Свет уличного фонаря, преломляясь через штору, создавал загадочные узоры на жёлтом потолке. Боясь пошевелить головой, я лежал, совершенно не двигаясь, тупо отсчитывая шёпотом секунды: «58, 59, 60, 1, 2… 19, 20… Надо позвать Ивана Тимофеевича. А если его позвать, то… 48, 49… То с ним придет и Родин! Совершенно не могу теперь видеть его лица. 58, 59… А позвать старика все же надо, Бог с ним, с Родиным».
— Иван Тимофеевич, — крикнул я. В голове что-то зазвенело и лопнуло. — Иван Тимофе — е — вич, — повторил я.
В коридоре послышались глухие шаги — они быстро приближались. Не прошло и пяти секунд, как дверь моей комнаты отварилась, и на пороге показался старик с перепуганными глазами и опухшее лицо Родина, на котором вообще невозможно было разглядеть каких либо эмоций. Родин сел на корточки, облокотившись на стену, и подпер свою израненную голову обеими руками, а Иван Тимофеевич — на угол моей кровати, схватив при этом своей рукой меня чуть выше щиколотки.
— Как ты, Герман? — держа меня за ногу, с трепетом в голосе спросил Иван Тимофеевич.
— Ничего. Голова немного болит, — ответил я. — Я плохо помню, что со мной произошло.
— Я сам не понимаю, что случилось. Сидел — сидел, а потом вдруг начал валится в сторону… Хорошо, я вовремя это заметил, а то бы ты мог голову разбить о кафельный пол на кухне, не поймай я тебя. Ты, наверное, переутомился, да ещё ударился в кафе головой… Словом, здесь всё сразу, — переживал старик. — Я уж скорую помощь хотел вызывать, но Дима меня отговорил.
— Хорошо, что не вызвали, — выдохнул я и посмотрел на Родина, сидящего с опущенной головой возле стены. — Еще врачей ко всему прочему не хватало!
— Это точно, — улыбнулся старик. — Ты ничего не хочешь? Может, чаю?
— Нет, чаю я уже напился сегодня до тошноты, — сострил я и добавил, — если только стакан воды.
— Дима, — обратился Иван Тимофеевич к Родину, — ты не мог бы принести из кухни стакан воды. Из кувшина налей…
— Я понял, — буркнул Родин и растворился в дверном проёме.
«Пока он ушел, — соображал я, — надо воспользоваться моментом и всё выяснить». Я шёпотом спросил у старика:
— Вы ничего ему не сказали про Катю?
— Упаси Бог, — зашипел старик. — Ты меня за кого принимаешь?
— Какой же все это бред! — сетовал я. — Как же это так могло получиться? Черт бы вас всех побрал. Так вас и так! В Бога душу мать!
— Всё, хватит, успокойся. Я тебя очень прошу. Мне второго обморока не вынести, — настойчиво сказал старик.
Вошёл Родин со стаканом воды.
— Вот, возьми, — сказал он.
Я приподнялся, взял стакан, отпил один маленький глоток и, не выдержав, сказал:
— Это правда?
— Что, правда? — не понял Родин.
— Герман, — строго сказал Иван Тимофеевич, — не надо, я тебя прошу! Слышишь ты меня или нет?
— В чем дело? — недоумевал Родин и крутил головой в разные стороны, смотря то на меня, то Ивана Тимофеевича.
— Правда? Я тебя спрашиваю! — ещё громче спросил я.
— Герман! — крикнул старик. На этот раз я услышал его.
— Знаешь, Дима, я так устал сегодня, что у меня просто нет больше сил. Черт бы все побрал! Я устал! Я так устал от всего этого. Один день лишил меня сил, наверное, на весь год. Мне всё равно… Я устал…
— Тебе и впрямь нужен отдых, — спокойно сказал Родин.
— Да, Герман, Дима прав — нам всем нужен отдых, — тихо сказал старик и немного сжал мне ногу чуть ниже колена свой рукой.
— Я пойду ложиться спать, — сказал Родин и протянул мне руку. Аккуратно, еле дотрагиваясь до опухшей, израненной руки Родина, я сделал что-то отдалённо напоминающее рукопожатие.
— Дима, постельное бельё я тебе дал, а дальше, думаю, сам разберешься, — сказал Иван Тимофеевич.
— Конечно, разберусь. Ну… Я пойду… Спокойной ночи, Иван Тимофеевич, — обратился Родин к старику. Потом посмотрел на меня и произнес: — Герман, не падай духом! — Он поднял свой кулак и потряс им в воздухе.
— Ты тоже, — улыбнулся я.
Родин растворился во тьме коридора, откуда через пару секунд раздался глухой звук хлопнувшей двери.
— Иван Тимофеевич, — тихо обратился я к старику, — вы-то как себя чувствуете?
— Ничего. Устал немного, — выдохнул старик и посмотрел на меня.
— Ложитесь спать, Иван Тимофеевич. Вам, как никому, нужен отдых, — сказал я.
Старик встал с кровати и двинулся к выходу из комнаты. На пороге он обернулся, мягко посмотрел на меня и, опустив глаза вниз, покачивая головой, прикрыл легонечко за собой дверь.
Ото сна я очнулся так, как если бы на меня резко вылили ведро холодной воды. Комната казалось черно-белой. За окном стоял мутный рассвет начинающегося пасмурного дня. По откосу за окном громко стучали редкие крупные капли недавно прошедшего дождя. Грязно-зеленого цвета ночные шторы на окнах, похожие на две тряпки, уныло свисая, нагоняли жесточайшую тоску. Они совершенно не прикрывали облупившуюся краску на оконной раме и само окно, а просто были раздвинуты в разные стороны до предела. За окном низко летели серо-синие облака. То и дело подрагивало стекло от резкого порыва ветра. Тополя сильно раскачивались, роняя желтые листья. Очередным порывом осеннего ветра открылась форточка, через которую ворвался влажный холодный воздух…
Я резко вскочил с кровати. Мысли в голове не было ни одной. Тупая головная боль разламывала мой череп на части. Во рту чувствовался металлический привкус.
Мне впервые приходилось ощущать полное отсутствие мыслей в своей голове. На первый взгляд покажется, что в этом нет ничего особенного. Можно даже сказать, что многие люди время от времени ощущают подобное… Но здесь был иной случай. Случай даже удивительный и странный. Странность его в том, что я старался хоть о чем-нибудь подумать, но у меня это не получалось. Я пробовал что-то вспомнить, пытался мысленно рассуждать о чем-либо, но из этого получались лишь сотни разрозненных слов, которые никак не складывались в предложения. Я медленно начал терять над собой контроль. Теребя себя за волосы, я то садился, то вновь поднимался с кровати. Потирая потные ладони, подходил к окну, смотрел в него, но не видел уже ни серо-синих туч, ни тополей — все исчезло. Сознание моё не могло объяснить мне вещи, которые я видел перед собой. Все слова, которыми можно охарактеризовать предмет, оказались забыты… Усаживаясь в кресло, я тут же вскакивал с него, как ошпаренный. Прислонялся щекой к прохладной стене, а потом, опускаясь на колени, начинал плакать. Я был жив и в то же время был мертв…
В привычное для человека состояние меня, как ни странно, вернул сильный удар захлопнувшейся входной двери в квартиру. Факт очень, надо сказать, примечательный. Удар был такой силы, что я, находившийся в самой дальней комнате, услышал его так, как если бы он прозвучал у меня над ухом. «Родин», — подумал я, и опрометью выбежал в коридор в одном белье. В коридоре было полутемно, холодно и неуютно. Дверь в спальню Ивана Тимофеевича была плотно закрыта. Не заходя к нему, я прошел прямиком в гостиную. Мои предположения оправдались. Родин исчез. На диване лежало скомканное постельное бельё. На столе валялась вата, стоял флакон со спиртом и ещё какие-то мелочи. Подойдя ближе к столу, я обнаружил валявшийся под ним бумажник Родина. Это немало удивило меня. Бумажник был кожаный и, по-видимому, весьма дорогой. Двоякое чувство возникло у меня. А именно: заглянуть внутрь или же не заглядывать. Я, выбрав второе, поспешил в комнату к Ивану Тимофеевичу.
Старик стоял на коленях перед киотом и истово молился. Лампада была зажжена. В комнате было душно и мрачно. Иван Тимофеевич продолжал нашептывать молитву, не обращая на меня никакого внимания. Лица его я не видел. Волосы на голове у него были растрепаны; очевидно, он только встал с подушки, не успев причесаться. Я тихо прошел за его спиной и сел на неубранную постель. Пружинный матрас издал гудящий неприятный, монотонный звук. Старик, не обращая ни на что внимание, продолжал молитву. Я сидел неподвижно и смотрел на образа. Они в эту минуту казались мне какими-то потусторонними. Лица святых, озаренные светом лампады, казались строгими и в то же время кроткими.
Иван Тимофеевич вдруг встал с колен и сел рядом со мною на кровать. Взгляд его был блуждающий и туманный, в темных зрачках отражался свет лампады.
Помолчав с минуту, Иван Тимофеевич вздохнул и произнёс:
— Он ушел, да?
— Ушел, — тихо сказал я. Сердце мое сжалось.
— Ты правильно сделал, Герман, что не сказал ему о Кате.
— Это вам спасибо, Иван Тимофеевич. Если б не вы, я бы точно проговорился. А Родин — дерьмо, а не человек. И надо было мне его притащить к вам домой. Честно говоря, он сначала показался приличным человеком.
— Первое впечатление обманчиво, Герман, — сказал старик. — Погода опять плохая, — вздохнул он, переводя тему разговора. — Когда же это все кончиться?
— Мне и самому уже надоел этот дождь, — улыбнулся я.
Помолчали.
— Надо ведь, — воскликнул я. — Такое совпадение бывает, наверное, не чаще, чем в сто лет раз. Трудно поверить, что у такой девушки, как Катя, может быть такой братец. А, по большому счету, плевать мне на него! Сейчас поеду в редакцию с Катериной мириться.
