— Uno, per favore[53].
— Я же за рулем, приятель.
— Поедим, выпьем кофе. Будешь как огурчик. — Эндрю подозрительно посмотрел на него. — Или, может, ты теперь за здоровый образ жизни?
— Ну вот еще!
Гарри плюхнулся на табурет рядом с Эндрю и пробежал глазами меню, начерканное на черной доске.
— Кормят вкусно?
— Не вкусно, а очень вкусно.
Кормили здесь и впрямь вкусно. Гарри, зная, что сегодня у него не будет времени сходить в тренажерный зал, заказал порцию жареных кальмаров. Эндрю проблемы лишнего веса не волновали, он заказал гамбургер с чипсами и бутылку вина, которую почти целиком выпил один. Гарри восхищался способностью адвоката есть в свое удовольствие и не поправляться. А все потому, что тот был живчик, ни секунды не сидел без движения. Эндрю всегда был таким, сколько он его помнил. В детстве и юности они жили по соседству в Коллингвуде[54]. В школе одна училка-стерва с садистскими замашками изо дня в день пыталась выбить из него непоседливость. Если видела, что он ерзает или вертится, ставила его перед классом и, стоило ему пошевелиться, метровой линейкой лупила его по ногам. Эндрю вздрагивал, морщился, с минуту пытался стоять смирно, но это ему никогда не удавалось. К концу урока задняя сторона его ног превращалась в сплошной багрово-лиловый синяк. Конец жестоким побоям положила мать Эндрю. Однажды на родительском собрании она схватила изуверку за волосы и отхлестала ее по лицу. Эндрю не исключили из школы по той простой причине, что он был самым блестящим и умным из всех учеников, единственным, кто мог защитить честь школы на олимпиадах по математике и английскому языку. Эндрю не затаил зла на учительницу, издевавшуюся над ним. Она была садисткой, думал Гарри, но нынешним школам не помешало бы немного ее жестокости. Должна быть какая-то золотая середина. В ту пору, когда он был мальчишкой, подобные проблемы не решались с помощью полиции или адвокатов. Мать Эндрю извинилась перед учительницей, и та — без особой радости — приняла ее извинения.
— Помнишь мисс Баллингхэм?
— Кого? — спросил Эндрю с набитым ртом.
— Мисс Баллингхэм, учительницу в четвертом классе.
— А-а… ту психопатку. Боже! Сейчас она, наверно, где-нибудь в тюрьме строгого режима. Надзирательницей.
— Ну не так уж она была плоха.
Эндрю проглотил то, что жевал, и посмотрел на своего друга. Положил вилку, пригубил бокал с вином:
— Так в чем дело, малака?.
Гарри слышал, как его нога пяткой отбивает дробь на полу: стук-стук-стук. Усилием воли он остановил свою ногу:
— Некоторые считают, что я такой же, как она.
Эндрю изумленно посмотрел на него, потом отмахнулся:
— Да ну, какая из тебя мисс Баллингхэм?
— Конечно, я — не мисс Баллингхэм, черт бы ее побрал. — Гарри выругался по-гречески.
Эндрю вытер губы и подбородок, скомкал салфетку и швырнул ее на стол. Схватил сигарету, откинулся на стуле и громко рыгнул.
— Все, я сыт. Давай к делу. — Он стал раскачиваться на стуле. — Не волнуйся, малака, я обо всем позабочусь. Тебя никогда не обвиняли в насилии, за тобой числится один мелкий проступок, который ты совершил еще пацаном; ты — хороший отец, хороший муж, хороший бизнесмен. Тебя не повесят за то, что ты выпорол какого-то щенка, который заслуживал взбучки.
— Так и сказать на суде?
Эндрю рассмеялся. Пепел упал ему на рубашку, он рассеянно стряхнул его.
— Нет, ты будешь изображать раскаяние, будешь вести себя, как любящий муж и отец. Что соответствует действительности. А говорить буду я. Вот почему твой карман пустеет, малака; ты платишь за возможность посмотреть мое блестящее выступление. — Эндрю рыгнул, опять умышленно громко, чтобы шокировать сидящих за соседними столиками. — Если нам повезет, тот тукнутый неудачник явится на суд пьяным. Так что не беспокойся.
— Сэнди спрашивает, когда это будет.
— Вах… — Эндрю беспечно развел руками. — Не раньше, чем через несколько месяцев.
— Я хочу знать точную дату.
— Уведомление мы, наверно, получим в следующем месяце. А что за спешка?
— Просто хочу, чтоб все скорее закончилось. Хочу разделаться с этим раз и навсегда.
Эндрю презрительно махнул рукой над столом:
— Все это ерунда, приятель. Что самое страшное может произойти?
— Ты сказал, я могу получить судимость. Уже вторую.
— Заткнись, Апостолу. — Эндрю перегнулся над столом и заговорил настойчивым тоном: — Ты подрался, когда тебе было шестнадцать. Ни один судья это не приплетет. Ты отвесил щенку оплеуху, потому что он угрожал твоему ребенку. Ну хорошо, допустим, они попробуют что-нибудь из этого раздуть, так ведь у них ничего не получится. Обвинение в жестоком обращении тут не катит. В самом худшем случае тебе дадут по рукам. Это если окажется, что судья какой-нибудь сентиментальный наци или чокнутый псих, который во всем видит насилие. Но даже если они — психи, то, что ты сделал, это не преступление, понимаешь, да? Ничто. Ноль. — В голосе Эндрю зазвучали стальные нотки. — Знаешь, с чем предстоит столкнуться судье до рассмотрения твоего дела? А я скажу тебе, потому что сам не раз видел такое в суде. Судья увидит двухлетнего ребенка с раздробленной челюстью и проломанным черепом, потому что приятель-наркоша шестнадцатилетней наркоманки швырнул ее сына о стену, так как ему не удалось с утреца ширнуться. Судья увидит гнусного извращенца, который так часто трахал в задницу свою пятилетнюю дочь, что она не в состоянии срать и всю жизнь обречена ходить с прицепленным калоприемником. Это — правда жизни. Добро пожаловать в Австралию начала двадцать первого века. Неудивительно, что арабы нам так завидуют. А ты бы не позавидовал? Разве это не здорово? — Смутившись от собственной вспышки, Эндрю внезапно замолчал и, шмыгнув носом, допил вино в своем бокале. Заговорил он вновь уже с присущей ему насмешливой протяжностью в голосе: — Не дрейфь, Гарри, все будет нормально. Ты, Сэнди, Рокко — вы все нормальные люди. Вам не о чем волноваться. Так что лучше скажи, что тебя на самом деле беспокоит?
— Ты о чем?
Эндрю молча рассматривал Гарри. Тот раскачивался на стуле, глядя на один из крайних столиков, за которым три молодые женщины заканчивали обедать. Одна из них, блондинка в облегающей джинсовой мини-юбке, была настоящая красавица — длинноногая, загорелая. Я бы такую потискал, подумал Гарри. Он повернулся к своему другу. Эндрю не сводил с него глаз.
— Сэнди боится, что вся эта история попадет на телевидение.
На одно нелепое мгновение он подумал, что сейчас расплачется. Не смей слезы лить, придурок, пригрозил он сам себе. Он взял сигарету, быстро закурил и затянулся. На душе стало спокойнее. Хорошо, когда можно поделиться своими тревогами с другом. Страх Сэнди передался ему: семя дало всходы, пустило корни и постепенно расцвело в его воображении. Все, что они создали, могло быть затерто, уничтожено той тварью, которая передергивает факты, пытается представить Гарри этаким чудовищем.
Он это почувствовал сразу же на следующий день после барбекю, когда к ним в дом явились полицейские, чтобы взять показания у него и у Сэнди. Особенно старалась женщина — белокурая красотка, глаз не оторвать. Было видно, что она презирает его. Свиньи, подобные ей, не скрывают своего отношения. Он старался быть любезным, пустил в ход все свое обаяние. Тщетно. Она увела Сэнди в другую комнату, оставив его наедине со своим напарником-мужчиной. Тот, молодой — наверно, без году неделя служит в полиции, — тоже был настроен недружелюбно.
— Значит, вы ударили ребенка? — спросил он, глумливо усмехаясь, будто Гарри был каким-то извращенцем. — Вы часто бьете детей?
Гарри хотелось его придушить. Но он рассмеялся, пытаясь обратить все в шутку. Но сволочь коп не клюнул на его уловку. Гарри почувствовал себя еще больше униженным. Позже Сэнди сказала ему, что женщина-полицейский пыталась заставить ее признать, что Гарри бьет ее, бьет Рокко, что он вспыльчив, подвержен вспышкам ярости. Сэнди со всей возможной учтивостью повторяла, что ее муж по характеру не жесток, не агрессивен, объясняла, что он поднял руку на того ребенка только из страха, что Хьюго покалечит Рокко. Да он у вас прямо святой, с издевкой заметила женщина-полицейский. Сэнди в отвращении кривила губы, передавая ему тот разговор. Потом на ее губах заиграла озорная улыбка. Воспользовавшись удобным случаем, рассказывала она Гарри, я спросила у этой стервы, есть ли у нее дети. Разумеется, нет. Тут она и заткнулась. Нет, думал Гарри, заткнулись они после того, как им, по их просьбе, представили Рокко. Это их с Сэнди сын заставил полицейских заткнуться, ибо любому очевидно, даже недоумкам копам, что Рокко чудесный, здравомыслящий, нормальный, благословенно нормальный, хороший ребенок. Спасибо, Господи, спасибо, Панагия, за то, что у нас такой чудесный, замечательный сын. Вот что заставило их заткнуться.
