— Как сейчас — я бы не отказался, — осторожно сказал Рэдли.
— Тогда выкачаем каждый вздох из этого огромного чудовища. Его дыхание — это водород и смеси горючих паров, которых хватит всем цивилизациям, на всю жизнь наших детей и внуков. Такая энергия, взнузданная, контролируемая, накапливаемая, хранимая, высвобождаемая, будет творить атомные чудеса для рода человеческого и принесет еще более сказочные прибыли. Едва ли банковский счет раньше времени столкнет кого-нибудь из нас в пучину безумия.
— Безумия?
— Безумия наслаждений, сытой жизни и сладкой праздности. Дыхание и тело Левиафана принадлежит вам — это будет ваш банковский вклад под проценты и кредиты. Что до меня — прошу лишь об одном: оставьте мне его душу. По рукам?
— Ну, если такой дождь сам падает с неба, — сказал Даунс, — я не прочь побегать под его струями.
— Да! Как дети бегают под весенними ливнями!
Про себя я подумал: его метафоры меня убеждают, а факты — нет.
Теперь капитан повернулся в сторону Квелла:
— Любезный Квелл, ты читаешь мои мысли. Видишь ли ты в них мягкую погодку, ласковый дождик и чеканные серебряные монеты, разбросанные среди свежей, высокой травы?
Квелл не нашелся с ответом.
— А ты, Рэдли?
— Да провалитесь вы, сэр.
— Как провалюсь, так и снова появлюсь, — парировал капитан. — Колокол спасения меня не оставит. Внимайте его звону. Смолл? Даунс? Слышите?
— Так точно, сэр! — выпалили оба.
— Квелл? Измаил? — Пауза. — Ваше молчание — знак согласия. — Капитан повернулся к Рэдли. — Ну, и где теперь твои бунтовщики?
— Вы их купили, сэр! — ответил Рэдли.
— А ты поторгуйся да выкупи обратно, — предложил капитан.
* * *
Поздно вечером, лежа у себя в койке, я сделал такую запись в дневнике: «Мы бежали от старых радиоголосов, обошли стороной затерянные луны с затерянными городами, отказались разделить доброе вино и душевное веселье с истосковавшимися астронавтами, отмахнулись от достойных священников, что искали своих пропавших сынов. Длинен список грехов наших. О боже! Значит, надо слушать космос, чтобы предвидеть, какие встречи он сулит и какие еще преступления мы можем совершить по неведению».
Отложив тетрадь, я включил местную радиоточку. Вначале слышалось только равнодушное потрескивание, но потом зазвучала музыка — более удивительной симфонии я еще не слышал.
Я сделал погромче и, закрыв глаза, стал слушать.
От звуков музыки Квелл заворочался во сне. Я выключил радио, но до меня донесся настойчивый голос Квелла:
— Включи немедленно.
Еще раз нажав на кнопку, я вернул музыку. Она была невероятна — реквием по живым, которых оплакивают, как мертвых.
Я понял, что Квелл погрузился в эту мелодию с головой, потому что его сознание охватило мое.
— Только не выключай, — шептал он. — Слышишь? Музыка из моего далекого мира.
— Из твоего мира? — переспросил я. — За миллиарды миль отсюда? Уму непостижимо!
— И правда, уму непостижимо, — согласился Квелл. — Музыка, что создавалась в моей галактике, а то и в более далеких пределах. Повесть о страданиях и смерти отца моего отца.
Из динамика лились звуки, торжественные и скорбные.
Почему-то, без всякой причины, у меня защипало в глазах, а Квелл продолжал:
— Это погребальная песнь, которую мой дед сочинил для своих похорон, его великая элегия.
— Что же это получается? — размышлял я вслух. — Выходит, я слушаю и оплакиваю самого себя?
Тут Квелл протянул невидимую руку и коснулся невидимым разумом отсутствующего Даунса.
— Даунс, — позвал он, — можешь отложить на время свои дела и смастерить для меня особый скафандр?
— Всегда пожалуйста, только, боюсь, не справлюсь, — пришел ответ Даунса.
— А я тебе дам набросок, — сказал Квелл, — и чертежи сделаю. Иди сюда.
— Квелл! — встревожился я. — Это еще зачем?
Я приподнялся в койке и увидел, что Квелл сидит за компьютером, а его паучья рука выводит на мониторе замысловатые фигуры.
— Готово, — заговорил Квелл. — То, что надо: скафандр с символикой моего далекого мира.
— В нем тебя и хоронить будем? — спросил Даунс, входя к нам в каюту и глядя на творение Квелла.
— Любое существо, надев скафандр, уже ложится в будущий гроб, подогнанный по размерам и потребностям. Но мне нужен потемнее. Скроенный из ночи, запаянный тенями.
— Но зачем? — не унимался Даунс. — Зачем тебе понадобился костюм смерти?
— Вот послушай, — сказал я.
Я прибавил звук. Даунс слушал музыку других миров; у него дрогнули ресницы, беспокойно дернулись руки.
— Господи, что у меня с пальцами? Будто живут своим умом. Это все ваш реквием. Эх, Квелл, дружище Квелл, как я понимаю, другого выхода нет, придется мне скроить этот жуткий костюм.
— Квелл, — вмешался я, — эта музыка летает из конца в конец Вселенной. Почему она пришла к нам именно сейчас?
— Потому что настало время.
— Квелл!
Но он замер в молчании, уставившись в пустоту.
— Квелл! — Мне захотелось его растормошить. — Оглох, что ли?
Даунс положил руку мне на плечо:
— Он тебя не слышит.
— Да ведь он нутром чует мои мысли! — ответил я.
— Он не с нами, — сказал Даунс. — Я уже сталкивался с чем-то похожим. И на Земле, у туземцев-островитян, и на другом краю галактики я видел примерно то же самое. Сейчас с ним говорит Смерть.
— Не слушай, Квелл! — вскричал я и зажал ему уши ладонями.
Это была дурацкая затея; не зря же Даунс сказал:
— Он слушает всем телом. Как ты этому помешаешь?
— Вот так! — закричал я. — Вот так!
И, обняв Квелла, прижал его к себе что было сил.
Даунс шепнул:
— Отстань от него. Он сейчас как мраморный истукан.
— Не отстану! — упорствовал я. — Эй, Квелл, это я, Измаил! Твой друг. Черт возьми, Квелл, прошу тебя, нет, я требую — хватит! Прекрати немедленно! Не зли меня. А то дружба врозь! Я тебя… я буду… — тут у меня перехватило дыхание. — Я буду горевать.
Как ни странно, у меня увлажнились глаза; я отстранился, и несколько соленых капель упало мне на ладони. Тогда я протянул к нему руки, показывая свои слезы.
— Квелл, посмотри, ну пожалуйста, посмотри, — умолял я.
Но Квелл ничего не видел.
Нужно было придумать что-нибудь другое.
Я повернулся и с силой ударил по кнопке радио. Далекая погребальная музыка смолкла.
Не сводя глаз с Квелла, я ждал, что будет дальше. В каюте висело эхо погребальной песни.
— Его слух еще не здесь, — объяснил Даунс.
Внезапно тишину разрубил вой сирены, пронзительный звонок, удар колокола — и голос:
— Степень готовности «красная»! Команда, по местам! Степень готовности «красная»!
Я повернулся и вслед за Даунсом побежал коридорами на главную палубу.
Добежав до своего поста, я включил полную подсветку многоуровневого дисплея. У меня перед глазами замелькали многоцветные огоньки.
— Что происходит? — спросил я вслух.
Сзади подошел Рэдли, остановился у меня за спиной и произнес только одно слово:
— Левиафан?
Капитан тоже не заставил себя ждать — его приближение сопровождались, как обычно, неживым пульсирующим звуком.
— Нет. Огромная комета пока не здесь, до нее еще далеко. Но чтобы нас запугать, она шлет предупреждение. Она извергает шторм тяготений, атомные вихри, пыльные бури метеоров, ураганные космические дожди, солнечные протуберанцы. Не обращайте внимания. В сравнении с самим Левиафаном это жалкие песчинки.
Я настроил сенсорные датчики на своем пульте — все оказалось именно так, как сказал капитан. Где-то на границе радиуса действия в нашу сторону летел демон, космический бегемот[29] невообразимой величины и мощи.
Наш корабль содрогнулся.
Вибрация становилась все более судорожной, а свет на экранах мигал все чаще. Звук сделался громче, но мы знали, что это еще не тот всепоглощающий звук, что издал бы Левиафан при своем приближении.
— Капитан, — обратился Рэдли, — разрешите взять обратный курс. Нам грозит гибель.
— Отставить, Рэдли, — сказал капитан. — Нас просто испытывают на прочность.
Буря на дисплее то крепла, то стихала, то опять усиливалась. А потом вдруг наступила тишина.
— Как это? — спросил Рэдли.
— Да вот так! — бросил капитан.
— Пронесло. — Боясь поверить, я не сводил глаз с картинки. — Буря, летевшая перед кометой, улеглась. Но где сам Левиафан?
Я запустил еще несколько сканеров, обшаривая огромное пространство вокруг нашего корабля на предмет опасности.
— Комета — она тоже исчезла! Датчики не могут ее засечь.
— Не может быть! — возразил капитан.
