— Милый, ты переутомился. Плохо спишь. Много куришь. Мало бываешь на свежем воздухе. Да и меня давно не было. Но не могла я! Работа, дети. Теперь вот приехала, и все будет хорошо. Успокойся.
Роман обратил на меня тоскующий взор.
— Может, она права? Может, вся эта любовь — только морок, туман в мозгах? Проснешься — и ничего нет? Женщины — они реалистки. Двумя ногами на земле, а мы витаем черт знает где в облаках!
— А я о чем? — подхватила Валентина. — Конечно, витаете! Да витайте себе, я разве против? Поэты и должны витать в облаках, я читала! А про записку забудь, не было никакой записки!
— А ты забудешь?
— Уже забыла!
Я решительно встал:
— Спасибо за гостеприимство. Варенье замечательное. Приятно было познакомиться.
Валентина приветливо улыбнулась:
— Приходите еще. Рома, ты куда?
— Пойду покурю.
— Только недолго!
Мы вышли в коридор. Роман жадно закурил.
— Кажется, пронесло. Ну и смудил я с этой запиской!
Я сказал:
— Рома, тебе не стихи надо писать, а пьесы.
— Это почему?
— Есть люди, у которых от природы поставленный голос. У тебя такой драматургический дар.
— Ты серьезно?
— Вполне.
— А что, нужно попробовать…
Не знаю, стал ли он писать пьесы. Во всяком случае, в московских афишах не было. Может, шли в провинции. В поэты тоже не выбился. С Валентиной развелся. Занялся журналистикой, ездил в командировки от журнала «Смена». Там работала талантливая журналистка Тамара И. Однажды куда-то на северные моря они поехали вместе. Вскоре поженились. Из его стихов помню всего три строчки. И то лишь потому, что в очерке их процитировала Тамара, заметив «У поэтов завидная оперативность»:
Волны дичают, ветер крепчает.
Мы охотимся на кита,
Море Беринга нас качает.
Ненаписанная пьеса
На борту экскурсионного автобуса, который в середине мая 1985 года возил по ФРГ писательскую тургруппу, было три звезды. Они означали, что есть бар, туалет и кондиционер. Кондиционер, впрочем, не работал, да и нужды в нем не было. Дни стояли солнечные, прохладные. На автобусах, которые стадами слонов теснились возле Домского собора в Кельне, у Старой пинакотеки в Мюнхене и в других обжитых туристами местах, было и по четыре звезды, и по пять, однажды даже семь. Это вызвало оживленные пересуды. Ну, телевизор. Ну, видеомагнитофон. А еще две звезды? На них нашего воображения не хватило.
В группе было человек двадцать пять. Руководил нами прозаик Анатолий Приставкин, в то время автор повестей про комсомольцев-добровольцев на сибирских стройках. Держался он скромно и словно бы затаенно. Как я сейчас понимаю, он уже написал принесшую ему громкую славу повесть «Ночевала тучка золотая» о сталинской депортации чеченцев, и это сообщало ему добродушную снисходительность, с которой он поглядывал на рядовых совписов. Из известных людей в группе был киношник Валентин Ежов и громогласный главный редактор журнала «Техника молодежи» Василий Захарченко, бывший, два года назад его турнули — почему-то за публикацию «Космической одиссеи» Артура Кларка. Но больше он был известен другим. Черт меня потянул за язык сказать однажды: «У нас два великих сценариста. Один написал „Балладу о солдате“, а другой „Наш дорогой Никита Сергеевич“». Захарченко передали, и всю поездку он смотрел на меня с нескрываемым отвращением.
Еще был прекрасный поэт Юрий Ряшенцев, автор песен к спектаклю «История лошади», заядлый теннисист. Он всем совал купленную ракетку. Сунул и мне:
— Сколько, по-твоему, она весит?
— Килограмм?
С этого вопроса я перестал для него существовать.
Остальной народ ничем особенным не выделялся. Кроме писателей, кто-то с женами, были сотрудницы аппарата Союза писателей. В отличие от меня, многие в зарубежные туры ездили не впервые и охотно делились опытом: где что и когда покупать. Уже не помню, сколько нам меняли валюты, то ли на тридцать рублей, то ли немного больше. Но все равно гроши. Тем более важно было потратить эти гроши разумно.
Очень дельные советы давала писательница Зоя В., жена одного из самых знаменитых советских поэтов, известного бабника. Она была старше его лет на пятнадцать, совсем не красавица. Прочность их брака так и осталась загадкой. В ЦДЛ даже поговаривали, что она знает о поэте что-то такое, что при попытке развода он загремит в тюрьму. В писательском мире любили почесать языки.
Прошлись и по мне. «Старичок, твои книги вот на что похожи. Как будто небесталанный художник, умело используя всю палитру красок, рисует плакат „Народ и партия едины“». Суки.
Теперь, когда действующие лица обозначены, можно начинать пьесу.
Бремен. Автобус стоит на площади неподалеку от знаменитой скульптурной группы «Бременские музыканты». Два часа дня. Народ, отпущенный по магазинам, понемногу подтягивается. Гид, бойкая бабонька, жена какого-то мелкого дипломата из российского посольства, пересчитывает группу по головам:
— Все? Можно ехать!
Нельзя. Одного человека нет.
— Кого нет?
Выясняется: нет Ирмы. Какой Ирмы?
— Ну, этой. Из Прибалтики.
— Ладно, подождем.
Ждем. Пятнадцать минут. Двадцать минут. Полчаса.
Приставкин:
— Однако! Заблудилась она, что ли?
Захарченко:
— Как можно заблудиться? Ориентир — Бременские музыканты! Каждый покажет. Безобразие!
Смирнов:
— Да ладно вам. Молодая девчонка, голова от магазинов закружилась.
Кто-то сзади:
— Не такая уж молодая.
— Сколько ей?
— Лет тридцать.
Ежов:
— Все равно молодая…
Ждем. Сорок минут.
Ряшенцев:
— Жрать охота.
Час. В автобусе становится жарко.
Захарченко:
— Возмутительно!
Зоя В.:
— Да кто она такая? Кто ее включил в группу? Анатолий Игнатьевич, объясните.
Приставкин:
— А я откуда знаю? Мне дали список, и все.
Зоя В.:
— Кто знает?
Знает молодой человек в самом заднем ряду. Приличный, вежливый. Мало говорит, больше слушает. Иногда достает узкий черный блокнот и делает пометку. При нем языки не распускали. Он докладывает:
— Ирма Скудра. Референт иностранной комиссии Союза писателей Латвии. Тридцать один год. Не замужем. Детей нет. Живет в Риге.
Захарченко:
— Черт бы их побрал, этих прибалтов! Суют в группы кого попало!
Молодой человек:
— В совершенстве владеет немецким языком.
Захарченко:
— Как?!
Пауза.
Ряшенцев:
— Жрать охота.
Захарченко (Ежову).
— Вот! А вы — заблудилась! Как можно заблудиться со знанием языка? Я вас спрашиваю, вас: как?!
Ежов:
— Не заблудилась? А что?
Пауза.
Гид:
— Товарищи, вы куда?
Я:
— Покурить.
Гид:
— Курите здесь.
Зоя В.:
— Ну вот еще! И так дышать нечем!
Гид:
— Не отходите от автобуса! Чтобы я всех видела!
Вместе с курильщиками вышел Миша Каминский. Его сборники повестей и рассказов никогда событием не становились, впрочем — как и мои, но в нем обнаружились другие таланты. В конце перестройки он создал при «Советском писателе» кооператив, который со временем превратился в процветающее издательство «Олимп». Он не курил, просто решил размяться и подышать свежим воздухом.
Я спросил:
— Как тебе это нравится?
Он пожал плечами.
— Мне везет. Как-то был в Италии, так один драматург свинтил. Правда, из гостиницы, а не из автобуса. Но тоже шороху было!
Когда мы вернулись на свои места, шорох набирал обороты.
Захарченко:
— Наталья Викторовна, вы жили в одной комнате с Ирмой. Неужели не замечали ничего подозрительного?
Наталья Викторовна:
— Ну, жила, жила. С кем поселили, с тем и жила. С какой стати мне за ней шпионить?
— Никто не говорит про шпионить! Но вы с ней общались больше, чем мы. Вы же писательница, должны быть наблюдательны. Какая она?
Наталья Викторовна:
— Какая, какая! Никакая. Вежливая, аккуратная.
— И это все?
— Все.
— Вот такая вы и писательница!
— Василий Дмитриевич, заткнитесь, пожалуйста. А то я скажу, какой вы сценарист!
— Ну, скажите, скажите! Какой?
— Говенный! Только жопу лизать умеете. Но, как оказалось, не ту.
— Ну, знаете! Я не желаю с вами разговаривать!
— И не разговаривайте. Я об этом и попросила!..
Наталью Викторовну приняли в СП недавно. До этого она много лет работала старшим редактором в издательстве «Современник». С ней произошло то же, что со многими редакторами, вынужденными править и переписывать «секретарскую» прозу. Невольно рождалась мысль: «Господи, какое говно! Я не могу не хуже!» Попробовала. Получилось не хуже. Ее рассказы иногда печатала «Литературная Россия», потому что никому не хотелось портить отношения с редактором «Современника», вдруг пригодится. Понемногу рассказов набралось на сборник. Потом на второй. С двумя книжками уже принимали в писатели. Превратившись из влиятельного редактора в рядового члена Союза писателей, она не утратила высокомерно-презрительной манеры разговаривать с авторами.
