— Так что с Эляной? — я тронула тетку за локоть.
— Ее муж потерял работу в Нью-Йорке, и они уехали. Забыла куда. Но какая разница? — Манюля махнула рукой, — к черту на рога. Пять часов лету до Нью-Йорка. Кястас, как ты знаешь, пасет в своей Австралии кенгуру. Ему не до родителей. И Циле пришлось идти к чужим людям няньчить детей, — она горестно вздохнула, — здесь моя сестра жила как королева. Ни одного дня не работала.
— А что Пранас? Он же открыл свое дело? — поразилась я.
— Свое дело? — воскликнула Манюля. — Не смешите меня. Уже год как разорился. Кто знал, что эти американцы все как один носят джинсы, а если уж припечет, так покупают готовое. Слава Б-гу, что устроился на пару часов в день в химчистку к какому-то китайцу. Представляешь? Наш Пранас, к которому здесь было не попасть, теперь работает как подмастерье: подрубить, подкоротить, подгладить. Только не вздумай проболтаться Кястасу, а то Циля меня убьет. Ты же знаешь эти отношения. Коса и камень.
— Кофе будешь? — спросила я и включила кофейник.
— Настоящий кофе? Роскошно живешь. Мы с Редером теперь пьем только цикориевый. — Она на миг задумалась и вдруг встрепенулась. — Запомни, ты здесь одна не останешься. Я уже нашла знакомую в архиве. В конце концов, если дед смог тебя сделать русской, так почему я не могу тебя сделать еврейкой? Редер согласен. Он говорит, что сейчас наступило время восстановления исторической правды. — Манюля исподлобья посмотрела на меня, взяла за руку и притянула к себе. — Я должна тебе сейчас сказать одну вещь. Только это должно быть между нами, слышишь? — секунду-другую помялась. — Помнишь, Карл все время ездил на Украину? — Углы ее губ горестно вздрогнули. — Душой чувствовала — что-то нечисто. Недавно признался — у него там женщина и сын. Такой мальчик! — Глаза Манюли наполнились слезами. — Красивый! Весь в Редера. Но знаешь… — ее дыхание прервалось. — Он не совсем нормальный.
— Знаю, — вытолкнула я из себя.
Мне невыносимо было смотреть на ее муки. В эту минуту ненавидела Редера — как все революции в этом мире.
— Кто тебе сказал? — Испугалась Манюля, но тотчас безразлично махнула рукой. — Какое теперь это имеет значение? Редер так страдает. Всю жизнь мечтал иметь сына, — Манюля понизила голос чуть не до шепота. — Он хочет, чтобы они переехали в Израиль. Эта женщина — по матери еврейка. Говорят, врачи там творят чудеса. Помнишь доктора Берга? Он буквально вытащил тебя с того света! Что ни скажи, а врач должен быть евреем. — Она сунула мне в руки черную папку с тесемками. — Это его история болезни. А вот адрес, куда нужно обратиться — больница «Гилгул». Прямо за центральным рынком. На углу — большая синагога. Редер все уже разузнал через знакомого. Только я тебя умоляю, ни Линочке, ни полковнику — ни слова. Все завтра же станет известно Белке. Ты же знаешь ее. Примчится сюда и не оставит от Редера камня на камне. А у него давление.
— Не беспокойся, — сказала я и подала ей кофе.
— И часто ты так пируешь?
Манюля отпила глоток и откинулась на спинку стула. Теперь, когда самое тяжелое осталось позади, она оживилась. Природная веселость взяла в ней верх, и все невзгоды отступили перед ее натиском.
— Послушай! — глаза Манюли лукаво скосились в сторону спальни. — Скажи своей старой тете, кого ты там прячешь?
Я не успела и глазом моргнуть, как она подскочила к двери и, для приличия стукнув пару раз костяшками пальцев, просунула голову в дверь:
— Молодой человек, а молодой человек, — ласково пропел Манюлин голос. — Что вы так испугались? Я старая женщина. Меня уже нечего бояться.
На миг повернулась ко мне и подмигнула. Я не знала сердиться мне или смеяться.
— Нет, нет! Пожалуйста, не смотрите на меня сейчас, — кокетливо защебетала Манюля. — Я не в форме. Вот когда моя племянница, дай Б-г, вернется, я приглашу вас к себе в дом. Накрашусь, намажусь, наштукатурюсь, одену парик…
Я легонько начала теснить ее от двери.
— Вы познакомитесь с моим мужем. Он большая умница, — докрикивала Манюля из прихожей. И вдруг наклонилась ко мне и, давясь от смеха, прошептала: — Ты знаешь, я его так испугала, что он натянул на голову простыню. Решил — твоя тетя сумасшедшая. — Внезапно сделала строгие глаза. — Моя девочка, ты хотела обмануть свою старую тетю! — И кивнула на мужские ботинки, предательски выглядывающие из-под вешалки. — Но тебе это не удалось!
Входная дверь захлопнулась.
— Слушай, сколько можно играть в прятки? Ты должна меня в конце концов представить Манюле, — донесся раздраженный голос из спальни.
— Представить? Мог бы просто поздороваться. Насколько мне известно, Лина успела познакомить тебя с нашей родней, — вырвалось у меня помимо воли.
— Перестань клевать мне печень, — внезапно вспылил он. — Другие рвут свое счастье зубами, а ты шарахаешься от него, как пугливая лошадь! Столько лет держишь меня в подполье. Сама мучаешься и меня заодно мытаришь. Каждый раз, когда иду к тебе, чувствую себя разведчиком в тылу врага.
Я молча пожала плечами. Разве ему объяснишь, что в моей душе бушует незатухающее адское пламя страха перед этой жизнью? Мне ли не знать, что от счастья до несчастья — один шаг, зато от несчастья до счастья — пропасть? И то, чего мы страстно желали вчера, сегодня может обернуться обузой или хуже того — бездной, из которой не выбраться.
— Давай в конце концов договоримся, — тихо произнес он, — то, что связывало меня и твою сестру было давно и неправда. Все кончено. Остались лишь ее стихи. Помнишь: «Что же мы трудные, грешные дети зло над собою творим?» Это о нас с тобой. — Потянул меня за полу халата, я упала на постель. — Давно и неправда, — повторял он, касаясь губами моего тела.
И я провалилась в знойную мглу.
Если ты — сеятель, то где черпать надежду, что в назначенный час и твое зерно даст росток?
Израиль оглушил пылающим солнцем. Аэропорт был малолюден. Изредка по залу проходили молодые люди в голубых рубашках с табличками службы безопасности. Но походка их была так небрежно-развалиста и по-восточному ленива, что все это казалось игрой бойскаутов.
Меня встречала Лина. Загоревшая, в шортах и в сандалиях на босую ногу, словно только что вернулась из отпуска, проведенного на Кавказе или в Крыму.
— Ты классно выглядишь, — сказала я.
— На том и стоим, — она вызывающе вздернула подбородок.
Мы растроганно расцеловались.
— Садись, — Лина открыла дверцу новенькой машины.
— Твоя? — поразилась я
— Угу, — хмыкнула Лина. — Пока не столько моя, сколько банка. Жизнь взаймы. Но уже столько денег в нее всадила, что должна до конца дней своих любить ее и беречь, как ласковую мать. На работу и с работы езжу на автобусе.
Машина рванула с места. В окно бил сухой горячий ветер.
— Апельсины! — невольно вскрикнула я, увидев деревья, увешанные оранжевыми шарами.
— Их здесь — как картошки на Конном рынке, — Лина равнодушно пожала плечами.
Она вела на большой скорости, обгоняя высокие двухэтажные автобусы, грузовики, фуры и легковушки.
— Не зря дед Аврам звал тебя «пожарная команда», — засмеялась я.
— Есть такой грех, люблю быструю езду.
Польщенная похвалой, она приосанилась и вдруг напролом стала вклиниваться в поток машин. Тотчас со всех сторон оглушительно засигналили. Высунувшись из окна, Лина приветственно помахала рукой и кокетливо улыбнулась.
— Мотек (сладкий), — прокричала она кому-то, — не сердись. Это вредно для здоровья. — И подмигнула мне. — Ишь, раскукарекался! Ну-ка выгляни. Пусть он подумает, что у него двоится в глазах. — И с силой потянула меня к своему окну. От азарта ее лицо порозовело. — Еще польска не згинела, — пропела она.
Это был Линин любимый трюк — поражать мужчин нашей схожестью. Она любила дефилировать со мной под руку в одинаковых платьях где-нибудь в людном месте. Ей нравилось, когда на нее устремлялись взгляды. У меня же это вызывало глухой протест, всегда и во всем хотела быть самой по себе и неприметной.
— Расскажи как здесь Машка? — спросила я.
— Нормально. Сама увидишь, — отрывисто сказала Лина, лицо ее сразу поскучнело. И тотчас перевела разговор в другое русло. — Как там у вас сейчас?
— Сносно. Правда, зимой ходим по дому в валенках и телогрейках. На работе тоже холод собачий. Иногда отключают газ, электричество. Помнишь Шошины бурки? Теперь я в них дома щеголяю.
— Балованные вы там. Скажите спасибо, что не стреляют и не приходится таскать на плече сумку с противогазом. — И кивнула на заднее сидение, на котором лежала холщовая сумка защитного цвета. Надо бы давным-давно забросить на антресоли, но на всякий случай держу под рукой. Мы ведь с самолета попали прямо на этот бал-маскарад.
— Страшно было? — тихо спросила я.
