Сколько уже лет прошло, а они со слезами вспоминали свой Ташкент. Помнили журчание арыков и аромат лепешек, испеченных в тандыре. А Надя рассказывала им про свои родные кедрачи в огороде. Так что им было о чем поговорить.
Ребенка Настя скинула. Пока она лежала в городской больнице, Вовка сделал дополнительный замок на двери. Неделю Настя провела дома, а потом он проводил ее в Германию — надо было заниматься документами для заключения брака в России.
Простить бывшую подругу Вовка не мог. Она и не умоляла его о прощении. Ее гордыня была слишком велика. О любви могла бы умолять, унижаться. А здесь нет, дело сделано. Она была очень спокойна.
Шмаре дали три года колонии. Он знал, что больше никогда не увидит ее. Кошмар закончился. Выйдя из зала суда, он с недоумением спрашивал себя, как мог он польститься на эту вульгарную, жестокую, неухоженную и пустую девицу? Где были его глаза? Где был его ум?
Она и в постели была ленива. Что же связывало его — хорошего, честного, работящего парня, воспитанного любящей матерью в большой семье, — с этой зэчкой, лишенной каких-либо ценностей прошмандовкой, как называл ее Вовушка, болтающейся по жизни без руля и ветрил?
Он так и не ответил себе на этот вопрос. Опыт его нравственной жизни был еще мал, чтобы понять, — страсть притупляет все остальные чувства. А «любовь милосердствует, сорадуется истине, все покрывает, всем верит, всего надеется, все переносит».
Тоньке же понять это совсем не было дано.
Кумариха появилась в деревне ровно в шесть утра, зажегся свет в ее нетопленном несколько дней доме. Вскоре повалил из трубы дым. В дни ее отсутствия дом топила Лидка-Каланча, по просьбе Кумарихиной дочери. Заходил Вака. Рубил дрова, отгребал снег. Теперь он снова был свободен. Стал он думать о Клавке, племяннице Халемындры. Но Халемындра послала его подальше. Клавка хоть и страшна на морду, но не на помойке родилась.
— Трех баб похоронил, еще одну хочешь на тот свет отправить? Нет, Клавку не дам. Ищи себе пьянь подзаборную. Ты ведь еще руки распускаешь.
— Может, Кумариха согласиться? — даже посоветовался с ней Ленька.
— Что?! — возмутилась Халемындра. — Эту ты за полгода кончишь. Кумарихе-то не тридцать лет. И больная она.
Не хотела Халемындра потерять в скорости собутыльницу. У Кумарихи и дом еще приличный, муженек бывший приезжает иногда, помогает, продукты, денег подкидывает. Уговаривает ради дочери и внуков, оставить беспробудную пьянку, не позориться. Готов заплатить за лечение. Кумариха и раньше гордячкой была, а в пьянке стала совсем непреклонна. И все одна причина — погибший семнадцатилетний сын. Только это было неправдой. Человек не может в одиночку бороться с бедой, если отвергает помощь ближних.
Кумариха, отлежав в больнице три недели, сбежала сначала из отделения, потом от своей благополучной дочери из города. Дочь умоляла мать лечиться, но куда там! Она категорически отказывалась. Отказалась и остаться у нее на зиму. Дочь надеялась, что семейные заботы и внуки изменят ее отношение к жизни. А потом, глядишь, удастся уговорить на кодировку.
О кумарихинском побеге судачили весь день в магазинах. Зима, мороз пятнадцать градусов, тридцать километров до деревни. Шла всю ночь на своих слабых, едва не парализованных ногах. И как выдержала. Этакая страсть зимой — волки выходят на дорогу, кабаны могут выбежать. А этой беглянке все нипочем. И откуда силы взяла?
На следующий день появилась дочь Кумарихи — статная, ухоженная, отлично одетая женщина-предприниматель. Она держала несколько точек на рынке. В поселке ее помнили молоденькой девчушкой. Она зашла в магазин, набрала для матери продуктов две сумки, шерстяные носки, штаны с начесом, теплую шапку.
— Больше я ничего не могу для нее сделать. — Сказала односельчанам, оправдывая свое бессилие. — Дальше пусть, как знает. Нет у меня больше сил на это все смотреть.
— Не маленькая. — Поддержала ее баба Дуся. — Раз интерес у нее только такой, нечего тебе, девонька и оправдываться. Мы все знаем, что ты своей мамке, как могла, помогала. Не переживай. Пустое.
Квартиру Виктория продала в начале марта. И тут же позвонила Надежде, обрадовать. Надя побежала в библиотеку с этим радостным сообщением. В библиотеке царил собачий холод. Людка сидела в пуховике, рядом с обогревателем. Людским духом здесь давно не пахло.
Странно, но Людка известию будто не обрадовалась. Как всегда опустила долу свои бегающие глаза, и только сказала:
— Хорошо. Я позвоню ей. Виктории.
Людка имела противная манеру не смотреть собеседнику в глаза. Это просто бесило Надю. Людка говорила что-то, а глаза ее шарили по столу, руки перебирали какие-то бумажки. При этом она все время кивала, как лошадь в цирке на поклоне публике. Надя ушла с тревогой на сердце. Она не поняла, что ее конкретно встревожило, но предчувствие было нехорошим. Она даже Любане сказала, что вещи собирать не будет, пока не сделается сделка.
Время шло. И как гром среди ясного неба ударил — в деревню въехала огромная машина. На тенте красовалась надпись: Грузоперевозки. Надя как раз вышла из магазина. К кому это? Вопрос задали одновременно с десяток людей, видевших эту машину.
Машина свернула на улицу Садовую и остановилась у низенького дома с зелеными воротами, под № 10. И только утром все узнали, что в дом привезла вещи новая владелица. Тамара утром пришла в магазин за озерским хлебом и радостно выдохнула:
— Продала дом. Все.
— А как же Чибис? С собой возьмешь? — не могла не спросить хозяйка магазина. — Вы же три года… женихались.
Тамара пожала плечами, выглядела она очень довольной.
— Куда с собой? Я сама при детях. Дом ведь на всех покупать будем в городе.
Значит, песенка Чибиса действительно спета. Оказывается, дочка уговорила ее продать дом. Если присовокупить к денежкам за дом материнский капитал, вполне можно купить жилье в городе.
Будь неладен этот материнский капитал! Ваня Чибис проклинал толстозадую виновницу и президента, придумавшего эту хитрую приманку для дураков, ради статистики. Чертов материнский капитал лишил его счастья.
Две недели назад Тамаркина дочка дала объявление в газету. И покупательница тут же объявилась. Такая интеллигентная женщина из Калининграда.
— И что ее несет в нашу забытую богом Пупырловку? — поинтересовалась за всех Верка Брында.
— Устала, говорит, в городе. Пробки замучили, и воздуха совсем нет в Калининграде. Она на пенсию пошла. Решила купить квартиру в Черняховске и домик в деревне. Цветы будет разводить. Мы уже и задаток получили. Завтра в агентство поедем, документы готовить.
— А что ж она приехала с вещами, когда еще сделки нет? — Поинтересовалась Брында. — Куда торопится?
— Весна! Огородом надо заниматься. И дом, сказала, будет ремонтировать. Ну, пока, что она в Черняховске, в квартире. Двое мальчиков у нее. А мужика нет. У нас ей очень нравится. Не раз была.
— А ты ей своего Чибиса передай! — не унималась Брында. — Жалко же Ваньку.
— Так я сказала. Она, говорит, и думать не хочу! Не нужен мне никто. Интеллигентная. А Ванька ей не пара.
— А как ее зовут? — осторожно поинтересовалась Надя. Она даже раскраснелась от волнения. Вспыхнула вся.
— Виктория Николаевна.
Надя развернулась и почти бегом побежала к клубу, в Людкину библиотеку. Библиотекарша, как всегда была занята чтением любовных романов.
— Ты что ж натворила, а? Кукла крашеная! — взревела с порога Надя и даже замахнулась на нее первой попавшейся книжкой.
Людка прикрылась на всякий случай сухой ладошкой.
— Что? Что такое?!
— Почему Виктория купила дом у Тамарки на Садовой? А?
Для Людки это тоже было полной неожиданностью.
— Купила? На Садовой? — библиотекарша не любила распространенных фраз и сложноподчиненных предложений. — Я не знаю.
— Все ты знаешь, кукла крашеная! Это ты цену задрала, вот она и купила у Тамарки.
— Там домик совсем маленький…
— Причем здесь, маленький! Ты что натворила! Год женщина надеялась. Я год ждала этой продажи… мне же домой надо! А ты…
— Но я же не могу даром отдать.
— Да что он стоит твой домик на болоте! А у Тамарки забор. И ворота железные. И деревья фруктовые. Огород как огород — Ваня Чибис постарался. Туалет, опять же в доме. Благоустройство. Сухой дом. И асфальт во дворе. А у тебя что?
Людка немного пришла в себя, и, пытаясь сохранить достойную мину, сказала, пытаясь вложить в слова всю свою волю.
— Меньше чем за 600 я не отдам. Я не богачка.
— Жадюга ты! Крохоборка! 200 тысяч, значит, Виктории накинула! Разве это честно?
Никогда! Ни за что! Никого!
Виктория хоть и торопилась, не сразу приехала в деревню. Она только поставила вещи. А Тамара просто рвалась из дома. И настроение у нее, как ни странно, было радостное. Собрала она сумку со своими бабьими пожитками и быстренько стала продавать то, что не скоро пригодится в жизни: кресла, кровать двуспальнюю — с кем теперь на ней спать? Мебели у нее хорошей сроду не было, сервант и шифоньер достался еще от Стекольщиковых, круглый стол тоже, который она закрывала самовышитой скатертью. Тащить в город к дочери на съемную квартиру ничего нельзя. Предложила Ване, так он от обиды отказался.
