— Боже, но…
— Вот только не надо патетики… Я просто рассказываю, как все было. В Париже я поняла, что второго Джона у меня не будет. Но я этого и не хотела. Хотя мне до сих пор его очень не хватает. Я боготворила его. Но не любила. Только не вздумай вообразить, Саймон Лонгворт, что я тут в Париже только и делаю, что по тебе сохну! Вспомни, что было начертано на перстне царя Соломона.[42] Стоит только сказать себе: «этого не может быть, потому что не может быть никогда», как тут все и начинается. Я всю жизнь прожила с сознанием того, что я тебе не пара, что вы с Ричелдис созданы друг для друга, что у вас образцовая семья, что ты достойнейший супруг достойнейшей женщины в мире. Черт меня дернул поехать в Фонтенбло!
Официант принес счет.
Им обоим вдруг стало трудно дышать. Они вышли на улицу. Иссиня-черное небо над бульваром Сен-Мишель вызвездило бесчисленными огоньками. Моника спрятала руки в карманы синего твидового пальто (Белинда называла его «сиротская радость»), и Саймон понял, что сейчас ее лучше не трогать. Странно, вроде и выпили-то они всего ничего, но им казалось, что реальность немного изменилась и они смотрят фильм, в котором сами же и исполняют главные роли. В голове у обоих шумело, слова доносились будто сквозь туман.
— Знаешь, меня такая зависть обуяла, когда я увидела твою подружку. А потом я подумала: «Какая, в сущности, разница, эта или другая?» Меня-то ты все равно никогда не хотел.
— Но… но я хочу тебя…
— Саймон, я не могу быть одной из многих.
— Ты слышала, что я тебе только что сказал? — Он развернул ее за плечи, так, чтобы видеть ее глаза. — Я люблю тебя, Моника.
— Да, милый, конечно, да. Я знаю.
— Я люблю тебя так, как никогда никого не любил.
— Ты меня любишь две недели. А я тебя — двадцать лет. Думаю, это дает мне право отнять у тебя еще несколько минут для серьезного разговора. Только давай начистоту. Насколько это возможно, когда говоришь о любви. Мне не нужен роман-однодневка. Мне ненавистна мысль о тайных свиданиях по выходным, украдкой или когда выдастся удобный случай. Для меня это неприемлемо. Я не вижу в этом никакого смысла. Мне неинтересно переспать и разбежаться. Это унижает.
— Я тоже против таких отношений, Мона. Поверь мне. Я не хочу никого обманывать, не хочу прятаться. Ты и только ты можешь вернуть мне чистоту.
— Милый мой, милый. — Она мягко взяла его за руку. — Это самообман. Чистоту вернуть невозможно. Можно смыть грязь. Но нельзя дважды войти в одну реку.
— ???
— Если бы ты уехал сегодня и нам никогда больше не суждено было встретиться, я бы как-то пережила это. Люди и не такое переживают: они умирают, их жрут черви. С любовью иначе. Я бы жила свою жизнь, ты — свою, с женой и детьми. И мы бы выжили. И не было бы так больно. Потому что так — больно, милый. — Обычно ровный голос вдруг задрожал, по щекам заструились слезы. — Три недели назад все было хорошо. Не рай, конечно, но жить можно. А тут пара звонков, открыток, поход в ресторан — и все перевернулось. Почему так?
— Потому что.
— Но ведь ничего не изменилось. Мы можем это все сейчас остановить.
— Это? Да ты знаешь, что это? — Он вскинул руку к небу… — Это Любовь. Она движет солнцем и звездами. Жизнь дана не для того, чтобы прожить ее в серой обыденности, мы появились на свет не только для того, чтобы надрываться ради лишнего пенни. Всего не заработаешь и с собой не унесешь. Не только для того, чтобы есть, пить, ходить в сортир, стариться и в конце концов сдохнуть. Должно быть что-то еще. То, что я к тебе чувствую, слишком огромно, чтобы им пренебречь.
— Что «еще должно быть», Саймон? Ты рассуждаешь, как ребенок. У тебя жена, работа, дети… Как бы мы ни любили друг друга, от этого нельзя так просто отмахнуться. Они были, они есть, они будут. Как ты не понимаешь?
— Я тебе уже сказал, что я чувствую.
— А я пытаюсь объяснить то, что чувствую я. Я, конечно, не очень хорошо разбираюсь в этой тонкой материи. Опыта, видать, не хватает, но я тебе вот что хочу сказать. Если мы сейчас расстанемся и больше никогда не увидимся, я, наверно, смогу превозмочь свою любовь. Но если мы станем любовниками, я ни за что не смогу поручиться. Мне будет все равно, что кому-то плохо и больно, я тебя уже никуда не отпущу. Называй меня как угодно: хищницей, собственницей, но ты мне нужен весь. Все или ничего.
Они дошли до моста Сен-Мишель. Моника смотрела в сторону, чтобы он не заметил ее слез. Но ему хватило ее слов, чтобы вдруг ощутить, как соленая влага подступает к глазам — как будто из самого сердца. Они стояли, обнявшись на пронизываемом осенним ветром мосту, и плакали. Горько, как умеют плакать только дети.
Бартл проснулся в предрассветной темноте. В горле пересохло, все тело в испарине. Неужели грипп? Только не это, ведь сегодня он пригласил Стефани в «Добрые друзья». Они не виделись уже десять дней. Может, все-таки добраться до Хайбери? Нет, не пойдет. Вдруг она от него заразится?!
Через пару часов он снова проснулся и, если не считать того, что замерз, как собака, никаких признаков болезни у себя не обнаружил. Бартл благодарно осенил себя крестным знамением и встал с постели. В это время года он всегда ложился, предварительно утеплившись. Под пижамой была теплая водолазка, подштанники, носки (один синий, другой черный) и — как он с некоторым недоумением заметил — галстук. Ага, он вчера забыл снять рубашку.
Толком не проснувшись, он поплелся в туалет, по привычке прислушиваясь к знакомому похрапыванию. Подойдя к зеркалу, остановился: небритая развалина. Неужто именно таким его видят прихожане? Впрочем, вид не хуже, чем обычно. Левый глаз покраснел непонятно от чего, а может, так и было… Язык, по обыкновению, обложен. Лимфоузлы — он потрогал себя за ушами — к счастью, не увеличены. Болезнь — противнейшая штука. Бартл почистил зубы, педантично прошелся зубной нитью везде, где смог достать. Снова почистил, прополоскал рот. Дошел до кухни, включил чайник и вернулся в постель, решив полежать, пока вода не закипит. Включил маленький радиоприемник, передавали «Мысль дня». Передачу вел какой-то либеральный министр, он рассказывал про авиакатастрофу. Ни слова о религии. Бартлу нравился только один участник этой передачи — раввин, шутки которого неизменно отличались приятной остротой. Улыбнувшись своим мыслям, он пришел к выводу, что ужин со Стефани непременно состоится. Бартл сотворил кратенькую благодарственную молитву — попросив Господа оградить чад своих от грехов и соблазнов. Дошептав последние слова, он услышал бульканье воды и пошел делать чай для Мадж.
Клацая зубами от холода, они вскрыли банку сардин.
— И это пройдет, Мадж. Мне сегодня нужно съездить в Хайбери.
— Я и без тебя знаю, что и это пройдет, если только я не загнусь от воспаления легких в таком морозильнике. Надо же было так опростоволоситься с батареями. Какой дурак придумал, что от воды тепла больше, чем от огня? Как хорошо было с газовой колонкой!.. Дернул нас черт согласиться все поменять… Мерзни тут теперь…
— Да уж, у нас не жарко…
— Раньше включил посильнее газ, и в ус не дуешь, и никого звать не надо. Тем более, все равно не дозовешься…
— Это вы про инженеров?
— Я и без тебя знаю, как они называются, — вскинулась Мадж. — Так нет же, тебя зачем-то несет в Хайтон. Ко мне должна приехать Тэтти Корэм. Я хотела дома остаться, но ведь ее даже угостить нечем. Так что, скорее всего, мы пойдем в итальянский ресторанчик. Там очень мило и близко… Хорошее утро сегодня.
Она плеснула виски в свою чашку с кофе. Бартл не стал отказываться, когда она предложила ему сделать то же самое.
— А кто такая Тэтти Корэм?
В прежние времена Мадж славилась своим гостеприимством и потрясающим даром рассказчика. К ней и сейчас нередко заглядывали бывшие коллеги — то ли в память о прошлых встречах, то ли из-за неосознанного чувства вины здоровых перед увечными. Каждому она находила прозвище, удивительное по своей меткости. Но сейчас у нее в голове все настолько перепуталось, что понять, о ком идет речь, было невозможно. Почтальон, которого поначалу окрестили Благородным мавром, в один прекрасный день превратился в Почтенного-как-бишь-его…
— Мы с ней поужинаем, разопьем бутылочку «Вальполичеллы».[43]
За разговорами незаметно пролетело утро. Порядком замерзнув в нетопленом доме и так и не дождавшись появления таинственной Тэтти Корэм, они отправились за покупками — есть в доме действительно было нечего. Лазанья, выглядевшая на картинке очень аппетитно (и главное, абсолютно безопасно для вставной челюсти Мадж), рыбный пирог и яблочный торт перекочевали в корзинку Бартла. Поскольку вечером их ожидал более обильный ужин, чем обычно, они решили зайти перекусить в ближайшем пабе, взяв пару пакетиков чипсов и, само собой, виски. Со стороны их можно было принять за семейную пару. Миссис Круден, сохранившая следы былой красоты, в темно-зеленом пальто, отороченном черным бархатом, и маленькой меховой шапочке смотрелась куда авантажней, нежели Бартл, чьи ботинки, потертая куртка и усыпанный перхотью свитер производили удручающее впечатление. В углу зала надрывался музыкальный автомат. Наши герои остановили свой выбор на креветках в корзиночке, политых чесночным соусом.
