— Ты здесь одна? — спрашивает Мирабель Джереми.
— Встречаюсь с другом.
— А у меня из-за разъездов друзей в Лос-Анджелесе не осталось, — произносит Джереми, открывая перед ней дверь и пропуская внутрь. Лиза проскальзывает за ними и статистически становится единственной женщиной в уже многолюдном зале, чья пизда надушена лавандой.
Пять часов — это рано для вечеринки, но не в Лос-Анджелесе, где подъем в семь утра — обычное дело. Ужинают здесь обычно ровно в семь тридцать вечера, что идеально для выбитого из ритма нью-йоркского гостя, который после перелета садится за стол в десять тридцать по своему времени. Итак, эта вечеринка только начинает разгораться, и многие знакомые лица уже здесь. Здесь и Художник/Герой, на это раз не один, но он помнит Мирабель и окликает ее. Джереми отделяется и идет в бар за новообретенным излюбленным напитком — содовой с клюквенным соком и водкой. На взгляд Лизы, наступает Самое Время, она крадется следом, подслушивает его заказ и просит то же самое. Дождавшись, когда коктейли поданы, она выводит свою ароматную манду на огневые рубежи.
— О боже мой! Никогда не видела, чтобы кто-нибудь еще это заказывал, — говорит Лиза.
И бросается с места в карьер. Она смеется всему, что говорит Джереми, а это непросто, учитывая, что по натуре Джереми не юморист. Но Лиза знает, что разглядеть в нем юмориста — стратегическая необходимость, и вот она уже хохочет над его самыми безобидными репликами, включая несколько замечаний о нынешней политической арене. Когда до нее доходит, что это говорится всерьез, Лизе приходится задушить смех в зародыше и быстренько скроить гримасу глубокого сосредоточения, как она это понимает. Штурм продолжается — она лебезит перед ним, пару раз тычет его кулачком, лукаво опускает язычок в коктейль. Затем она смотрит в сторону Мирабель и говорит, как наверное оскорбительно для Джереми, что та говорит с другими парнями, когда у нее такой привлекательный сопровождающий.
— Хотите секрет? — говорит она. — Я знаю, кто вы. Кстати, я — Лиза.
Поскольку все мы обитаем в собственных мирах, Джереми предполагает, что молва о его подвигах и успехах на ниве звукоусиления достигла побережья. Он в восторге от того, что рыжеволосая красотка наслышана о его предприимчивости, так что когда она произносит «не хотите ли встретиться и выпить попозже», он оглядывается на Мирабель — чем укрепляет Лизу в ее заблуждении, — чувствуя внезапную грусть от того, что вопрос задан не ею. Однако, пройдясь глазами по Лизе, соглашается.
Лиза смеется и флиртует с ним еще полчаса, затем поднимает ставки.
— Ты можешь уйти прямо сейчас? — спрашивает она.
— Да, само собой.
— А как же Мирабель? — говорит Лиза, изображая сочувствие к ближнему.
— Я делаю, что хочу, — отзывается Джереми, и не подумав упомянуть о том, что они с Мирабель не любовники.
Эта реплика вызывает вброс эстрогена в Лизин кровоток и заставляет ее мечтать о сексе, о малютках и о домике в долине.
Джереми непонятна напористость Лизы, но это ему и ни к чему. И это ни к чему его свежевозросшему сознанию. Нет ни малейшей вероятности, что тихие воды, в которых столь безмятежно плавает его мозг, могут заодно утихомирить и яйца вольного двадцативосьмилетнего парня.
— Позволь я попрощаюсь с ней.
Лизе почти, но только почти, стыдно.
— Хорошо, но я подожду снаружи.
В своей квартирке, откуда заблаговременно сплавлены все соседки, Лиза берет Джереми в оборот. Ему демонстрируется иллюстрированная «Кама Сутра» Лизы Крамер, парфюмерной девы первой категории, снабженная примечаниями, подсказанными дюжиной книг серии «Фак!.. А как?», двумя радио-психологами, пересудами двух высокосексуальных подружек, статьями в «Космо» и невероятным инстинктом возбуждать в мужчинах поверхностный интерес. Его медленно раздевают, для него медленно раздеваются, его возносят над землей оральными потехами, его массируют и с ним играют, его разворачивают и мастурбируют, и, наконец, устраивают ему космическую эякуляцию под глубокие вздохи и мелодичный стон Лизы. А затем укрепляется Лизино убеждение, что она снесла крышу Рэю Портеру — она спрашивает лучше ли она, чем Мирабель, и Джереми, который понятия не имеет о том, что он не Рэй Портер, остается только согласно кивнуть. После традиционного, но краткого периода объятий в нагрузку, Джереми выкатывается из квартиры, напутствуемый Лизиным «звони».
Тем временем Рэй Портер — которого, как ей чудится, обрабатывает Лиза, — приезжает на вернисаж, забирает Мирабель и везет на ужин, а там знакомая бездонная страсть разгорается в них. В машине на обратном пути он пробирается рукой ей под жакет и между пуговиц ее платья и ощущает тугую мякоть ее груди. У него дома им предначертано заниматься любовью, но вместо этого происходит разговор. Мрачный болезненный разговор, который начинается с того, что Рэй Портер походя утверждает свою независимость, по-приятельски делясь с нею планами, как будто она его партнер в поисках другой женщины.
— Я подумываю продать дом здесь и купить квартиру в Нью-Йорке. Мне там очень нравится. Когда туда прилетаю — каждый раз такой восторг. Там приятель продает пяти-комнатную — то, что надо — просторная, на случай, если угораздит кого-нибудь встретить.
Он говорит это не без задней мысли, но его жестокость непреднамеренна.
На Мирабель наваливается усталость. Слова, произнесенные как бы мимоходом, высасывают из нее все силы. Ее руки повисают, и она падает в кресло. Она понимает, ей уже все понятно, она уже это слышала. Зачем вдалбливать? Чтобы напомнить ей, что это ничто?
Она смотрит на него снизу вверх и задает страшный вопрос:
— Так я для тебя просто временный вариант?
Ответ чудовищен, и Рэй его не произносит. Он вообще ничего не говорит, просто садится с ней рядом. Сознание Мирабель чернеет. Эта чернота — не мысль, но из нее можно получить мысль, если из пипетки капнуть на нее реактивом, заставив ее цвет и суть проявиться, и выйдет вот что: «Почему я никому не нужна?»
Он притягивает ее к себе, кладет ее голову себе на плечо. Он знает, что любит ее, но не может определить, как именно.
Так она и сидит, впиваясь в него короткими ногтями, в попытке ухватиться за что-нибудь и не рассыпаться, не разлететься вдребезги. Она цепляется за него, а сама чувствует, как погружается в холодное темное море, и — не выплыть, никогда. От близости человека, которого она считала своим спасением, делается только хуже. Он отводит ее к постели, и она ложится ничком на покрывало, а он кладет ей руку на шею и время от времени поглаживает. Он говорит ей, что она прекрасна, но у Мирабель эта мысль никак не увязывается с тем, что он ее отверг.
На следующее утро звонит телефон, и Лиза берет трубку.
— Привет, это Джереми.
— Кто? — спрашивает Лиза.
— Джереми.
— Я тебя знаю? — говорит Лиза.
Джереми шутит:
— Когда можно сказать, что познал другого человека[18]? — Не услышав смеха в ответ, он продолжает: — Джереми, вчера вечером.
Лиза мысленно проходится по списку мужчин, с которыми говорила накануне вечером. Никакого Джереми, хотя бывает — мужчины находят ее, потому что им кажется, будто они установили с ней контакт взглядом (чего и в помине не было).
— Освежи мою память, — говорит Лиза.
Джереми в остолбенении — возможно ли, что все его подвиги, вся катапультация столь скоро забыты наутро. Он продолжает:
— Я Джереми. Я был у тебя на квартире вчера. Мы занимались этим.
Что-то не так, осеняет Лизу:
— А, Рэй!
Джереми, услышав это «А, Рэй», предполагает, что перед ним горячий жаргон или средневековая латынь, или какое-то современное выражение восторга. Так что он отзывается:
— Арей.
— Боже, ты был супер вчера ночью, — подсказывает Лиза.
— Арей, — говорит Джереми.
— Что? — спрашивает Лиза.
Джереми, увязнув в уму непостижимом разговоре, наконец, спрашивает:
— Ты знаешь, кто я?
— Само собой, ты — Рэй Портер.
— Кто? — спрашивает Джереми.
— Рэй Портер, со вчерашнего вечера.
— Кто такой Рэй Портер?
— Ты. — А потом она добавляет: —…или нет?
Наутро после ночи агонии Рэй отвозит Мирабель к ее автомобилю как раз, чтобы она успела на работу к десяти. Он смотрит ей вслед — она идет скованно, чересчур нарядная для утра, и одиноко несет свое страдание. Неужели, думает он, я вижу ее последний раз.
Мирабель надевает очки, в которых водит машину, и заводит новый для себя «эксплорер». По-детски машет Рэю пальчиками на прощание, а когда она отъезжает, он замечает ее яростную сосредоточенность на руле.
Она входит в «Ниман», миновав посрамленную Лизу, поднимается на четыре этажа и проскальзывает в нишу за прилавком. Там она простоит остаток дня, в очередной раз ошеломленная необъяснимостью мира; тело ее будет исполнять лишь те движения, что заучило наизусть.
