Молитвы, постные дни, служба утренняя и служба вечерняя, крестины, отпевания, соборования, бесконечные звонки прихожан — некоторые даже домой приходили, «посоветоваться с батюшкой». Советовались о всякой ерунде — сажать ли в этом году огород, продавать ли квартиру, стребовать ли с соседей старый долг… Вера с кухни слушала безумные монологи и всякий раз поражалась терпению Артема: неужели ему вправду было дело до этих занудных старушек? Бесило, что прихожане называли теперь Веру матушкой и норовили сунуть в руки то кулек с пирожками, то карамельки… От таких подношений у Веры портились сразу и настроение и аппетит.
Отец Артемий быстро оброс «собственными» прихожанами и также быстро почувствовал, что это не слишком нравится другим священникам на приходе. Правда, в том своем вечно счастливом состоянии он не переживал из-за таких мелочей, и ранило Артема в первые месяцы службы только равнодушие жены. Вера не желала даже слышать о церкви, и когда Артем, забывшись, ступал разговором на эту территорию, жена, как фокусник, доставала из рукава другую тему.
Все чаще Вера видела в Артеме чужого человека. Борода состарила его на добрый десяток лет, ряса делала его бесполым, и пусть Вера все еще любила Артема Афанасьева, отец Артемий, беспардонно занявший его место, не имел никаких прав на это чувство.
Странная из них вышла семья, и Вера каждым днем вспоминала папины слова. Попадья из нее получалась неубедительная, да и кто бы знал, какой скучной окажется эта роль на самом деле — без грима, нарядов, красивых декораций и, главное, зрителей… Пару раз Вера побывала в храме в новом своем качестве, но ничего нового — кроме чувства потерянного времени — оттуда не вынесла. Артем поначалу приносил ей книги, пересказывал то, что ему самому запало в душу, но Вера после очередной такой попытки сказала жестяным голосом:
— Хотя бы дома не проповедуй!
К первой годовщине свадьбы Вера осознала катастрофические масштабы своей ошибки. Артем не только не бросил священную игрушку, он еще и на редкость быстро шел вперед. Владыка Сергий, по слухам, звал его к себе келейником, но Артем якобы отказался, решив, что будет поступать в семинарию. Отца Георгия к тому времени перевели настоятелем в долгожданный новый храм, который был выстроен под его началом и рядом с николаевской мэрией, а настоятельское место в Сретенке занял вальяжный протоиерей Евгений Карпов.
Общих интересов у Веры с Артемом почти не было, и жили они не как недавние молодожены, а как опостылевшие друг другу супруги с полувековым семейным стажем. И все же не спешили разводиться — каждый надеялся на внезапную мудрость и прозрение другого. Случались у них и редкие радостные дни… Артем всячески поддерживал жену в поисках работы, и когда ее взяли обозревателем в «Николаевский вестник», радовался за нее изо всех сил… Могла бы и Вера понять, как важна для него церковь.
Владыка Сергий, к которому Артем набился на исповедь, сказал ему почти как в песне «Битлз»: «Единственный метод борьбы, который здесь годится, — это любовь. Только любовь!»
Тем же вечером Вера пришла с работы много позже Артема и с порога пустилась в «серьезный», по собственному анонсу, разговор.
— Ты собираешься делом заниматься или нет? — От нее крепко припахивало вином и сигаретами. — Мне за тебя стыдно, Тема, понимаешь? Сколько можно балду пинать?
Артем сказал медленно, едва не по слогам, как обычно диктуют для первоклашек:
— Я не пинаю балду, Вера. Я делаю именно то, что должен, и ничего другого делать не могу. Для меня нет ничего важнее, чем стоять у престола.
— А я думала, что значу для тебя больше.
Артем хотел обнять жену, но она загородилась руками:
— Обнимай свои иконы, святоша!
Вывернулась и хлопнула дверью, как будто по голове.
Последующие месяцы изобиловали подобными разговорами: они почти не отличались друг от друга, как спектакль, прочно прописавшийся в репертуаре, и неизбежно заканчивались «фирменным» дверным хлопком под занавес.
Вера задерживалась на работе до черноты, и Артем то прислушивался к завываниям лифта, то поднимал трубку с рычагов. Наконец звенела гроздь ключей, жена появлялась на пороге и сыпала заранее наготовленные слова: «Тема, ты очень изменился, я боюсь, ты не здоров. Давай обратимся к хорошим врачам, может быть, стоит пройти курс в «Роще». Не нужно этого стесняться!» Или: «Знаешь, Тема, когда я встречу подходящего человека, я сразу уйду от тебя».
Артем каменел, но, пытаясь убедить Веру, сдавался чуть не на первой минуте. «Какой из тебя миссионер!» — ругал он себя и обязательно вспоминал, «подшивал» к делу слова генерала…
Если бы у спектакля имелись зрители, они непременно освистали бы Артема — разве можно быть настолько безвольным и слабым? Распустил жену и теперь страдает, в наше время непросто выжить таким чудакам… И вправду не от мира сего; впрочем, возможно, священнику так полагается?
На самом деле Артем не стал бы оправдываться даже перед самыми строгими критиками — хотя бы потому, что от игры в его действиях ничего не было. И слабым он не был, просто не хотел «вытесывать» из Веры примерную жену. Ему вообще не нравилось давить на людей, принуждать их к тому, чего люди по каким-то причинам не желали делать.
Вот и в храме отец Артемий поначалу долго не мог подойти к захожанам, он видел, что люди пришли в церковь впервые или бывают здесь очень редко, и отец Георгий еще до рукоположения благословил помогать таким, но Артему тяжело было навязываться чужой воле. Вот если бы захожане сами обратились за помощью, мечтал он… Очень не скоро научившись говорить с незнакомыми людьми, отец Артемий впоследствии искренне сожалел о потерях на этой ниве — например, в Сретенку раньше часто приходила одна девушка. Она даже не решалась войти в храм, стояла у окна. Потом пропала, хотя отец Артемий долго вспоминал ее — черная волна волос и белый плащ остались в памяти. Может, этой девушке нужна была помощь и она искала ее в церкви, а священник Афанасьев простеснялся…
В семье оказалась похожая история. Женатая жизнь была совсем не та, что предвкушалась, но он не решался говорить об этом с Верой. Ему не хотелось расстраивать ее так, как она расстраивала его.
Он мечтал о детях — жена даже думать на эту тему не желала. Артем силился рассказать ей о той чудесной жизни, которую он нашел в вере, но оба они, лингвисты-полиглоты, прекрасно знавшие не только русский, но и английский с немецким, беседовали на разных языках. Вот и получалось, что жена забивала Артему гол за голом, а он подсчитывал потери. Любовь, о которой говорил владыка Сергий, оказалась здесь плохой помощницей, и Артем не был способен даже к самой примитивной гомилетике в собственном доме.
А в чем Вера действительно была права, так это в том, как сильно Артем изменился. Он сам удивлялся себе, будто незнакомцу, и кто знает, может, он поторопился с решением? Вот и отец Георгий однажды обмолвился: «У тебя, Артем, монашеский склад».
Отец Георгий теперь не так сильно благоволил к Артему, в новом храме подбирая себе новых воспитанников. Артема он словно бы выпустил в свободное плавание, в самостоятельный полет и больше о нем не тревожился. Принять такое отношение было тяжело — Артем себя самостоятельным не чувствовал и нуждался в наставнике больше прежнего. Но у отца Георгия теперь постоянно не хватало времени.
Впрочем, Артем хорошо усвоил арифметику жизни — если в одном месте отнимется, в другом обязательно прибавится. На него дулась Вера, им пренебрегал наставник, но при этом отцу Артемию достался неожиданный приз — патронаж владыки Сергия.
Епископ и вправду приближал Артема, кругом множились неприязнь и косые взоры лизоблюдов, каких хватает в любом иерархическом обществе. Отец Артемий не переживал по поводу этого коллективного косоглазия, рассуждая, что владыка объективно нуждается в помощнике такого сорта: Артем переводил документы, письма, статьи и церковную специализацию получил самым естественным путем. Теперь между службами прокладывалась ежедневная прослойка епархиальных дел, они подъедали дни Артема до последней крошки.
Когда рука отыскала в холодном чреве почтового ящика открытку с вызовом на первую семинарскую сессию, отец Артемий, честно говоря, расстроился. Ему не хотелось и на День оставлять обычную свою жизнь, а тут речь шла почти о целой неделе. Почему-то Артему казалось, что в эту самую неделю в епархии случится нечто важное… Эти мысли прогонялись не без труда.
Вера выслушала новость сдержанно, не было, впрочем, похоже, чтобы она обрадовалась отъезду мужа. В последние дни Вера почти переехала на работу — во всяком случае, дома она проводила теперь только ночи.
Простились по телефону, отец Артемий и не мечтал, будто Вера поедет его провожать — какое там… Жена стыдилась показываться с Артемом на людях: род занятий легко угадывался, даже если отец Артемий был не в «спецодежде», а в мирском платье. Вере хватило нескольких таких случаев, чтобы отказаться от совместных выходов.
