— Капитан, — обратился Рэдли, — разрешите взять обратный курс. Нам грозит гибель.
— Отставить, Рэдли, — сказал капитан. — Нас просто испытывают на прочность.
Буря на дисплее то крепла, то стихала, то опять усиливалась. А потом вдруг наступила тишина.
— Как это? — спросил Рэдли.
— Да вот так! — бросил капитан.
— Пронесло. — Боясь поверить, я не сводил глаз с картинки. — Буря, летевшая перед кометой, улеглась. Но где сам Левиафан?
Я запустил еще несколько сканеров, обшаривая огромное пространство вокруг нашего корабля на предмет опасности.
— Комета — она тоже исчезла! Датчики не могут ее засечь.
— Не может быть! — возразил капитан.
— Это так, — сказал я. — По всем параметрам, окружающий нас космос пуст.
— Слава богу, — тихо, почти неслышно сказал Рэдли.
— Нет, я сказал, этого не может быть! — Капитан перешел на крик. — Мои глаза не зрячи. И все же она явно где-то здесь. Еще немного — и я до нее дотронусь. Я ее ощущаю. Она…
Вдруг его перебил знакомый голос.
— Ушла, — негромко произнес Квелл, уставившись в пустоту космоса на экране компьютера. — Ушла.
— Квелл! — закричал я. — Ты очнулся! Слава богу.
Квелл промолчал.
— Квелл, что там стряслось? — спросил я.
Тот медленно двигался вперед:
— Реквием — он исчез. Наш космический погост исчез. Комета, этот кошмар, все… все исчезло.
— Да, это так, — ответил я. — Но почему?
Квелл промолчал.
— Ну, выкладывай! — не выдержал капитан.
В конце концов Квелл оторвался от экрана и заговорил:
— Эта буря ранила Время. Мы свернули за угол Вечности. Сама сущность пустоты, эта пропасть была… вывернута наизнанку… атом за атомом… молекула за молекулой… частица за частицей… я чувствую это… именно так.
И Квелл выбросил вперед руку, как безумный.
— Не может этого быть! — услышал я свои слова.
— Вот и я говорю! — воскликнул, не веря, капитан.
— А космос говорит иначе, — невозмутимо продолжил Квелл. — Буря подхватила нас и отбросила на два тысячелетия. Прошлое стало нашим настоящим.
— Если мы сейчас в прошлом, — заговорил Рэдли, — то какой сейчас год?
Прежде чем ответить, Квелл задумался:
— До Колумба? Да, несомненно. До Рождества Христова? Скорее всего. До того, как Цезарь проложил свои римские дороги через британские торфяники, до того, как Аристотель стал учеником Платона? Возможно. Эта огромная звезда, эта тварь — она сжалилась над нами.
— Сжалилась? — переспросил капитан. — Ты соображаешь, что говоришь?
Глаза и разум Квелла обыскивали космос:
— У нее нет желания с нами сражаться. Предпочитает запрятать нас подальше, чтобы не обременять себя войной. Она дала нам шанс выжить, указала путь, по которому можно от нее спастись. Иначе говоря, сжалилась, сэр.
— Я не нуждаюсь в жалости! — отрезал капитан.
— Илия, — пробормотал я.
— Что такое? — Капитан повернулся на мой шепот.
— Илия. Накануне нашего старта. Илия сказал…
— Сказал что? — нетерпеливо спросил капитан.
— «В дальнем космосе наступит такой миг, когда вы увидите землю, но земли не будет; застанете время, когда времени не будет — когда древние цари обрастут новой плотью и вернутся на свои престолы».
— И этот миг сейчас наступил? — поразился Рэдли.
Квелл ему ответил:
— Да, только что. Ибо посмотри. И… почувствуй.
И я завершил пророчество Илии:
— Тогда, вот тогда и корабль, и капитан, и команда — все, все погибнут! Все, кроме одного.
Все, кроме одного, вертелось у меня в голове, а капитан разразился гневом.
— Глупцы, жалкие глупцы! — вскричал он. — Мы не поддадимся прошлому, не примем глухую древность. Не спрячемся в пирамидах, не подумаем спасаться бегством от нашествия саранчи, склоняться пред плащаницей Христовой! Мы выстоим.
Он повернулся и зашагал к лифту, ведущему в верхние отсеки:
— Открыть шлюз! Хоть я и слеп, выйду на поиски врага в одиночку!
Разум Квелла устремился вовне и отыскал капитана — в одиночку.
Мне не дано было этого видеть, но я слышал — капитан напоследок сказал:
— Что? Ничего? Все тихо, сгинуло, прошло? Это конец? Нет больше погони, странствий, цели? Вот что ужасает меня сильнее всего: нет больше цели! А зачем тогда нужен капитан? Какой от него прок, если время и случай сровняли все преграды с землей до унылой, плоской, бескрайней равнины, до одного долгого, по-зимнему холодного дня, не скрашенного ни чаем, ни простым хлебом? Господи Иисусе, думы о бессмысленных днях, которые не знают конца или оканчиваются разбродом; засохший спитой чай на дне чашки, по которому не нагадаешь убийств и крови, а значит, и жизни, — вот что для меня невыносимо. Шорох перелистываемой книжной страницы способен переломить мне хребет. Одна пылинка, горящая на залитом солнцем камине, способна расплавить мою душу. Но эти простые вещи нынче обитают во владениях слишком чистых, слишком укромных или покоятся на мягких ложах и улыбаются бессмысленными улыбками слабоумных! Не смотри в их сторону. Такой мир, словно давильный пресс, сокрушит твою душу. И все же… Заклинаю, почувствуй… как в этот миг сама Вселенная наполняет меня тихой радостью. Невидимый мною, один огонек погас, но уже зарождается другой, набирая силу. Это полночь моего сердца, но подкидыш-солнце спешит напомнить, что где-то в миллионе световых лет отсюда, невзирая на родниковый утренний холод, с кровати вскакивает мальчонка, потому что сегодня приезжает цирк, а с ним ученые звери, разноцветные флаги, яркие огни. Готов ли я лишить его этого права, этой радости — вскочить с кровати и побежать навстречу празднику? Готов, да, готов! Ан нет, Богом клянусь, конечно нет. У меня разрывается сердце, когда я думаю, что его ждет немощная старость; готов ли я сказать ему об этом, предупредить, чтобы он не переворачивал эту страницу и не вступал в жизнь? Да, готов! Ибо жизнь наша есть грех, преступление против самой себя! Ан нет, я бы придержал язык и не стал удерживать этого мальчонку. Беги, малыш, сказал бы я ему в том далеком мире. Взведи пружину дня, запусти радость на полную катушку. О, познай восторг. А на меня не оглядывайся. Мне жить в ночи.
Внезапно позади меня возник Смолл и потянулся через мое плечо, чтобы отрегулировать настройки. Экран слежения ожил, и мы воочию увидели капитана, привязанного к кораблю воздушным шлангом. Рэдли, в таком же скафандре и тоже привязанный шлангом к кораблю, парил в нескольких ярдах позади капитана. В руке он держал лазерный пистолет, но на его лице, за щитком шлема, читалась нерешительность. Разум Квелла ощупью продвинулся дальше, прикоснулся к мыслям нашего доброго Рэдли, и в них я прочел:
— Когда он так говорит, что я должен делать? Стрелять на поражение или не стрелять? Во время этих метаний между светом и тьмой его безумство становится переменчивым, а потому и мое здравомыслие колеблется. Надо стрелять. Нет, нельзя.
— Левиафан! — заорал капитан в окружавшую его черную бездну. — Выходи! Я знаю, ты здесь!
До моего мозга доносилось его тяжелое дыхание, сверлившее беззвучную пустоту: он ждал ответа, но ответа не было.
— Боже милосердный, — продолжал он, — даруй мне, о пошли мне всего лишь одну миллионную часть видений моей юности. Верни мне зрение. Только на одно мгновенье этой длинной ночи дай мне прозреть, чтобы я нашел силы довести дело до конца — увидеть мрак своими глазами, распознать смертоносную белизну, свершить правосудие вот этими руками! Верни — прошу, заклинаю, взываю, молю!
Тут капитана завертело, будто в невесомости космоса он падал под непосильной тяжестью собственных слов.
— Капитан! — вскричал Рэдли. — Осторожнее!
— О… вернулось. — Капитан барахтался, пытаясь остановиться. — Силы небесные, ко мне вернулось зрение! Мой взгляд незамутнен. Мне открыта Вселенная. Я вижу! Звезды! Бог мой, эти звезды, мириады звезд!
Тут капитан зарыдал.
Рэдли, наблюдавший те же звезды, заговорил сам с собой:
— О, благодарю Тебя, Господи, за чудеса, что преподают нам урок. Вот только усвоит ли он этот урок?
— Кто там? — спросил капитан. — Рэдли? Ты ли это? Неужто я вижу лицо друга?
Он протянул руку и почти прикоснулся к щитку гермошлема своего первого помощника.
Рэдли отозвался сразу:
— Лицо друга. И этот друг вам говорит: возвращайтесь, пока не поздно. К нам вернулось время. Вы обрели зрение. Чего еще желать? Это знак, чудо. Истинный дар для вас, сэр. Сообразно этому и действуйте.
— Идет, — согласился капитан. — Но сперва хочу выпить. И насмотреться. О Рэдли, это словно горный родник. Холодный, кристально чистый — этот дар видеть. О боже, моя жажда неутолима. Вселенная — как прекрасная незнакомка. Изголодался я по ней за тридцать лет. Не могу насытиться. Теперь я смогу нести вахту. Пусть мои глаза будут открыты широко и даже еще шире.
