Мирабель требуются месяцы, чтобы свыкнуться с Джереми, и Джереми терпеливо ждет. Он остается поодаль, а чувства его растут. Однажды вечером она расплачется в его объятиях, когда воспоминание о Рэе увлечет ее память, а он будет ее обнимать и не произнесет ни слова. Откуда в его ухаживаниях столько такта, он и сам не понимает. Может, наступила пора стать взрослым, а знание было в нем заложено, как спящий ген. Чтобы там ни было, она — идеальный адресат его забот, а он — идеальный адресат ее нежности. Не в пример Рэю Портеру, его любовь не знает ни страха, ни оглядки. Чем больше своего сердца отдает Джереми, тем больше себя Мирабель отдает ему взамен. Однажды ночью, раньше, чем ей хотелось бы — отчего и противиться этому невозможно, — они занимаются любовью второй раз за два года. Но на это раз Джереми долго обнимает ее, и единение их глубоко и глубинно. На этом этапе Джереми как любовник Мирабель затмевает м-ра Рэя Портера, ибо при всей его неловкости то, что он предлагает — истинно и нежно. В ту ночь, во время передышки от обрушившейся на него внезапно любви, он озвучивает несколько мыслей об оптовой продаже высокочастотных колонок, и сие Мирабель втайне окрещивает «его вторичным речеизвержением». После того как он вырубается, она засовывает свой указательный пальчик в его кулак и засыпает сама.
Их союз — идеальное несовпадение, залог долгих отношений. Она умнее его, но Джереми влюблен в свои блестящие идеи, и его энтузиазм заражает Мирабель и подталкивает в мир коммерческого рисования. Она приучается с наслаждением переживать выплески его восторгов. Это ее подарок ему. Порой, когда они лежат в постели, Мирабель пересказывает ему целиком сюжет какого-нибудь викторианского романа, и это так увлекает и поглощает Джереми, что ему чудится, будто события этой истории творятся прямо сейчас, с ним самим.
Мирабель информирует Рэя, что она — не сглазить бы, — возможно, кого-то встретила.
— Я ему рассказала про свои таблетки, а он — хоть бы хны, — говорит она.
Пора пришла — Рэй всегда знал, что от этого никуда не денешься, — она отдалась беспредельной, безоглядной и полноводной страсти того, кто ей ровня. Но при всей предсказуемости это — миг потери, хотя странно: как это можно тосковать по женщине, которую сам держал на расстоянии, чтобы не мучиться разлукой?
Еще Рэй думает: и почему это он не встретил в прачечной-автомате ту, что ворвалась бы в его жизнь и изменила ее? Но всего три месяца спустя с Рэем такое случается — не в прачечной, конечно, поскольку он там не бывал уже лет тридцать, но на званом вечере сорокапятилетняя женщина (в разводе, двое детей) разбередила его сердце, а после разбила его вдребезги. Тут-то настает очередь Рэя испытать отчаяние, как Мирабель, познать его на цвет и на ощупь… Только тогда он понимает, что наделал, желая не всю ее, а лишь один квадратный дюйм, как это повредило им обоим, и — нет ему никаких оправданий кроме одного: что поделаешь — жизнь.
Джереми и Мирабель не живут вместе, но все идет к тому — короче и короче делаются его отлучки то на север, то на юг. Мирабель и Рэй продолжают перезваниваться раз в неделю, а то и чаще, и потихоньку начинают обсуждать детали романтической жизни друг друга. По телефону Мирабель упоминает, что собирается съездить в Вермонт на выходные, на три дня. Она не просит его о деньгах — никогда не просила, — но Рэй всегда действовал на упреждение, если чувствовал, что они нужны. На этот раз, однако, он не рвется раскошелиться — и, поговорив еще, они кладут трубки. Ему нужно кое-что для себя прояснить.
Стоя на балконе, глядя на Лос-Анджелес в дымчатоапельсиновом зареве заката, Рэй размышляет о своем неотступном чувстве к Мирабель. Раз они больше не видятся, раз она теперь с другим, не обязан ли теперь тот другой оплачивать ее непредвиденные расходы? Рэй платил всегда, он рассматривал это как подарок ей, но роман окончен. А он чувствует, что должен ей помогать. Почему?
Он обращает силу своего анализа от логики символов к пучинам подсознания. Он оголяет вопросы до их изначальной первоформы и находит единственный объединяющий мотив своих противоречивых чувств. Он внезапно понимает, что кроется за его чувствами к ней, почему она его до сих пор умиляет, почему время от времени, ни с того ни с сего он задается вопросом, «где она и что делает»: он стал ее родителем, а она — его ребенком. Ему, наконец, делается ясно: пускай он, как ему думалось, навязывал ей свою волю, но ведь и она ему навязывала свои потребности, и их предрасположенности совпали. Последствием стало взаимное обучение. Он испытал от ношения, в которых был единственной ответственной стороной и — он отметил недостатки таких отношений; она же нашла проводника на следующий уровень ее жизни. Теперь Мирабель, стоя на неверных ножках, испытывает жар первой зрелой взаимной любви, и потому оторвалась от него. Но он знает, что по-родительски поддержит ее в любую минуту, всегда.
Иной раз ночью в одиночестве он думает о ней, иной раз ночью в одиночестве она думает о нем. Бывают ночи, когда эти мысли, разделенные милями и часовыми поясами, возникают в один и тот же момент объективного времени, и между Рэем и Мирабель устанавливается контакт, хотя они об этом и не подозревают. Однажды ночью он подумает о ней, глядя в иные глаза и ища в них два качества, которые для него определила Мирабель: верность и приятие. Мирабель, далеко в объятиях Джереми, понимает: потерянное обретено вновь.
Месяцы спустя, после того как острые края их разрыва сгладило забвение, Мирабель звонит Рэю Портеру по телефону. Она рассказывает о своей новой жизни, и он слышит свежую радость в ее голосе. Она говорит:
— Я чувствую себя на своем месте. Впервые в жизни чувствую, что тут я по-настоящему своя.
О месте Джереми в своем сердце она не распространяется, полагая, что это может задеть Рэя. Она упоминает, что продолжает рисовать и продается, и на ее счету положительная рецензия в «Арт-Новостях». Они погружаются в воспоминания о своей любви, и она говорит, как он ей помог, а он говорит, как она ему помогла, а потом извиняется за то, что устроил.
— Ну что ты! — возражает она. — Боль помогает нам изменить жизнь. — Возникает пауза, оба молчат. Потом Мирабель говорит: — Я отвезла перчатки в Вермонт и спрятала их в своей памятной коробочке — мама спросила, что это, но я ничего не сказала. А здесь в спальне, у себя в шкафчике, я храню твою фотографию.
Если писательство — процесс настолько уединенный, почему приходится благодарить столько людей? Во-первых, Ли Хейбер, которая редактировала книгу деликатно, не оставляя синяков на моем «эго»; Эстер Ньюберг и Сэма Кона, которые первыми пробормотали слова одобрения; моих друзей Эйприл, Сару, Викторию, Нору, Эрика и Эрика, Эллен, Мэри, Сьюзан, которые все убеждены, что это была их собственная идея — прочитать книгу и сделать полезные замечания на ранних стадиях работы. Как я могу отблагодарить их? Только предложив 25 %-ную скидку в случае оптовой закупки — при наличии документа, удостоверяющего личность.
Мэн Рэй (1890–1976) — американский фотограф и художник, основатель нью-йоркской школы дадаизма. — Здесь и далее прим. переводчика.
Гаррисон Кейллор (р. 1942) американский юморист, писатель и радиоведущий.
Скорее всего, речь идет о первой, самой романтичной, по мнению критиков, американской экранизации романа (1847) английской писательницы Эмили Джейн Бронтё (1818–1855) — постановке 1939 г. режиссера Уильяма Уайлера с Лоренсом Оливье и Мерль Оберон в главных ролях.
Уильям Дженнингс Брайен (1860–1925) — американский юрист и политический деятель (трижды выдвигался на пост президента США), известен своим ораторским искусством.
Рой Лихтенштейн (1923–1997) — американский художник, широко использовавший в своих работах эстетику комикса.
Эд (Эдвард) Руска (р. 1938) — американский художник получивший известность в 1960 с годы благодаря своим полотнам, где использовались слова и фразы.
Иммануил Кант (1724–1804) — немецкий философ-идеалист.
Джон Грей (р. 1951) — автор популярной книги по самопомощи «Мужчины с Марса, женщины с Венеры».
Джексон Поллок (1912–1956) — американский художник, прибегал для создания своих абстрактных полотен к методу разбрызгивания.
Хелен Франкенталер (р. 1928) — американская художница, находилась под влиянием творчества Дж. Поллока, использовала для создания своих работ губку, пропитанную краской.
