Капитан вдруг сообразил, что все это время ковбой-барабанщик говорит про своего босса в настоящем времени, и перебил:
– Что с ним могло случиться?
– Понятия не имею. Честно. Врагов у него нет. По крайней мере, я их не знаю.
– Хорошо. Понял. Ты не договорил про свой талант…
Свинец не собирался мешать своему собеседнику откровенничать. Даже если излияния напрямую не касались главной темы. Пусть выговаривается. Обязательно проскочит что-нибудь нужное. Откровенные алкогольные признания – это хорошо.
– Талант… – печально улыбнулся Разблюев. – Я, имея талант, мучаюсь и водку пью, а он, Матвей, обычный мужик без тараканов в голове, – наслаждается жизнью. Заработал – поехал в Занзибар, ему хорошо. Вернулся, еще заработал – купил машину, опять ему хорошо…
– Завидуешь.
– Да. Завидую. По-тихому. Беззлобно. Как ненормальный – нормальному.
– То есть Матвеев – нормальный?
– Очень нормальный.
«Интересно, а я нормальный? – подумал капитан. – Нет, конечно. Какой я нормальный? Самый настоящий ненормальный. Ненормальнее некуда. Как говорят бандиты, больной на всю голову».
– Значит, говоришь – водку пьешь?
– Бывает.
– И Матвеев пьет?
– Не особенно. По крайней мере, запоями не страдает. Не стоит думать, что он сейчас где-то валяется в полной отключке.
– Ты говорил, что он плохой бизнесмен…
– Я так не сказал, – возразил Разблюев. – Я сказал, что у него нет особого таланта. Поэтому наша фирма – не крупнейшая в стране, а всего лишь одна из трех десятков таких же. И кстати, Матвей держится на плаву именно благодаря тому, что нет у него больших амбиций. Он никогда не лезет на рожон. Не придумывает глобальных проектов. Он умеренный и терпеливый, вот его козыри…
– Почему же он тогда пил? Деньги есть, проблем нет – зачем пьянствовать?
– Он не пьяница. Просто – пьющий. Бутылка вина в обед – вот его доза…
– И две – за ужином.
– Это вам Марина сказала?
– Может, и Марина. Стало быть, он садился за руль после бутылки вина?
– Нет. Он обедал обычно часа в три. Домой уезжал около восьми вечера. За это время хмель выветривался…
– Хорошо. Допустим. И все-таки зачем нормальному обеспеченному мужику при красивой жене и дорогой машине – пить? Зачем?
– Не знаю. Значит, была причина. Может, его угнетала собственная нормальность. И вообще, кто сейчас не пьет?
– Насколько я знаю, – сказал Свинец, – многие. Бухать теперь не модно. Модно за здоровьем следить и спортом заниматься.
Разблюев рассмеялся.
– Вы забыли, где живете! Это же Москва! Здесь главное – не следить за здоровьем, а делать такой вид!
Кстати, да, сказал себе капитан. Вот и итог разговора.
Он давно понял, что здесь не найдет ответов на свои вопросы. Ковбой ничего не знает. Если б знал – вел бы себя иначе. Нервничал и глаза бы прятал. С нетерпением ждал бы, когда гость уйдет. Изображал бы занятого. А не слушал бы себе музычку. Ему все равно, что случилось с боссом. Конечно, он не хочет занять его место. Он родился, чтобы стучать на барабанах, а в перерывах расхаживать в куртке с заклепками.
Но одну важную вещь этот ковбой все-таки сейчас сказал. Может быть, даже сам не понял, насколько важную.
Может, Матвеев вовсе не умный. Может, он вовсе не расчетливый, осторожный и спокойный – а просто делает такой вид?
Вдруг капитану пришла на ум хорошая мысль.
– Слушай, Вадим… Ты ведь хочешь найти Матвея?
– Конечно, – твердо ответил барабанщик.
– Как я понял, деньги у тебя есть…
– Есть.
– Тогда дай мне… – Разблюев напрягся, а капитан развеселился, но не подал виду, – дай мне лист бумаги. – Он написал семь цифр и фамилию. – Позвони вот этому парню. Он быстро приедет. Заплатишь ему, сколько скажет. Он обследует помещение на предмет подслушивающих устройств. Может, босса твоего давно пасли. Следили. По-тихому. А как собрали информацию – так и взяли его в оборот… Ты проверял его банковские счета? Может, оттуда уже кто-то деньги снимает?
– У меня нет доступа к его личным счетам.
– А у Марины?
– Этого я не знаю.
– Если я был с тобой груб – извини, – сказал Свинец. – Я человек жесткий. Я без мамы вырос. И еще: мне нужен номер твоего телефона. Будь на связи. Завтра я тебе позвоню. Наверняка нужно будет что-то уточнить.
Капитан слукавил. Завтра он работать не собирался. Пропавший виноторговец подождет. А поездка на родину, в деревню, к братовьям – это святое.
Матвей умирал почти четырнадцать минут.
Увидел во всех подробностях и знаменитый тоннель, и свет в конце тоннеля, и тьму в конце света, и те места, где свет и тьма становятся единым целым, а потом те места, где нет ничего, что было бы целым или единым.
Его долго несло по черным лабиринтам. Бросало то в холод, то в жар. Подкатывала и отступала тошнота. Мгновения полного расслабления сменялись периодами сильнейших судорог, когда каменели, напрягаясь, даже ресницы, даже мочки ушей.
Вдруг все прекратилось, он словно повис внутри самого себя, – и вот вспыхнули перед глазами тысячи ярких молний, необъятная и простая картина живого и мертвого мира предстала во всей ее гармоничной законченности; мозг прояснился до последней степени, и в одно короткое мгновение в нем засверкали исчерпывающие ответы на все вопросы, сводившие с ума человечество на протяжении десяти тысяч лет его истории. Есть ли Бог, в чем смысл жизни, что такое путешествия во времени, и вечная молодость, и философский камень, и инопланетный разум. Но и ответы, и тем более сами вопросы теперь показались Матвею примитивными, несущественными. Так старец снисходительно усмехается юношеской наивности.
– Господи, как все просто! – воскликнул он, чувствуя все усиливающийся восторг, и очень скоро новопреставленный раб божий целиком отдался этому восторгу. Все уравновешено, понял он, задыхаясь от наслаждения. Страх смерти, испытываемый всяким человеком на протяжении всей его жизни, неминуемо и логично компенсируется сильнейшей эйфорией, когда умерший наконец оказывается на той стороне. Это же так просто!
Он долго смеялся. Хохотал, захлебываясь. Целую вечность. Пока не понял, что кто-то находится рядом, скромно и с нечеловеческим терпением ожидая, пока новичок не успокоится.
– Кто ты? – спросил Матвей.
– Здесь никого нет.
– А с кем я говорю?
– Сам решай.
– С Богом? – осторожно предположил Матвей.
– Разумеется, нет. Бог не разговаривает. Он дает понять.
Ответы отдавались в голове гулким многократным эхом; звуки низкие, необычайно приятного, комфортного тембра; было ясно, что произносивший их, кто бы он ни был, исполнен к собеседнику большой симпатии.
– Я умер, да?
– Да. Прими поздравления.
– Я не хочу умирать! Вернее, не хотел…
– Ничего не поделаешь.
Матвей сглотнул слюну.
– Но я не верю, что умер! Я чувствую свои руки и ноги. Пошевелить не могу, но чувствую… Я могу говорить. Шевелить губами. Дышать могу… Плакать могу. У меня по лицу слезы текут… Горячие…
– Так расстается с тобой твое тело. Прощается. Вспомни: если живому человеку отрезают конечность, ампутируют – она еще долго потом его беспокоит. Фантомные боли – так это называется. А ты лишился всего тела. Рук, ног, кожи, нервной системы… Спинного и головного мозга… Тебе кажется, что ты дышишь, мыслишь, делаешь выводы, произносишь слова – но все это остаточные явления.
– Иногда я чувствую боль.
– А чего ты ждал? Когда ты родился, тебе тоже было больно. Ты появился на свет в результате длительного процесса. Девять месяцев созревал в материнской утробе. Неужели ты думаешь, что смерть – менее короткий и сложный путь? Это долгая дорога. Один этап сменяет другой. Сначала все смеются. Наслаждаются. Но это быстро проходит. Потом многие горюют. Особенно молодые. Для стариков – тех, кто при жизни подготовился, – все проходит сравнительно безболезненно…
Матвей подумал и спросил:
– Скажи, кто ты?
– Сам решай.
– Ангел?
– Пусть будет ангел. Или – бес. В данном случае это несущественно. Я – часть тебя. Я – это парашют, смягчающий удар. Ты, как всякий другой живой, носил этот парашют в себе всю жизнь, ничего о нем не зная. И вот в момент смерти он тебе пригодился. Смягчил удар…
– Как мне тебя называть?
– Любым именем.
– А как ты сам себя называешь?
– Никак. Я пробуду рядом с тобой недолго. Как только ты адаптируешься к своему новому состоянию – я исчезну. И ты забудешь обо мне.
– Все равно я не верю, – повторил Матвей, удивляясь собственной отваге. – Я не умер. Разве это смерть? Это аттракцион! Если я умер, почему мне было так весело?
– Потому что ты – отмучился, – мягко прозвучало в ушах. – Это живые плачут. А мертвые в основном веселятся.
