— Здорово, сынки! — неожиданно зычным голосом сказал он. Ответ громыхнул так, что стоящие за генералом офицеры осторожно заулыбались.
— Вот это орлы! — Качнулась папаха. Офицеры закивали согласно.
Генерал неожиданно быстро шагнул к Искакову, стройному и красивому казаху.
— Сколько отслужил, сынок?
— Год и три месяца, товарищ генерал, — четко выпалил тот.
— Невеста есть? А-а?
— Так точно, товарищ генерал, есть.
— А в отпуске ты был?
— Никак нет.
Папаха повернулась назад:
— Приказ министра вам известен? А-а?
— Так точно, товарищ генерал. Не успели… — отвечал Жигарев, стоявший ближе всех.
— Что, что, что вы не успели, майор?! — гаркнул генерал.
Жигарев что-то говорил, разводя руками.
— Ну что, мне самому объявить ему отпуск?
— Так точно… Никак нет, товарищ генерал, сегодня же подготовим приказ…
— С богом, сынки! — сказал генерал. И повернулся, поворачивая сопровождающих, и вышел.
Больше мы его не видели.
* * *
Вернулись с «Консерватории» — и сразу команда:
«Оружие не сдавать!»
Мы стояли у казармы в хрустящих от мороза полушубках, на плечах — ледяные автоматы. Теперь возвращались не затемно: день незаметно вырос, и солнце сейчас показывало тлеющую верхушку из-за дальней рощи. Ветер налетал, но лицо не так обжигало.
Из казармы вылетел Соловейчик.
— Нале-во! К автопарку бегом марш!
У автопарка стоял автозак. Стучал мотор.
— К машине!
Сели. Поехали. И тут заговорили, быстро и слишком громко. Кому-то земляк из первой спецроты успел сказать: «На „Детском саде“ — бунт».
Санек… Неужели…
Рядом — голоса, голоса… Какие-то испуганно-храбрые:
— Я их счас всех положу!.. Землю жрать будут!.. Ублюдки!..
Санек… Неужели?.. Да нет, их там полтысячи. А вдруг?
Машина летит как бешеная. Поворот. Еще поворот… Запрыгала. Вокруг попадали; чей-то рукав колючий обжег лицо; кто-то матюгается…
Остановились. Хлопнула дверца кабины. Лязгнуло железо — автозак открывается снаружи специальной отмычкой, открылась дверца с решетчатым оконцем — и мы запрыгали на упругий снег.
Ворота «Детского сада»… А народу! Зарябило в глазах от красных околышей и погон. Тут и офицеры штаба, и зоновские, и наши… Вон Вайсбард, Забелин… И еще незнакомые совсем офицеры; один без галстука, с растрепанными волосами, бледный… Шум стоит. Возле ворот по обе стороны вытянулась первая спецрота: белые шлемы с плексигласовыми забралами, дубинки М-65… Лица напряженные.
Ворота чуть приоткрылись и — спецрота сдвинулась плотнее, образовав узкий коридор. Красные околыши замелькали гуще…
— Вон, ведут! — громко сказал кто-то. По узкому проходу двое солдат из спецроты вели за руки зэка. А сзади еще двое вели второго. Зэки что-то выкрикивали, вырывались. Они были все ближе… Я подался вперед…
— Дай дорогу! — крикнул нам Соловейчик. Мы отошли от автозака, дверь которого была открыта. Автоматы направили на идущих.
— Ать, с-сука! — выворачивал зэк стриженую голову, скалил зубы.
Они были совсем близко от автозака, когда этот первый рванулся… Один конвойный отлетел, громыхнула железная дверь. И тут все, кто стоял близко, сняли с себя автоматы — и замелькали, забухали приклады.
— Осторожней, не убейте его! — кричал какой-то майор.
— Каз-лы! А-а!.. А-а!..
— Мешок на КСП упал, — захлебывался кто-то сзади. — Контролер полез, а они кирпичами… А тут — из караулки наши… крик, стрельба… Возле меня топор воткнулся в маскировочное…
Подбежал лейтенант из, оперчасти — щелкнули наручники, зэка подняли и втолкнули в дверь, откуда выскочили мы… Следом — второго. Хлопнула дверь с решеткой. Соловейчик вонзил отмычку в замок, провернул.
В решетку вцепились пальцы. И из полутьмы — блеском прыгающим — глаза. И крик надрывный:
— Мы же таких, как вы, на зоне спасали: с кожаного кола снимали! Из-под лучших друзей вытаскивали!..
— Пошел! — крикнул толстый майор, прикладывая платок к виску. Платок был в крови.
Автозак медленно тронулся, объезжая карету «скорой помощи», пожарный «Ураган»…
Отбой. Казарма утихает.
Я поднялся на третий этаж написать письмо.
В ленкомнате темно. Я нашарил рукой выключатель, щелкнул.
У окна стоял взводный. Смотрел на меня.
— Что случилось?
— Ничего. Я… письмо хотел… Я повернулся, чтобы уйти, но лейтенант поднял руку:
— Садитесь, садитесь. Я не буду мешать.
И отвернулся к окну.
— Как тебе служится?
Это Забелин. Сел на соседний стол. Смотрит, подбородок пощипывает.
— Нормально… товарищ лейтенант.
— А мне… ненормально. — Он поднял руку, тонкими пальцами взъерошил челку. Так и оставил пальцы вдавленными в лоб. — Понимаешь!
— Это поначалу так, — сказал я. — …Что поделаешь, надо выдержать.
— Выдержать? — Он глянул из-под пальцев. — А зачем?
Он встал, сделал шаг и повернулся. И опять взъерошил волосы.
— А… для чего же вы, товарищ лейтенант…
— Для чего в армию? Хм. Понимаешь, я в детстве какой-то не такой был. Увижу, как мальчишки кошку мучают, и в рев. Мне это казалось ненормальным. Не то что мучают, а что плакал. Потому что все смеялись… Даже отец смеялся.
Он опять сел. Пальцы его тихо гладили поверхность стола.
— И девушки… Друзья, те как-то умели: шуточки, масса слов; девушки смеются, влюбляются… А я так не мог. Хотелось, чтоб влюбились в такого, какой есть. Да и вообще…
Пальцы на столе сжались, выступили острые белые бугорки.
Взводный встал.
— Я надеюсь… то, что я тут говорил, останется между нами? А впрочем…
Он махнул рукой. И вышел.
* * *
Грязные коричневые куски снега летят из-под мелькающих впереди сапог. Это Андрей. Сзади тоже топот.
Впереди прыгает синее пятно — куртка. И — желтая сумка.
— Султана спусти! Султана! — надрываются сзади. И — блестя упругими черными боками, овчарка проносится мимо меня, Андрей…
Бух! Бах! — стучит по маскировочному ограждению, вдоль которого бежим мы. Это зэки с крыши кидают кирпичи. В нас.
— Бросай сумку! Бросай! — орут они человеку в синей куртке.
Овчарка стремительно прыгает на синее пятно, и человек падает в сугроб и закрывает лицо руками.
Я замедлил бег, меня стали обгонять, устремляясь к катающемуся на снегу клубку рычания и криков…
На крыше — черным-черно от мечущихся зэков, они свистели, кричали. Шурша, пролетали над головой обломки кирпичей.
Искаков достал патронник, вскинул автомат.
Та-та-та! — Брызнули от стены кротки штукатурки, пыль взметнулась.
На крыше никого уже не было…
Переброс был богатый: сгущенка, шоколадные пряники, много чаю, сигарет. Бросили пряник Султану. Клацнули зубы, на снег полетели коричневые крошки. Алый язык мелькнул.
Когда уже стоял на посту, к запретке приблизились трое.
— Командир! Че там было-то хоть?
Я перечислил.
— И сгущенка, говоришь, была?
Они пошушукались. Потом один подошел ближе.
— Слышь, давай так: мы вам четвертак отстегнем, а вы нам — сидор. Скажи там своим.
Я позвонил в караулку. Пришли Зайцев и собаковод Искаков.
— Кидай деньги, — потребовал сержант.
Зэки опять посовещались.
— Сидор сначала кинь.
Зайцев повернулся уйти.
— Постой, земеля, не уходи…
Через запретку перелетело что-то, упало в прошлогодний бурьян. Зайцев с собаководом нагнулись, начали шарить.
— Вон лежит! — сказал собаковод.
— Тихо. Пусть лежит.
Зайцев повернулся к зэкам.
— Вы что меня дурите? Камень кинули, да?
Зэки зашумели, придвинулись к проволоке.
Сержант лязгнул затвором:
— А ну отошли! Я вам дам «сидор»!
— Стрелять будешь? Стреляй, падла, — сказал один. Остальные отступили.
Грохнуло резко — от стены над головой зэка отскочила пыль. Двое других бросились в окно. А этот стоял. Только лицо опустелое, глаза остановились.
Когда Зайцев с собаководом ушли, я увидел в окне этих троих. Свистнул им, махнул рукой.
Они подошли, молча уставились.
Я вытащил из кармана пачку чая, две пачки сигарет, горсть конфет, запихал все в рукавицу. Размахнулся…
Туго набитая рукавица плюхнулась им под ноги, несколько конфет выскочили, упали на снег красными брызгами… Зэки подхватили рукавицу, собрали конфеты, хватая их вместе со снегом. Молча полезли в окно.
Ну что еще?
Я смотрел, как черные фигуры одна за другой исчезают в окне. Когда-нибудь этот зияющий провал заблестит стеклами, забелеет занавесками. И цветок в горшочке будет. Уже скоро… Разломают и уберут вышки, снимут колючую проволоку, и на ее месте штакетник. Голубой или зеленый. Деревья будут, клумбы… Может, даже фонтан.
И будет солнечный день, и шумная детвора будет носиться возле этого здания… Воспитательница, красивая девушка с косой, будет сидеть на скамейке и читать вслух сказку. А какой-нибудь Олежка, радостно крича, подбежит и — блеснет на его ладошке потускневшая солдатская пуговица с застрявшей в петельке тканью… Или нож, выточенный из стальной ложки. А воспитательница сдвинет брови и скажет строго: «Немедленно выбрось эту гадость и вымой руки!»
