— Вот, уже видно, — встрепенулся Даунс. — Столкновение неминуемо! Комета действительно уничтожит Землю! Капитан не зря говорил.
— Не гони, — осадил его Рэдли.
Мы неотрывно смотрели на меняющуюся звездную карту, и у нас на глазах огромная комета пролетела мимо, не задев Землю.
— Смотрите, уходит, — прокомментировал Рэдли. — Комета продолжает полет, не причинив Земле никакого вреда.
Мы проводили глазами меркнущее изображение кометы.
Рэдли выключил карту.
— Капитаны не лгут, — заявил Даунс.
— Не лгут, — согласился Рэдли, — если не поражены безумием. В ином случае ложь — это их правда. Квелл?
Мы посмотрели на Квелла, который беспокойно топтался на месте.
— Кто-кто, а Квелл знает, — сказал Рэдли. — Квелл, эти люди тонут. Дай им воздуха глотнуть.
Но Квелл стоял с закрытыми глазами и молчал, а потом заговорил — будто бы сам с собой:
— О, да простят меня отцы времени. — Вслед за тем он жестом подозвал нас ближе и обнял своими паучьими лапами. — Сюда. Дайте мне объединить ваши мысли. Вот так. Хорошо.
Мы ощутили единение. Подняли головы. Квелл, прижав нас к себе, связал каждого с душой, сознанием и голосом капитана.
Тут с самой верхней палубы корабля, из-под звезд, донесся крик нашего капитана: «Кажется, вижу!»
Нас поразила отчетливость его речи, хотя он находился невероятно далеко.
Квелл покачал головой и отступил назад; голос капитана затих.
— Квелл, — потребовал я, — давай дальше! Пожалуйста. Мы должны слышать это.
Квелл опять привлек нас к себе. В его глазах горел огонь, щеки зеленели больше обычного. Голос капитана, прошедший через Квелла, опять зазвучал в полную силу.
— Да, я почти уверен. Далекие безжизненные миры проносятся перед моими незрячими глазами, снова и снова повторяя: «Мы живы! Помни о нас! Не забывай. Да простятся грехи наши! Да восславятся наши добродетели, даром что нет у нас ни плоти, ни крови, ни сладостных токов. А с ними ушла и безысходность, что звалась надеждой и будила нас по утрам. Помни о нас!» Я вас помню, хотя и не знаю. Ваши неизбывные муки и страшные сны не забыты… Они хранятся у меня как мои собственные; это я облекаю в плоть ваших демонов гнева; ваша духовная битва направляет мою руку для удара; вашими устами говорит со мною день и наставляет меня ночь. И придет пора мне воззвать к иным мирам, как нынче вы воззвали ко мне, и тогда свершения этой ночи, слова и дела наши на одиноком пути, отделенные миллионом лет от этого часа, прорастут и расцветут на далеком берегу, где вам подобные начнут поднимать головы, и прозреют, и узнают о наших обретениях и потерях, и увидят, как пробуждается жизнь или клонится ко сну смерть.
Дальше капитан заговорил совсем тихо:
— Подобно им, скитаемся мы вечными призраками, стучимся в ворота, заглядываем в двери, говорим своими делами, в который раз обещая исполнение старых снов, дурных или добрых. И все же мы движемся вперед, преодолевая один световой год за другим, никого не зная впереди. Подобно им и их близким, мы с нашими близкими будем показывать вечность в театре теней: два разных фильма на разных экранах, а между ними — пустота, пустота и пустота. Здесь, грядущей ночью, я убью или буду убит. Но там, в сетях и тенетах световых бурь, я еще не рожден. О Боже, дай мне стать этим младенцем, чтобы начать сызнова, а начав, обрести хоть малую толику покоя в чистое крещенское утро.
С закрытыми глазами Квелл отпустил нас, резко опустив паучьи руки.
— Одному Богу известно… — забормотал Рэдли, взволнованный и подавленный.
— Вот именно, одному Богу, — сказал Смолл. — Только больше не надо этого, не надо. Хватит.
Квелл перевел дыхание, и тут вновь раздался голос капитана:
— Бесконечными днями я взывал к Господу. И бесконечные ночи были мне наградой. О, эта белизна! Мое бледное, странствующее наваждение. Восстань, о мертвый дух! На сей раз я не дрогну. Даже силы тяготения не уведут меня в сторону! Подобно мирам, что светятся вокруг солнца, моя душа летит по одной орбите. Пусть я слеп, но моя истерзанная плоть стала мне глазом. Я наведу затмение, чтобы погрузить в вечную тьму то зло, которое посмело меня ослепить. Фата станет саваном. Никчемный покров обовьется вокруг бледной шеи. Левиафан! Левиафан!
Мы явственно ощущали, как его руки тянутся схватить, удержать и задушить.
И наконец:
— Позволь мне сделать это и загасить мои огни.
Квелл, словно усталое эхо, повторил своим собственным голосом:
— Огни.
Мы умолкли; капитан больше не сказал ни слова.
Первым заговорил Рэдли:
— Что скажете?
Даунс поднял взгляд на первого помощника:
— Подслушивать — это немыслимо, недопустимо, преступно. Мы не имеем права!
— Но и опасность немыслимая!
— Уж не думаете ли вы поднять мятеж, сэр? — спросил Смолл.
Рэдли отпрянул; его лицо исказилось ужасом.
— Мятеж?!
Тут вмешался Квелл:
— Он думает… совершить захват власти.
Мы замерли, и наши лица исказил тот же ужас.
Рэдли спросил:
— Разве вам не ясно, какой разлад у него в душе и на что он готов пойти?
Ему ответил Даунс:
— Нам все ясно. Но эти мысли капитана, которые мы позаимствовали… чем они отличаются от наших? У каждого в душе живут поэт и убийца, только это принято скрывать.
Смолл не выдержал:
— Вы требуете, чтобы мы судили о человеке по его мыслям!
— Не нравится — судите по делам! — ответил Рэдли. — Левиафан приближается. Мы меняем курс, чтобы пойти на столкновение. При этом кто-то влезает в компьютер: только сутки назад результат был один, а сейчас — другой.
Даунс не уступал:
— На то они и машины. Им что одна астрономическая задачка, что другая. Но кровь в жилах — куда лучше. Плоть податливей. А разум и воля — вообще ни с чем не сравнимы. И капитану их не занимать. Разве компьютер знает о моем существовании? А капитан знает. У него все под контролем, он делает выводы, принимает решения. И отдает мне приказы. А поскольку он мой капитан, я пойду туда, куда он прикажет.
— Прямиком в ад, — заключил Рэдли.
— Да хоть бы и в ад, — пожал плечами Даунс. — Комета, между прочим, оттуда родом. Капитан отслеживает эту тварь. Я и сам ее ненавижу. Капитан при мне сказал ей «нет!». А я — его верное эхо.
Смолл поддержал:
— И я!
— А ты, Квелл? — Рэдли повернулся к зеленому инопланетянину.
— Я и так слишком много сказал, — ответил Квелл. — И все это были слова капитана.
— Измаил? — спросил Рэдли.
— Мне… — начал я, — мне страшно.
Даунс и Смолл отступили назад:
— Мы можем идти, мистер Рэдли?
— Нет! — вскричал Рэдли. — Господи прости, он и вас ослепил. Как мне открыть вам глаза?
— День-то прошел, Рэдли, глаза скоро закрывать пора, — сказал Смолл.
— Но я вас заставлю видеть, черт побери! Я иду к капитану. Прямо сейчас. Не хотите стоять рядом со мной — стойте позади. И услышите все из его собственных уст.
— Это приказ, сэр?
— Да.
— Раз так, — ответил Смолл, — есть, сэр.
— Есть, сэр, — повторил за ним Даунс.
Эти трое зашагали к трапу, и нам с Квеллом ничего не оставалось, как пойти следом, прислушиваясь к странным электронным ритмам капитана, таким близким и таким далеким.
— Подстрекаете к бунту, мистер Рэдли.
Впустив нас к себе в каюту, капитан остановился к нам лицом; даже не верилось, что его жуткие белые глаза ничего не видят.
— Сэр, — отозвался Рэдли, — для меня самоочевидно…
Капитан не дал ему закончить:
— Самоочевидно? Температура Солнца равна двадцати тысячам градусов. Самоочевидно, что оно спалит Землю. Так? Я не доверяю людям, которые приходят с самоочевидными фактами, а потом пророчат беду. А теперь, Рэдли, слушай внимательно. Я передаю тебе командование этим космическим кораблем.
— Капитан! — Рэдли не поверил своим ушам.
— Уже не капитан. Грядущие великие свершения будут твоей заслугой.
— Я не стремлюсь к великим свершениям, — ответил Рэдли.
— Раз ты сам это признаешь, значит, стремишься. Пришел с фактами в руках? Унесешь с собой нечто большее, чем факты. Кто из вас хоть раз видел комету вблизи?
— Никто, сэр, только вы.
— Кто дотрагивался до ее тела?
— Опять же никто, насколько нам известно.
— Что же в ней такого, что мы спешим ей навстречу с распростертыми объятиями?
— Вот вопрос, капитан.
— Вопрос! Мы забрасываем невод, как рыбаки. Мы спускаемся, подобно горнякам, в богатые, неистощимые, бездонные копи. Левиафан плывет сквозь космос, как стая рыб, сверкает, как ценнейшее сокровище всех времен. Забросим же наши сети и вытащим великое множество рыбы[27], незамутненные слитки энергии — перед этим уловом померкнут все богатства Галилеи[28]. Отомкнем необъятную сокровищницу и возьмем, что пожелаем. У нас будет десять миллиардов алмазных жил, слепящих взгляд своим блеском. Таких черных алмазов должно хватить на всю нашу жизнь: они еженощно сыплются из космоса, но сгорают дотла. А мы станем ловить этот дождь. Сбережем самые яркие слезинки, чтобы с выгодой продать на обычных рынках самым необычным способом. Кто от такого откажется?
