«Кончайте вести себя как малые дети, которых обманули, – решительно сказал Дан, – решив не рассказывать нам о членстве в «Хагане», Габриэль был верен клятве, точно так же как все мы, дав ее только что».
Я же поодаль беседовал с Айей у сосны, к которой она прислонилась. Я видел, что неожиданная встреча в подвале заставила кровь отхлынуть от ее лица до того, что оно выглядело безжизненно бледным и лишенным выражения.
«Как было?» – спросил я ее.
Слабая улыбка была ответом.
«Ну, и каково твое мнение?»
«Пока я ни о чем не думаю».
«Было ли в этом какое-то оскорбление?»
«Оскорбление?» – удивилась она.
«Ну, и как тебе видится наш ротный командир?» – это был вопрос, чтоб хотя бы немного ее раззадорить.
«Теперь мы не будем с ним часто встречаться».
«Почему?»
«Командир роты не встречается с рядовыми. Нами будет заниматься какой-нибудь старший по отряду».
«Ты так полагаешь?» «Да».
Я почувствовал, что эта ее мысль, которая мне раньше не приходила в голову, вызывает во мне сильное возражение.
«Как это? Выходит, что все наши походы в поле, стрельба, беседы, чтение стихов, – все это внезапно прекратится?»
«Может это даже лучше»
«Почему?»
«Оставим это», – голос ее был настолько полон затаенной боли, что я тут же отстал от нее. Снова я был поставлен в тупик ее словами, так что продолжать разговор просто не было смысла. По сути, она намекнула мне, что ей нечего добавить к уже сказанному.
К нам подошли остальные трое, вероятно, пришедшие к некому согласию.
Общее решение было – просить срочной встречи с Габриэлем, чтобы выяснить непонимание, которое столь нас взволновало и обидело. Но и тут он опередил нас, назначив нам встречу у себя назавтра.
«Я обязан вам объяснять то, что произошло вчера», – начал он, – и выражение ваших лиц говорит, что сделать это я должен немедленно. Я чувствовал это еще на утренних уроках. Я предполагал и раньше, что ваше вступление в «Хагану» приведет к некоторым проблемам».
«Не вступление в «Хагану», а представление нас ротному командиру», – поправил я его с некоторой наглостью, стараясь, чтобы обвинительное выражение на моем лице при входе в комнату, не размягчилось от первой его улыбки.
Он улыбнулся мне и сказал:
«Несомненно, вы полагаете, что я приготовил для вас театральный спектакль, сохраняя наибольшее напряжение для последнего акта».
«Что-то наподобие этого», – сказал Яир.
«Итак, вы ошибаетесь», – он посерьезнел, и улыбка исчезла в морщинах, собирающихся у рта.
«Ты, несомненно, помнишь, каков был мой ответ на твой вопрос, не вторгаются наши действия в область, которой должна заниматься «Хагана» – обратился он к Яиру.
«Да. Это было во время нашего патрулирования Тель-Эль-Поль».
«Сказал я вам, что наши военные занятия до вступления в «Хагану, не помешают делу, а помогут вам стать бойцами избранного, особого подразделения».
«Удивляюсь, – хлопнул Яир себя по лбу, – как не пришло нам тогда в голову спросить вас, принадлежите ли вы к «Хагане», «Сомневаюсь, получили ли бы вы ответ. Но вернемся к нашему делу. Это действительно была моя цель: сделать из вас бойцов особого подразделения «Хаганы», чтобы вы могли выполнять именно особые задания, когда будете призваны к этому»
«Кажется мне, что ваша цель была значительно шире», – сказал я.
«Ты прав, И сейчас пришло время развернуть перед вами планы. С избранными бойцами «Хаганы», какими вы теперь являетесь, можно говорить без всякой утайки. Вы ведь знаете, что уже давно я жду прихода «событий». Но я не хотел встретить их с пустыми руками, а приготовить оружие нападения, с помощью которого мы сможем доказать арабам, а если будет необходимо, и англичанам, кто в этой стране тот, кого надо бояться. До сих пор вы знали о моих планах. На связь же с «Хаганой» я не мог даже намекнуть, ибо это просто был мне запрещено».
Он замолк, взял трубку. Снова я увидел в лице Айи появление острого чувства неприятия к зажиганию трубки, и того затуманенного взгляда, который возникал у нее от запаха золотистого табака «Африкандер». Я мог поклясться, что она сейчас выйдет на балкон, как это уже было однажды, но на этот раз я не собирался выйти за ней, ибо не хотел пропустить ни одного слова Габриэля. И все остальные нетерпеливо ожидали, что клубы дыма поднимутся к потолку, а сам он вернется к важной для нас беседе.
«Я мог позволить себе подвергнуть опасности должность преподавателя истории, или частного человека по имени Габриэль Тирош. Но ни при каких обстоятельствах не могу подвергать опасности ротного командира «Хаганы». Представьте себе, что я ошибся в выборе, и кто-либо из вас проболтался о наших делах. Ясно, что в таком случае ущерб был бы намного больше, если бы болтун знал, что я командир «Хаганы». Теперь вам понятно, почему я это не сообщил вам тогда, когда дал пистолеты и гранаты?»
«Теперь я знаю, в конце концов, откуда у вас были пистолеты и гранаты», – сказал Дан, показав, что этот вопрос не давал ему покоя. – Это мне стало ясно в тот момент, когда я был вам представлен».
«И при всем при этом, ты не знаешь того, что должен знать. Не знаешь, к примеру, где хранится оружие, которым вы пользовались. Но я не собираюсь тебе это открыть. Во всяком случае, не сегодня вечером. Вы должны привыкнуть к идее, что сокрытие некоторых фактов не является оскорблением или пренебрежением. Не путайте между моим отношением к вам, и вещами, которые я обязан скрывать. От этой чувствительности, которая подходит любовным парам, когда кто-то из них скрывает какие-либо измены, вы должны освободиться, и как можно быстрее».
И он начал говорить, как знакомый нам прежде Габриэль Тирош, властным тоном, на грани команды, для которой еще не настало время. И не потому, что он этого не мог сделать, а потому, что выбирал возможность оставаться в области голосов, входящих в сознание и сердце без того, чтобы рвать ими уши командными окриками. Этот тон решительного и четкого объяснения я любил больше его улыбки, ибо не верил, что она долго задержится на его губах, а почти тут же исчезнет, уступив место выражению серьезности и решительности, которые создали власть над нами, называемую Габриэлем Тирошем.
Несколько минут спустя мы стояли перед ним, видя самих себя, за исключением, быть может, Дана и Айи, по-детски глупыми.
«До вашего вступления в «Хагану», – продолжал он, – я не мог сказать вам о том, что являюсь командиром». Но также ясно, что я не мог только для вас организовать отдельно церемонию вступления в организацию. Вы должны понять, что для этого существуют четкие и твердые правила. Существует приемная комиссия, и все должны предстать перед нею, и есть командир, перед которым все обязаны появиться. Эту церемонию прошли десятки юношей и девушек, точно так же, как и вы».
Голос его повышался с минуты на минуту, и, показалось мне, сейчас перейдет в крик. Но крика не было. Возникла пауза, в которой воцарилось безмолвие до следующего мига, когда мы услышали внезапно голос муэдзина из соседствующей с домом мечети, и звуки эти были настолько громкими, что, казалось, доносятся прямо с балкона.
«А теперь оставим в стороне эти трели обвинения и примирения, и обратимся к будущему», – сказал он, – пришло время оставить эти ребяческие занятия, и видеть, что нас ждет в жестоком мире взрослых. Ясно, что мир этот не готовит вам красивый прием»
«Вы имеет в виду то, что сейчас происходит в стране?» – спросил я с некоторым сомнением, ибо не был абсолютно уверен в изменении настроения в его голосе.
«Да, – сказал он, – я имею в виду восставшие арабские банды. Мы так еще не нашли способа справиться с ними, как положено. Они хотят нас уничтожить, или навсегда засадить за решетку, чтобы иметь возможность бесчинствовать по всей стране».
«И что делает «Хагана» против этого?» – спросил Дан.
«Пока она не в силах изменить ситуацию. – Ответил он. – В данный момент наш еврейский анклав придерживается линии обороны по всему фронту, за проволочными заграждениями, бетонными стенами, мешками с песком или землей. Единственно, что евреи посылают в сердце врага, это свет прожектора, который они поставили, на водонапорную или наскоро сооруженную деревянную башню».
Мы знали, что по всем этим вопросам у Габриэля есть особое мнение. Мы помнили его слова о том, как следует отвечать на бандитские выходки арабов. Но сердце подсказывало нам, что сейчас мы услышим более ясные и подробные ответы.
«Не думаю, что наше руководство будет долго придерживаться линии обороны. Позже или раньше все придут к старому правилу, что лучшая оборона – нападение. Но проблема в том, что мы тем временем потеряем политически, и что выиграют арабы. Если мы будем долго тянуть с контрударом, мы можем проиграть всю кампанию, и поздно будет исправить совершившееся. Но оставим это политикам».
Тут же он торопливо поправил сказанное: «Вернее, дадим политикам определенное время, чтобы они проснулись и начали действовать».
