Другой бывший борец грозил покончить с собой, если его недостаточно сильно будет любить та молодая избранница, в которую, как он, выдерживая стиль, выражался, он влюблен смертельно. В эту историю девушка вляпалась в общем случайно. Звали ее Марион, она была француженкой и приехала в Венгрию учиться фотографии, но такой открытой миру мадемуазели очень трудно найти пару в чужой стране, где молодые люди дают тебе понять, что хотят уложить тебя в постель, с помощью непонятных жестов или на совершенно неведомом языке, в лучшем случае — на ломаном английском. Она жила здесь уже три года, и у нее все еще никого не было, не было даже одноразовых приключений, потому что такого она сама не хотела, и вот однажды на какой-то вечеринке к ней подошел мужчина, уже за пятьдесят, очень ласково заговорил с ней, стал рассказывать о своей молодости, о тех, теперь уже похожих на сказку, временах, когда он, в компании со множительной машиной, прятался в подвале одной будайской виллы. Он хорошо говорил по-английски, девушка и этому была рада, ну да, не французский, но все-таки язык, который и она понимает; короче, мужчина сказал, что от фотографий, которые француженка успела достать из папки и разложить, он просто в восторге, это же классно, он и не думал, что такое увидит в Будапеште, ведь Будапешт, мягко говоря, совсем не центр мироздания, вообще-то он как раз едет в Нью-Йорк, а Нью-Йорк — это все-таки совсем другое дело, и он мог бы там устроить для нее выставку, он знает кое-кого из представителей тамошнего альтернативного искусства, да что там, он с большинством из них, можно сказать, на короткой ноге, ну, по крайней мере с теми, кто не совсем уж загибается от героина и СПИДа, — и он тут же пообещал ей еще и альбом, ему это раз плюнуть, руководство чуть ли не всех здешних издательств — его соратники.
Девушка очень рада была открывшимся вдруг возможностям, да и вообще пожилые мужчины не были ей неприятны: ей было пятнадцать, когда умер отец. Так возникла эта связь, которая лишь спустя несколько месяцев стала вызывать у нее сомнения, многое ей казалось ненастоящим, она начинала с тоской понимать, что пошла на эти отношения по расчету, ну, и под влиянием минутного настроения, плюс алкоголь; к тому же обстоятельства сложились так, что как раз в это время она познакомилась с молодым человеком, который ей очень понравился, он был точно таким, о каком она всегда грезила: он всегда смеялся, знал несколько слов по-французски, причем самые важные, вроде ma chérie, je tʼaime, je tʼadore, je te désire, jʼai envie de toi[22], да и выглядел классно; раньше она считала, что ей не нравятся блондины, но этот случай показал, что совсем даже наоборот, нравятся ей как раз блондины.
Девушка, само собой, тут же сказала мужчине, с которым у нее была связь: извини, это была ошибка; конечно, к делу имеет отношение и то, что к тому моменту выяснилось: не будет у нее выставки в Нью-Йорке, не будет и альбома, на такие расходы ни одно из местных издательств просто не может пойти. Словом, она сказала, что с ее стороны все кончено, но тогда мужчина стал объяснять ей, как он в нее влюблен и что она для него — смысл жизни, и если она уйдет, он покончит с собой, не может же она допустить, чтобы из-за нее умер человек, к тому же такой человек, как он; девушка-француженка в самом деле не могла этого допустить — и осталась с ним, но тем самым потеряла того молодого человека, которого, как она считала, могла бы полюбить по-настоящему. В конце концов она, пускай в другой форме, но все же решилась допустить самоубийство: когда она предприняла шестую попытку расстаться с любовником и тот в шестой раз предпринял свой шантаж, она не стала ждать седьмого раза. Вечером он пришел домой, немного выпивши — выпил он, потому что чувствовал, что девушка не любит его, или потому, что вообще пил, алкоголь был для него лекарством от неудач, от того, что бывшие соратники, с которыми он боролся за уничтожение государственных институтов, теперь чуть ли не все занимали хорошие должности в тех же государственных институтах, которые, как оказалось, не могут быть пока ликвидированы, — словом, придя домой, он обнаружил постель, в которой лежала девушка-француженка, она была еще теплой, но к жизни ее не удалось вернуть.
Словом, молчаливый парень сказал девушке, что он введет ее в компанию, которая в то время, как ни смотри, казалась им очень престижной; произошло это в тот момент, когда все остальные уже совсем захорошели и вовсю охмуряли даже не самых красивых девиц, а те и не думали их отшивать, хотя парни уже провоняли от пота, да и морды у них выглядели довольно перекошенными; девушке нашей эти слова молчаливого кавалера очень понравились, да и ей тоже был нужен кто-то на ночь. Собственно, пропуском в ту престижную компанию послужила скорее красота нашей девушки, чем таланты ее молчаливого ухажера, но он этого тогда еще не знал. В конечном счете и девушка не успела этого осознать, потому что, едва они стали осваиваться в этой компании, наш молчун почувствовал странную боль в затылке, а потом и во лбу. И в скором времени на медосмотре выяснилось, что врачи просто не могут понять, как это наш молчун не заметил растущую опухоль, которая уже достигла величины куриного яйца, и как это она, опухоль, находясь в замкнутой системе, которую представляет собой черепная коробка со всем содержимым, не вызвала жутких болей. Вызвала, сказал врачам наш молчун, да видно, поздно. Ерунда, вырежем, все будет оʼкей, сказал врач, мысленно уже звякая изготовленными из особого металла скальпелями и маленькими пилками, каких не бывает на кухне даже у самой хорошей хозяйки, а как бы здорово было таким инструментом резать мясо на бефстроганов. Недаром нашему врачу часто приходило в голову, а не отнести ли пару таких штук жене, только он боялся, что найдут их у него на проходной, и как тогда будешь объяснять: дескать, случайно в кармане забыл, извиняюсь. Если на дежурстве, бывает, уйдет бутылка-другая виски и если сестрички помогают тебе скоротать ночь, это еще простительно, но кража — это кража. Преступление.
Вырежете? — переспросил наш молчун — и вдруг схватился за голову. К счастью, потому что именно в этот момент его пронзила совершенно дикая боль, она и уберегла его от душевного краха, который был бы неминуем, когда он узнал о своей болезни и предстоящей операции. Он просто не успел сосредоточиться на мысли о том, как это его угораздило попасть в такую историю: сейчас он мечтал только о том, чтобы утихла боль, и готов был отдать не только опухоль, но и голову, если бы это помогло. Да, сказал хирург: он был в больнице специалистом по головам, хотя, если так складывалось, не падал в обморок и перед операцией на бедре, — да, вырежем, — и глаза у него блеснули, словно в них отразилось холодное сияние тех замечательных скальпелей, о которых он как раз думал.
И опухоль действительно вырезали без промедления, потому что она росла очень быстро и любая отсрочка принесла бы только вред, операция же для такого молодого организма — сущий пустяк. И если бы не рецидив, то в самом деле все было бы о’кей — нет опухоли, нет проблемы; но опухоль появилась снова, и наш молчун, третьим из выпускников того провинциального вуза — двое погибли в автодорожной аварии — покинул это небытие.
Девушка наша, оставшись одна, пару лет прожила в Будапеште, но так и не нашла себе партнера. Попадались, конечно, мужчины, которые были все еще не женаты, то есть не попались на крючок в положенное время, но ведь это в основном экземпляры с какими-нибудь психическими отклонениями. В самых простых случаях это — зависимость от выпивки, от лекарств, в более сложных — шизофрения, маниакальная депрессия. То они были с ней невероятно ласковы, то преследовали, не отпускали ни на шаг. Жизнь у нее становилась, как в каких-нибудь американских психологических ужастиках, про которые она до сих пор думала, что американские сценаристы высасывают их из пальца, чтобы загрести гонорар и месяц-другой провести на Багамах. Но оказалось, все это — чистая правда, и, например, мужчина, о котором идет речь, в самом деле ходил за ней по пятам, так что по сравнению с этим то, что она испытала раньше, когда за ней ухаживал наш парень, было, можно сказать, ничего, детские шалости. Мужчина в полном смысле слова выслеживал ее, а дома, стоя над ней, словно следователь, допытывался: что ты делала на улице Хайош? А она даже не могла ничего толком ответить, потому что не слишком хорошо знала будапештские улицы, и только мычала неопределенно. Ага, я же сказал, ага, я так и знал, — и он набрасывался на нее с кулаками и наносил ей телесные повреждения, которые в течение восьми дней[23] никак не могли зажить, а потому он запирал ее на восемь дней в квартире и отпускал, лишь убедившись, что с такими следами побоев к врачу идти уже бесполезно. Вообще-то он не так уж опасался этих медицинских освидетельствований: врач ведь тоже мужик, ворон ворону глаз не выклюет. Врачи тоже дома колотят жен, а когда надоест, детей. Мужики должны держаться вместе. Так что девушку нашу он запирал дома больше из перестраховки: ведь может попасться и врач-женщина или гомик, зачем ему лишние неприятности. Неприятностей в жизни и так хватает; да что далеко ходить: вот хоть эта баба.
