!» и направила меня куда-то за угол, где, казалось ей, есть паб. Паба за углом не было. Я побрел домой, но подвернувшийся студентик навел-таки меня на винный магазин, до которого, впрочем, оказалось полчаса ходьбы. В милой пустой лавке «Виктория Вайн» я затарился «Гиннессом», «Риохой» и розовым анжуйским. Любопытно, что вторично дорогу мне указывал длинноволосый тип шотландской наружности, который, узнав, куда мне надо, оживился и щелкнул по своему пакету: мол, я оттудова гребу. В пакете звякнуло.
