Вера настороженно покосилась на необъятное горчично-серое здание, занявшее всю противоположную сторону Лубянки. Стоглазым Аргусом возвышалось оно над потоками людей и машин. Всевидящие, хоть и незрячие, глазницы окон источали 'любовь к отеческим гробам'. А совсем близко — прямо под стенами Кремля — располагалось главное в городе кладбище. 'Гробы' и 'пепелище' в сердцевине Москвы придавали пушкинской строке призвук дурного пророчества. А Костины шутки, как ни пыталась Вера от них отмахнуться, преследовали её с настойчивостью ожившего памятника. Местечко здесь, видишь ли, не для жизни…
Вера бросила досадливо-прощальный взгляд в сторону Кремля, собираясь спуститься в метро. И вдруг застыла, сраженная воспоминанием. Ей разом припомнился ни один какой-то день, а разгорающийся детский восторг, прыгающее до пят сердце и томительное предвкушение. С такими чувствами она ждала в детстве, обмирая, похода с мамой на Красную площадь. Тряслась от страха, что за какую-нибудь провинность её могут лишить обещанного чуда. Не поведут к пылающей звезде и не покажут издалека понурую очередь, змейкой изогнувшуюся от Александровского сада к мавзолею. Для Веры это было чуть ли не самой яркой мечтой детства — постоять в той очереди. Нудные очереди в магазинах и поликлинике не могли с ней даже сравниться! Очередь к мавзолею вела в самую глубину зловещей тайны, непостижимой умом. Каменные складки гранитного куба скрывали главную загадку жизни — волшебным способом открытый и строго оберегаемый от чужаков эликсир бессмертия.
Маленькой Вере казалось вполне убедительным, что Кощей Бессмертный способен не умирать никогда. Ведь его жизнь была спрятана на кончике иглы, а игла — в яйце, а яйцо — в утке, которая в зайце. И сундук со всем этим висит на высоком заветном дубе, прикованный цепями. Но каким образом дяденька, про которого ей рассказывали, остается бессмертным? Почему не выйдет из заточения и не научит этому других? Почему он позволяет смотреть на себя как в зоопарке нескончаемым толпам праздных туристов и истощенных паломников? И зачем ему 'выходной день'?
На эти и другие вопросы она бы наверняка нашла ответ, если бы смогла попасть в недра манящей красно-гранитной пещеры. Но ей никогда не разрешали постоять в той очереди. Обычно монумент был закрыт для посещений, когда они с мамой выбирались погулять к Кремлю. Или очередь туда снова оказывалась бесконечной и двигалась 'в час по чайной ложке'. Так говорила мама, отказывая девочке Вере в её заветном желании. А той в ответ думалось, что 'в час по чайной ложке' принимают лекарства. Наверное, бессмертный дяденька подкрепляется очередью как микстурой. Может, без неё и не продержался бы столько лет! Получалось всё очень похоже на Кащея из сказки — бессмертие и тут пряталось на кончике иглы, прикинувшейся терпеливой очередью.
Словом, ничто так не завораживало и не изумляло Веру в детстве, как погребальный монумент, возведенный в сердцевине её родного города. Он был самой важной его точкой, чем-то вроде 'яблочка' мишени. Больше нигде не встречалось такого дива, как открытый для поклонения на главной площади, торжественно и тщательно охраняемый могильник. Попасть туда было ничуть не проще, чем перенестись за тридевять земель и семь морей на ковре-самолете. Просочиться в игольное ушко дозволялось только избранным или самым самоотверженным и терпеливым.
Поэтому походы к Кремлю казались Вере прямым путешествием в сказку. Особенно после того, как умерла бабушка. До этого прижизненное бессмертие Веру мало волновало. Она даже толком не понимала, как можно умереть и что для этого надо сделать. Но, потеряв бабушку, которая была для нее самым близким человеком, всерьёз озаботилась свойствами микстуры, принимаемой 'в час по чайной ложке'. Ведь если дяденьке внутри гранитного куба это помогло, значит, и бабушка сумела бы не уходить под землю?
Однако сейчас, когда взрослая Вера обернулась к стенам Кремля, ее настигло то неотвратимое, чего она счастливо избежала ребенком. Смерть, от которой нет спасения, всё-таки пришла к ней. Она явилась в облике насмешливого холодка в глубине души, едва заметного призвука презрения к самой себе — в детстве… Это ж надо — придумать такое, глядя на безжизненные камни?
Ребёнком ускользнув от всесилия смерти, спрятавшись от ледяного дыхания в волшебные сказки и доверие к чуду, она почуяла его теперь. В Вериной душе в одночасье умерло почтение. Риелторская работа убила в ней остатки уважения к сакральной части города. Главная площадь страны смотрелась пустошью в обрамлении театральных декораций. Знаменитые зубчатые стены казались нарисованными. Они больше не дышали ни загадкой, ни вечностью. А их временные хранители были призрачнее дяденьки, забытого в мавзолее. Теперь он валялся там, как чемодан в привокзальной камере хранения. Тайник заперт, а ключ от него потерян.
Холод, заползший внутрь, распространялся всё дальше. Многие Верины клиенты испытывали неподдельный трепет, говоря о близости Кремля. А тот, кому обломилась неподалеку квартира, считался редкостным счастливчиком. Но она видела перед собой лишь тусклые булыжники да обманный пряничный домик. И никакого трепета.
Спустившись на Лубянке под землю, Вера вскоре оказалась на одной из окраин. Поискала глазами на платформе стройную фигурку в мужской куртке, в неизменных кроссовках и спортивных брюках. По мере приближения силуэт превращался в седую подтянутую женщину, остроносую, с птичьим лицом. Лидия Семеновна представляла собой классический тип 'походника', полжизни проведшего на природе. Из тех, что в лесу ориентируются много свободнее, чем на городских улицах, а на службе присутствуют лишь телесно, отдавая все мысли зелёному шелесту. Тоску по лесу в своем пенсионном возрасте она утоляла многочасовыми прогулками с собакой. Недавно собака погибла под колесами. И Лидия Семеновна погрузилась в беспросветную депрессию, усиленную необходимостью переезда.
Её дочка родила второго ребенка. И теперь вместе с мужем настаивала на ухудшении района, чтобы выиграть при обмене лишнюю комнату. Мать подчинилась, хотя по своей воле ни за что не согласилась бы уехать из места, добрую половину которого занимал лесопарк. Этот парк был её легкими и её убежищем. Она в нем часто и подолгу пропадала — теперь уже без собаки. Районы же, в которые получалось поменяться с расширением площади, были лысыми и неустроенными.
Вся предшествующая жизнь приучила бывалую походницу приносить себя жертву. Она, казалось, в чем угодно умела себя ограничить. Могла мало есть, почти не спать, довольствоваться минимумом личных вещей. Таскать тяжести. Подолгу оставаться в движении. И не испытывать по этому поводу ни малейшего недовольства. Но именно сейчас в её отлаженном механизме самоограничения что-то сломалось. За всё время общения с Лидией Семеновной Вера так и не узнала, какая у неё улыбка.
Терпеливая женщина пугала каменной послушностью, безоговорочным принятием обстоятельств, против которых восставало все её существо. Дочь была занята с крохотным ребенком, и все хлопоты по выбору квартиры легли на Лидию Семеновну. Она, словно автомат, исполняла всё необходимое — аккуратно приезжала смотреть варианты, изучала их и сравнивала. Её видимая жизнь не утратила признаков исправно работающей машины. Но она на всё реагировала одинаково безучастно. Вытряхнуть её из апатии никак не удавалось. А примириться с отсутствием эмоций у клиента Вере не позволял профессиональный азарт.
Она искренне стремилась стать знатоком человеческих душ. И теперь пыталась подобрать ключик к душевному состоянию Лидии Семеновны, хоть как-то её вдохновить. В тех местах, куда они выбирались, Вера пробовала отыскать намеки на природу. Но хилые и малочисленные деревца не могли соперничать с атмосферой настоящего леса, с которым расставалась походница.
Сейчас они снова плелись по обширному невыразительному пустырю. По периметру разбросано несколько современных домов, построенных на скорую руку. Между ними — изрядные промежутки неосвоенных территорий. Здесь пока нет даже детских садиков и магазинов. За покупками ездят на соседнюю станцию метро, где всё это уже построено. Район сам по себе нагонял депрессию. Привычное равнодушие к происходящему в Лидии Семеновне сменилось глубокой подавленностью. Вера чувствовала, что отсюда надо скорее выбираться. Выйдя из пахнущей клеем и известкой новенькой квартиры на лестничную площадку, спохватилась:
— Ой, я забыла Вас предупредить. Мы сейчас ещё в одно место поедем. Отсюда неподалеку. Райончик старый, обжитой. Там хотя бы улицы есть. Я им с утра звонила, вроде согласны показать.
Преодолев на метро еще пару станций и выйдя на улицу, они оказались в толпе людей, снующих во все стороны. Изобилие торговых палаток, громкая музыка, приезжающие и отъезжающие автобусы разом их оглушили.
