— Папа, я тебя умоляю, напиши об этом случае Карлу, — подхватила Лина, — только отметь, что раньше мама это делала для собственного удовольствия, а теперь с целью воссоединения семьи. Какую шикарную тему ты подбрасываешь Редеру, пальчики оближешь, — Лина замотала головой, зайдясь в смехе. — «Еврейская сексуальная революция — как следствие антисемитизма». Будет где разгуляться.
Стефа, сидящая за столом с каменным лицом, сурово нахмурилась:
— Линуте, перестань смеяться за едой. Подавишься!
Но в Лину словно бес вселился:
— Нянька! Расскажи, как ты разводилась с папой. Расскажи!
— А что говорить? — Невозмутимо пожала плечами Стефа. — Я по-ихнему не знаю, но и они по-моему ни бельмеса.
И я поняла, что маленькая, но гордая Литва в ней по-прежнему живуча и неукротима. Когда она, выйдя из-за стола, загромыхала кастрюлями на кухне, Белка, нагнувшись ко мне, прошептала:
— На кого мы могли ее там оставить? Она одинока как перст. Всю жизнь прожила у нас. На ее руках выросли Лина и Машка. Она Линочку до двадцати лет купала.
— Угу, — хмыкнула Лина. — Теперь эти нежности мне боком выходят. А ведь я, между прочим, мама, в то время уже спала с мужиками. И не делай больших глаз, будто тебе это было неизвестно. — Она посмотрела на часы, потянулась. — Всё, граждане, всё. Мне пора спать. Завтра в шесть, как штык, я должна быть на работе.
— Вы так рано начинаете? — удивилась я.
— А что ты думаешь? Это тебе не в бирюльки играть как при расцвете загнивания коммунизма. — И Лина ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь.
— Ей сейчас нелегко, — жалостливо вздохнула Белка. — Приходится очень много работать, чтобы закрепиться на этом месте! Шутка — год ходила без работы. Ты же знаешь, там она была человеком — редактор на телестудии. А здесь ей предложили идти работать на консервную фабрику. Конечно, мы отказались. И вдруг такая удача. Это надо иметь громадное везение, чтобы найти на этой Израильщине работу по ее специальности! Никто не верит, чтобы без бакшиша (взятки), без протекции через год олим (вновь прибывший в страну) устроился журналистом на русское радио «Рэка». А Линочке повезло.
— Мама, может, хватит гордиться моими успехами? Отгордилась. Расскажи что-нибудь о себе, о папе, — донесся из-за двери голос Лины.
Белка сконфуженно смолкла на миг, потом пожала плечами:
— Что я? Мне хорошо, когда им хорошо. Если б я была на месте этого шнука (растяпы), — она кивнула на полковника, — все было бы нормально, и мы не считали бы каждый грош. И Машенька не должна была бы пойти в эту бесплатную религиозную школу. Дитя сидит там взаперти целую неделю. Приходит только на шаббат. Чему там ее учат, как — никто не знает.
— Хоть в Б-га будет верить, — сурово вставила Стефа.
Но Белка, словно не слышала ее. Подперев рукой голову, она скорбно сказала:
— Когда в этом доме только один мужчина — это я, так что-нибудь может быть нормально? И не спорь со мной, — прикрикнула она на полковника, который дремал, смежив веки. Услышав голос жены, он встрепенулся. — Будь я на твоем месте, этот твой хозяин, марокканец, уже давно бы ходил по струнке. Представляешь? — Белкины тонкие выщипанные брови поползли вверх. — Здесь марокканец, оказывается, тоже еврей. И негр — еврей, и эфиоп — еврей. Наша Стефа, наверное, у них тоже числится в еврейках!
— Мне это ни к чему. Я ни свою веру, ни свое имя никогда не меняла и менять не собираюсь, — гордо отрезала Стефа. — Я — не как некоторые.
— Красиво ты со мной разговариваешь, нечего сказать, красиво, — Белка укоризненно покачала головой и снова повернулась ко мне. — Так вот если все эти люди евреи, то кто же тогда мы, спрашиваю я этих деятелей, которые выдают всякие машканты (пособия). Они говорят: «Вы тоже евреи!» Ну хорошо. Пусть будет по-вашему. Но зачем тогда этот иврит? Эти некудот? Да — кудот? Ясное дело, чтоб дурить людей. Например, возьмем Винника, — я о тебе говорю, слышишь? — Белка сверкнула глазами в сторону мужа. — Нанял его этот марокканец Амар шумерить (сторожить) и помогать в его жалкой лавчонке. Заметь! Его — полковника Советской Армии! — Белка подняла указательный палец вверх, словно заостряя мое внимание. — Нанял — плати! Нет! Сегодня — нет! Завтра — нет! Послезавтра — нет! А когда — да?
— Я чувствую, конца этому не будет. — Дверь спальни отворилась и Лина высунула взлохмаченную голову. — Всё, мама! Сворачивай свою пресс-конференцию. Полковник, тебе уже, по-моему, давно пора выйти на охрану рубежей империи Амара. Нянька и Бельчонок — быстренько по своим люлькам, а ты — ко мне, на Машкину кровать, — скомандовала она.
Я лежала, прислушиваясь к незнакомым звукам, доносящимся с улицы. За окном была чернильная густая мгла. Свет фонаря бросал через жалюзи колеблющиеся полосы света.
— Спишь? — внезапно раздался голос Лины.
— Нет, — тихо отозвалась я.
— Послушай. — Она приподнялась, опершись локтем на подушку. — Ты давно виделась с моим бывшим мужем?
— Которым? — переспросила я, выигрывая время.
— Не будь дурой. Хочешь соврать, придумай что-нибудь поумнее. Ты знаешь, о ком говорю. Твоя тайна шита белыми нитками. Мне давным-давно все известно. — Она села, обхватив колени руками.
— Вчера, — вытолкнула из себя.
— Вспоминает меня? — спросила она отрывисто.
— Не столько тебя, сколько твои стихи, — сухо бросила я.
— Значит, помнит. А когда мы вместе жили, все время шпынял: «Прекрати чиркать в своем дурацком блокноте». А из меня тогда стихи просто перли как квашня из дежки. Судя по всему, у вас с ним, как говорил товарищ Ленин, всерьез и надолго — или ты в конце концов решила поматросить и бросить?
— А что? — притворно хихикнула я, но была уже начеку.
Так с шуточек, обычно, начинались все ее разбойничьи нападения, когда она хотела что-нибудь, в очередной раз, у меня отобрать.
— А то, — грозно произнесла Лина. — Если ты по приезде не выйдешь за него замуж, и вы не съедетесь, то я увезу его сюда. Тогда ты увидишь его, как свои уши без зеркала. Потому что таких мужиков на весь мир — считанные единицы. Почему ты столько лет его манежишь?
Во мне внезапно вспыхнула злоба:
— Ты распоряжаешься мной и им, как своими вещами. И потом, что тебе за дело? Ты ж его бросила, — с издевкой сказала я.
— Какие вещи? Что ты несешь? Кто тебе сказал, что я бросила? Кто? — вспылила она. — Манюля? Бельчонок? Циля? Кто? Я была в Ленинграде, а он в это время собрал чемодан, развернулся и ушел. В нашей семейке слухи распространяются со скоростью лесного пожара. Как мне надоели эти Голи с их мифами и легендами. Дед нам в детстве все уши прожужжал со своим Ханааном. Помнишь его любимую пластинку: «Мой отец дал мне имя Аврам с дальним прицелом»? И я — дура — поверила. Когда запуталась там, решила начать здесь жизнь заново. Тем более — Машкин отец меня безумно раздражал. А тут еще заварилась эта каша с независимостью, литовским языком, стрельбой, танками, войсками. Русские программы закрыли — и меня вышвырнули с телестудии. Вот тогда сорвала стариков с места, заодно бросила Машкиного отца, правда — невелика потеря, и вперед — в обетованный Ханаан. А в результате оказалось, что от перемены места жительства сумма цуресов (несчастий) только увеличивается.
— Многих тогда подхватил этот ураган, — примирительно сказала я. — Так бывает. Думаешь, я — одна такая, а оказывается — ты лишь частица глобального процесса.
— Какое мне дело до глобальных процессов? Я для себя — одна. Просто в нашей семейке дед всегда правил балом. В детстве завлекал нас своим Ханааном. А когда мы подросли, начал нам, девочкам, вбивать в головы: «Шануйте (уважайте) себя. Не выскакивайте, сломя голову, замуж. Успеется. В нашей семье старых дев не бывает. И помните, еще не родился тот мужчина, который бросит женщину из семьи Голь». А мы уже все знали, что Редер регулярно изменяет Манюле. И меня в ту пору бросил мальчик из моего класса. Потом это повторялось. И не раз! Тебе хорошо — ты всю жизнь старалась держаться подальше от нашей семейки. Считай, что жила на выселках. А я в самом эпицентре урагана, рядом с Бельчонком, которая привыкла, что все пляшут под ее дудку: и семья, и танковая дивизия северо-западного края. Так что ни один мой роман не выпадал из ее поля зрения. Но ведь и я была та еще штучка. Знаешь, из-за чего меня бросил твой муж? Он возжелал ребенка. А я хотела болтаться с приятелями по кафе, болтать с ними о литературе, мотаться в Москву, пристраивая в редакциях свои стишата. Бегать там по театрам, вечерам поэзии, напропалую кокетничать с мужиками. Сидеть до ночи в кафе «Литерату». И все это от молодости, беззаботности и уверенности в своем везении и счастье. Считала, жизнь — сплошной праздник. «У меня творческая профессия», — твердила я этому страстотерпцу. Пока он, в конце концов, меня не бросил.
— Линка, но у тебя же талант! — искренне возмутилась я.
