Сбоку в стене открылась дверь. Вышел молоденький офицер, лейтенант конвойной службы, в потертом мундире, сапогах и брюках-галифе. Взял у Дубравина папку с бумагами. Спросил:
– Оружие при себе есть?
Александр показал автомат.
– Оставьте его конвойным. К нам с оружием нельзя! Идите за мной.
Они подошли к двери с окошком. Офицер произнес требовательно:
– Люся, открой!
Зажужжал электрический замок. Дверь открылась. Они прошли в тамбур перед второй дверью. Задняя дверь закрылась. И только когда она захлопнулась, открылась передняя. Впереди оказалась еще одна дверь. Процедура прошла в том же порядке. И только после третьей они оказались в просторном, длинном и широком помещении.
«Так вот она какая, тюрьма, – думал старшина с любопытством и тайным страхом, разглядывая внутренности СИЗО. – Это не то что наша губа. Тут посложнее и пострашнее будет». Хотя, в сущности, ничего страшного-то и не было. Выкрашенный зеленой краской коридор, по сторонам двери камер, в углу стол, пара стульев.
Офицер присел к столу, пригласил сесть Дубравина. Стал внимательно читать документы.
– Так. Так. Это есть. Постановление есть. Оформлено правильно. Продовольственный аттестат есть. Вроде все на месте.
Встал из-за стола.
– Вы, старшина, подождите еще немного. Тут у нас этап пришел. А потом мы займемся вашим солдатиком.
Минут двадцать Дубравин наблюдал, как проходили по одному в помещение, докладывая о себе, бледные, молоденькие, стриженные налысо мальчишки в черных тюремных робах. Контролеры – битые, опытные мужики в зеленых мундирах – быстро расфасовывали этап по камерам. Только было слышно:
– В седьмую. В пятую…
– В пятой и так уже пятнадцать!
– Тогда давай в шестую.
Потом какого-то особенного зека не стали помещать со всеми. А подвели к отдельной двери с окошком.
– Лицом к стене! – скомандовал толстый контролер с дубинкой на ремне.
Зек в новехонькой робе и блестящих ботинках лениво встал. Толстый, гремя ключами, открыл камеру. Дубравину стал виден малюсенький бокс на одного человека, в котором была только встроенная в стену скамейка и где зек мог только сидеть или стоять, уткнувшись лицом в дверь.
Александр в ужасе подумал: «Это все равно что в шкафу запереть. Хорошо, хоть окошко есть. Господи, а какие молоденькие среди них! Вот тот совсем ребенок».
Вернулся, потирая руки, лейтенант:
– Ну что, кажется, приняли всех. Давайте своего заводите!
Опять через все эти тамбуры и двери он прошел вместе с Валеркой в приемную. Видно было, что Дершунину тоже не по себе. Он как-то побледнел и осунулся. Но старался вида не подавать. Контролер проверил, все ли положенные вещи имеются при нем. Отодвинул в сторону записную книжку, фото девушки и бритвенный станок:
– Это у нас не полагается держать в камере. Заберите!
Формальности соблюдены. Бумаги о приеме подписаны.
– Ну вот и все, молодец! – буднично-устало говорит начальник караула, тот самый лейтенант, вытирая мятым платком вспотевший лоб. – В пятую солдата! Ну и жарища же…
И в эти последние секунды Дубравин видит плывущий, растерянный Валеркин взгляд. Обрывается последняя ниточка, связывающая его с волей.
Сорвавшимся от волнения голосом он останавливает уже поворачивающегося за контролером Дершунина:
– Валера!
Подходит к нему, жмет холодную руку. Секунду они смотрят друг другу в глаза. Валера шепчет:
– Если бы не ты, Саня, меня вез. Я б попробовал…
Они оба понимают, о чем идет речь.
Дубравин шумно вздохнул, выходя из мрачного здания СИЗО на улицу. «Господи, как хорошо здесь, на воле! Солнышко светит. Травка. Люди. Эх, Валерка, Валерка…».
***
Через месяц состоялся суд. Рядовой Дершунин получил двенадцать лет строгого режима. И в общем это было по-божески. Потому что в судебном коридоре Дубравин как-то столкнулся со следователем, молодым, чернявым, длинноволосым парнем лет тридцати, и тот ошарашил его еще одним откровением:
– Пожалел я ваших пацанов. Ведь у убитого мужчины экспертиза обнаружила сперму в заднем проходе… Но я этот факт к делу не приобщил.
«Только Лубыш с его тюремным прошлым!» – мелькнуло, как молния, в голове у Дубравина.
Все чаще и чаще Александра Дубравина посещали разные нехорошие мысли об армейской жизни. Он смотрел вокруг себя. Смотрел на офицеров. И то, что казалось ему раньше блестящим и манящим будущим, стало серой ежедневной рутиной. Будничным существованием, наполненным бессмысленной муштрой, пьянством, матом, армейскими шуточками и прочей белибердой. Увидев ближе офицеров, он уже не хотел становиться таким, как они. Конечно, люди они были разные. И жизнь их складывалась по-разному.
Были такие, как Шура Перфильев, которого солдаты прозвали Шура-Дурачок. И рассказывали про него байки. Когда Шура учился в военном училище, он был самым тупым курсантом на потоке. Огромного роста, могучий, как дуб, он мог быть использован только на тяжелых земляных работах и больше нигде. Поэтому начальство не раз и не два хотело отчислить его. Но каждый раз, когда генерал-майор Иванов вызывал Шуру на ковер, чтобы объявить ему о принятом решении, то глупый как пробка, но здоровенный курсант Перфильев так заходил в кабинет, так тянулся струной, так громко и четко докладывал начальству о своем прибытии, что у того отнимался язык и не поднималась рука, чтобы подписать приказ. Однажды генерал все-таки решился объявить курсанту свою волю. Что тут было! Шура упал на колени и, рыдая, просил не отчислять. Так он, переползая с двойки на тройку, на коленях, все-таки закончил училище.
Но и в части о его чудачествах рассказывали легенды. Как-то он проковырял дырочку в своем погоне и вставил туда третью звездочку. Пришел на КПП, где проходили возвращающиеся с работы военные строители. Встал на воротах и, когда в часть заходил очередной взвод или отделение под руководством младшего командира, останавливал его криком:
– Почему не отдаете честь старшему лейтенанту?
В своих мечтаниях он уже представлял, как станет не просто лейтенантом, а старшим лейтенантом, что было для него, очевидно, верхом блаженства.
Однажды Степанов с ефрейтором Ежовым ходили с Шурой-Дурачком в патруль. Это была песня. Как только они вышли за ворота части, лейтенант Перфильев начал носиться вокруг забора, выискивая место для засады. В конце концов он нашел огромную дыру. Патрульным Степанову и Ежову предложил спрятаться в подъезде стоящего рядом жилого дома. А сам зарылся в куче сухих и прелых листьев, что лежала возле забора.
Зрелище было абсолютно дурацкое. Посреди городского микрорайона, состоящего из достаточно высоких многоэтажек, взрослый дядька в форме принялся играть в войну. Все выглядело так. Стоило только первому самовольщику вылезти через дыру в заборе, как из кучи листьев и мусора поднялась гигантская фигура Шуры и начала орать:
– А-а-а! Попался, проклятый!
Он кинулся к военному строителю и принялся вязать ему руки с воплем: – Патруль, ко мне!
Однако Степанов с Ежовым давились от хохота в подъезде и не торопились идти ему на помощь.
А строитель оказался не робкого десятка. Звезданув Шуру-Дурачка в торец, он кинулся наутек, как заяц, и немедленно скрылся в соседнем подъезде, где, очевидно, и жила его зазнобушка.
Когда подошли патрульные, Шура тупо разглядывал доставшуюся ему от нарушителя пилотку и сокрушался по поводу того, что на ней не была выведена фамилия беглеца. Впрочем, это не мешало ему напуститься на Степанова с Ежовым с обвинениями в нерасторопности.
– Воины! Вы в патруле или в музее? – орал Шура на всю улицу. – Зажирели! Где ваша хватка? Подам на вас рапорт за попустительство нарушителям воинской дисциплины!
Впрочем, когда он после патрулирования пошел с жалобой, начальник штаба, нервный, резкий подполковник Акулич, в ответ на его рапорт медленно вытянул пальцы правой руки, сложил их в большую дулю и, быстро-быстро суя ее под нос Шуре, проговорил:
– Х… в нос! Х… в нос тебе, а не рапорт!
На том дело по наведению порядка в этот раз и кончилось.
Впрочем, люди были разные, хотя и одетые в одинаковое обмундирование. Были честные и порядочные офицеры, такие как лейтенант Ланонов, Бидяев. Были такие, как начальник строевой части майор Скатов, редкостный и занудный службист. Дубравину, который оказался со своим взводом при штабе, много чего пришлось увидеть с изнанки армейской жизни.
С подполковником Акуличем тоже случилась история, которая сильно повлияла на отношение старшины к службе. А дело было такое. Как-то пропал один армянин. Отправился в отпуск. И надолго исчез. Все думали, что дезертировал. И объявили в розыск. А он вдруг взял и вместо положенных десяти суток объявился через три месяца. Ну и закрутилась колесница.
