Добравшись до дома, он обнаружил, что Мадж еще и не думала ложиться, а сидит на кухне и курит одну за другой сигареты. Тихое хихиканье вместо приветствия свидетельствовало, что мадам уже успела слегка набраться.
— А вот и мистер Дик! — воскликнула она. «Это что-то новенькое», подумал Бартл. — Жаль, что ты не застал Тэтти Корэм, мы с ней чудесно провели… Выпьешь со мной, мой мальчик? Нет, она водила меня в…
— «Венецию»?
— Нет, что-то итальянское.
— А «Венеция» и есть итальянское.
— Тоже верно. И мне немножко капни. — Она капризно махнула у него перед носом пустым стаканом. Он плеснул ей «Клеймора».[46] И себе, конечно… — Мы так славно с ней поболтали… Она тоже считает, что бывшие юные гении из списка старины Розена ничего не стоят. Их не спасет даже Букеровская премия…[47] И еще она сказала… э-э, а где она живет?
— В Париже?
— Нет.
— Вы сами говорили недавно, что в Париже.
— Это был Эрик, и де Голль, и прочее, видишь, это бойлер. Помнишь, когда я тебе говорила про Барделла.
— Про педикюрщика?
— Точно! — Последовал снисходительный кивок, и Мадж закурила очередную сигарету, давая Бартлу время самому разобраться в ее мыслях. — Педикюрщик, генерал де Голль, где мы были? Да, не у Барделя, это персонаж из…
— «Записок Пиквикского клуба»?
— Мартин Чазлвит. Бодкинс. Значит, ты говоришь, — опять презрительный смешок, — что нам надо добраться до этого бойлера. Ну, ты знаешь.
— До техника в котельной.
— Я так и сказала.
— Это входит в их обязанности, проводить профилактику…
— Да, но это вовсе не бойлеры, видишь ли, это…
— Радиаторы?
— Нет. Термостат.
Бартл чуть не поперхнулся, настолько непривычно звучало это слово из уст Мадж. Она с пьяненькой хитрецой взглянула на него, словно говоря: «Знай наших», и продолжила:
— Термостат. Все не так. Тэтти Корэм, а она всегда знает, что говорит, сказала: «Прохладно тут у вас, Мадж…» Прохладно? Да это просто Северный полюс какой-то! — Похоже, она осталась довольна своим сравнением. — Но потом она вышла и посмотрела на эту штуку в холле…
— Термостат?
— Совершенно верно. И сказала, что неудивительно, что тут такая холодрыга. А почему? Потому что наше центральное отопление настроено так, что включается на несколько часов ночью и на час после обеда, а все остальное время выключено. Интересно, кто до такого идиотизма додумался?
Бартлу подумалось, что более скучную тему, чем отопление, трудно вообразить. Они снова разлили себе по капельке «Клеймора», и он вдруг вспомнил, что как-то Ричелдис тоже весь вечер только и говорила именно об этом. Он почувствовал раскаяние за свои давешние грешные мысли, настолько не вяжущиеся с его благоговейным отношением к Стефани.
Было за полночь, когда, проводив Мадж до ее комнаты, он забрался в свою неуютную холодную постель. Засыпая, он грезил о Стефани.
Моника стояла в библиотеке университетского женского клуба, пытаясь сосредоточиться на какой-то статейке в «Литературном приложении» к «Таймс» и искоса поглядывая на старушку в углу, хихикающую над «Private Eye». Седая, в очках с роговой оправой, кожистая, как ящерица, живая, подвижная. Ей могло быть и семьдесят, и сто лет. Наверняка бывшая выпускница Оксфорда. Несмотря на разницу в возрасте, Мадж рядом с этим божьим одуванчиком казалась развалиной. Господи, что же с ней случилось?! Времени с их последней встречи прошло всего каких-то полгода. Они тогда заходили в этот самый клуб, и Мадж была бодра и энергична. И выпить могла немерено, но алкоголь ее не брал, и она полностью владела собой. Они в очередной раз повздыхали над бедственным положением, в котором оказались издательства, посплетничали немного, Мадж взахлеб рассказывала о любимых авторах: Энтони Хект,[48] Булгаков, Сен-Симон, Айви Комптон-Бернетт.[49] Но вчера! Моника просто ушам своим не верила. Мадж несла чудовищную чушь, путаясь в именах, названиях, событиях… В одной куче оказались Диккенс, де Галль, этика полов. Но при этом, как ни странно, с таймером центрального отопления она справилась довольно лихо. А какой у нее в доме бардак и запустение! Моника пришла в ужас. Может, действительно, надо было остаться прибрать квартиру?
Прежде она каждый раз предупреждала Мадж, что собирается в Лондон. На этот раз все было иначе. Моника, правда, попросила Мадж никому не говорить о своем приезде, но теперь ее одолевали сильные сомнения, что бывшая начальница сможет удержать язык за зубами. Ее нынешнее состояние не позволяло надеяться ни на что вообще. А учитывая, что она всегда была довольно словоохотлива и весьма бестрепетно относилась к чужим тайнам…
Стоя с Саймоном на мосту Сен-Мишель, Моника не сомневалась, что отныне судьба навеки связала их, что именно она, Моника, займет в его жизни место единственной и неповторимой, невзирая на сплетни и кривотолки. А тут ее одолели сомнения. Нечастые телефонные звонки (правда, как-то они проговорили целых два часа). Редкие встречи. Любовь. Любовь? Но ее негоже разменивать на случайные встречи. Если даже отбросить то, что они были слишком серьезными людьми для подобных отношений, — они к тому же еще и не молоды. У них попросту нет времени на подобные экзерсисы. Моника отчаянно мечтала — хотя это ни разу не произносилось вслух — родить от него ребенка. В общем, она пребывала в смятенных чувствах и не понимала, на каком она свете. Она казалась себе самой заброшенной комнатой, пыльной, захламленной, долгое время запертой. Комнатой, дверь которой неожиданно открылась, и в нее хлынул поток солнечного света.
Единственное, что приходило в голову, — это поехать в Англию и увидеть все своими глазами. Моника собиралась сначала навестить Мадж и прощупать почву. Отношения матери и дочери не обязательно предполагали, что миссис Круден вскинется на защиту Ричелдис только потому, что она ее мать.
Одной из излюбленных тем бывшей издательницы была, как она говорила, «идиотская прихоть» короля, который предпочел жениться по любви на этой хищнице Симпсон.[50] Мадж Саймона не слишком-то жаловала и не скрывала, что не одобряет выбор Ричелдис. Поэтому Моника вполне могла рассчитывать если не на понимание, то хотя бы на сочувствие. К тому же, решила она, обстановку лучше выяснять на месте.
И все-таки Моника переживала. Любовь к Саймону не настолько ожесточила ее сердце, чтобы она с легкостью могла нанести такой удар лучшей подруге. А других вариантов она не видела. Либо все, либо ничего.
Может, оно и к лучшему, что состояние Мадж не располагало к откровениям? Она ведь могла и в ярость прийти, узнав, что малышка Тэтти Корэм увела мужа у бедняжки Ричелдис. С другой стороны, мадам была столь непредсказуема, что запросто могла выдать нечто вроде: «Честно говоря, я всегда была против брака моей дочери и Саймона Лонгворта…»
А вдруг своей любовью к Саймону она разобьет сердце обитателям Патни или Сэндиленда? Монике действительно страстно захотелось повидать их прежде, чем все откроется. Ей просто необходимо было их увидеть. Это было бы все равно как ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон. В Париже у нее друзей не было, посоветоваться было не с кем, и ее тянуло в Англию, словно магнитом. А вдруг ей все пригрезилось?
Еще один тяжелый разговор предстоял с леди Мейсон. Эта была не слишком щепетильна в вопросах морали, но к Ричелдис относилась, как к священной корове. Моника написала Белинде сбивчивое письмо, попросила о встрече. Любопытная подруга не заставила себя упрашивать.
Позвякивая браслетами и цепочками, в солнцезащитных очках (это в ноябре-то!), Бел возникла на пороге женского клуба и, отыскав глазами Монику, кинулась к ней со словами:
— Выкладывай, что у тебя стряслось, не томи! Умираю от любопытства.
Моника оглянулась, ища взглядом ящерицу с «Private Eye», но та уже ушла. Журнала на столике тоже не было видно. Кроме подруг, в уютном зале, оформленном в кофейных тонах, никого не было. Белинда всегда недоумевала, почему Моника выбрала именно это учебное заведение. Здесь все было слишком академично, и леди Мейсон тут смотрелась, как сорока, случайно залетевшая на лебединое озеро, — ее зеленый костюм и вытравленные волосы, крашенные «перьями», явно выбивались из аскетично сдержанной обстановки. Моника смотрелась куда более уместно: туфли без каблука, юбка в складку, строгий бордовый кардиган, аккуратненькая головка, не обезличенная боевой раскраской.
— А тут выпить дают?
— Ты про спиртное? Наверно. Тебе может показаться странным, но, проведя некоторое время вдали от Англии и снова попав в Лондон, так приятно оказаться в подобном заведении — в Париже иногда не хватает здешней чопорности, к тому же тут и цены вдвое ниже.
— Ох, подруга, ты совсем дошла, как я погляжу. Принесите мне, пожалуйста, водку с тоником, если здесь это есть.
