До самого конца уроков я ничего не слышала о Джеке. Не было никаких признаков того, что он прочел записку. У него всегда царил беспорядок в шкафчике, и я уже начинала думать, что записка затерялась и, наверное, это хорошо. Сложив книги в рюкзак и закинув его на плечо, я вздохнула с облегчением.
Но открыв дверь, я отпрянула.
Джек ждал за дверью, губы его дрогнули, но не улыбнулись.
— Что? — резко спросил он.
— Что «что»? — сказала я.
Он показал мне мою записку.
— Что ты помнишь?
Все. Но я не могла произнести это. Я пожала плечами и сказала:
— Разное.
Я собралась было уйти, но сильная рука Джека преградила мне путь, упершись в дверцу шкафа за моей спиной.
— Нет. Ты не можешь вот так оставлять записку, — он помахал клочком бумаги, — а потом говорить: «Разное». Я хочу знать, что конкретно ты помнишь.
Люди в коридоре глазели на нас, и я почувствовала, что краснею. Джек заметил это и уперся в шкафчик второй рукой. Сердце у меня бешено колотилось. Должно быть, на запястьях видно было, как бьется жилка.
Лицо Джека было совсем рядом с моим. Я чувствовала его мятное дыхание и свежий запах лосьона после бритья, и какие бы эмоции он ни испытывал, на вкус они были сладки. Я втянула носом их запах, получилось удивительно громко.
Он пытался поймать мой взгляд.
— Это первое, что ты мне открыла, и я не позволю тебе сейчас сбежать, — он помолчал. — Что ты помнишь?
Я посмотрела вокруг, на любопытных зрителей, и крепко зажмурилась, не в силах больше выдерживать пристального внимания.
— Скажи что-нибудь, Бекс. Что угодно.
— Тебя, — сказала я. — Я помню тебя. — Я не открывала глаз, но почувствовала, как руки его опустились. Он не двигался.
— Что ты помнишь обо мне? — Голос его звучал взволнованно. Будто он тщетно пытался держать себя в руках.
С закрытыми глазами так просто было представить себя в прошлом.
— Я помню, что твоя ладонь может полностью закрыть мое плечо. Что ты выпячиваешь нижнюю губу, когда мысленно решаешь какую-нибудь проблему. Что от нетерпения ты стучишь большим пальцем по безымянному.
Я открыла глаза, и слова перестали застревать у меня в горле. Теперь они лились:
— А когда что-то тебя удивляет, но ты не хочешь в этом признаваться, у тебя появляется крошечная морщинка между бровями. — Я протянула руку, чтобы показать где, но смутилась и опустила ее. — Она появилась в тот день, когда тебя назначили главным нападающим команды. И теперь.
На мгновение между нами не было ни напряжения, ни вопросов, ни обвинений.
Наконец он сделал шаг назад, вид у него был ошарашенный.
— Так куда мы пойдем отсюда?
— Никуда на самом деле, — прошептала я. — Это ничего не меняет.
Не переставая хмуриться, он сказал:
— Увидим.
Потом повернулся и ушел.
Я запомнила эти минуты. В промозглой тьме Тоннелей мне пригодятся эти воспоминания. Они будут сиянием свечи во тьме. Хотя бы на миг.
Я закрыла глаза, будто опустила крышку печатного пресса, делающего оттиск в памяти. Воспоминания были вне досягаемости Коула. Пока я хранила их, они были мои и только мои.
Сейчас
Дома. Осталось два с половиной месяца.
Время вытворяло со мной странные штуки. Иногда неделя пролетала, как один день, а иногда минута тянулась, словно вечность. Будто в часах села батарейка, и они идут все медленнее, пока их случайно не встряхнут, и тогда оказывается, что прошла уже неделя.
Я сказала Джеку правду — что помню его, — и все между нами встало на свои места. Исчезло напряжение. Я видела это, когда в классе ловила на себе его случайный взгляд. Теперь, когда он смотрел на меня, в его взгляде не было враждебности.
Мы достигли равновесия. Нашли способ сосуществовать в одном мире.
Я задумалась о других делах. С Мэри дело не двигалось, она не приходила в столовую две следующие недели. Но зато с отцом стало лучше.
Однажды после школы он попросил меня отвезти последний вариант своих предвыборных листовок в типографию к мистеру Мейси. В его офисе все было по последнему слову техники, но когда речь шла о предвыборной кампании, все было подчеркнуто старомодно. Отец был убежден, что лучший социальный инструмент — это рукопожатие, а с помощью компьютера никого не убедишь в искренности твоей улыбки.
Я взяла папку с макетами, открыла входную дверь и услышала голос отца из кухни:
— Работа тебе на пользу.
Потому что работа и помощь другим решают все проблемы. Мне нравилось, что отец дает мне задания. У нас все налаживалось.
Я поехала в город, доставила мистеру Мейси инструкции и, выходя из его конторы, услышала музыку, доносящуюся откуда-то из центра города. Я побрела на звук. Песня звучала тихо, и хотя она и казалась знакомой, я не могла ее вспомнить.
Я свернула на боковую улицу. В поисках источника звука я не смотрела, куда иду, и, завернув за угол у аптеки, ударилась головой в чью-то грудь.
В грудь Джека.
Он нес несколько коробок, все они, кроме одной, свалились на землю. Он замер, крепко сжимая последнюю коробку.
— Ой, — сказала я. — Прости.
— Бекс. — Он выронил оставшуюся коробку из рук.
Мы начали говорить одновременно:
— Что это…
— Я просто…
И оба не договорили.
Джек взял себя в руки.
— Вот бы как-нибудь столкнуться с тобой, не сталкиваясь буквально.
— Ты же футболист, — сказала я. — Подумай, что от меня останется в один прекрасный день.
Я пару раз замечала это — мгновения, когда казалось, что у нас все нормально, но лишь мгновения.
— Ты работаешь? — спросила я.
— Да. Все та же работа.
Я испугалась. Я не могла вспомнить, где он работает, и ощущение нормальности моментально испарилось. Его работа не была одним из тех воспоминаний, благодаря которым я выжила, и фактически прошло сто лет с тех пор, как я в последний раз думала о ней.
Он наклонился, чтобы поднять коробки. На каждой было написано имя и адрес.
— Доставка! — воскликнула я, вдруг вспомнив. — Доставка посылок.
Конечно же, любой, у кого есть глаза, мог бы догадаться об этом. Джек выпрямился и удивленно взглянул на меня.
— Ну да. Хотел бы я относиться к этому с твоим энтузиазмом. — Он дал мне две верхние коробки. — Пошли со мной, Бекс.
Мы зашагали по тротуару. Воздух был по-зимнему морозен, даже несмотря на рекордно теплый ноябрь. Зима пришла в город рано. Даже в самые жаркие дни всегда могла грянуть гроза.
Мы прошли несколько сувенирных магазинов, переполненных в основном индийскими украшениями, и остановились у витрины с бирюзой.
— Подожди здесь, — сказал Джек и взял две коробки.
Когда он ушел, я снова услышала музыку, доносящуюся непонятно откуда. Два-три уличных музыканта на Мейн-стрит, играющих за деньги по вечерам, не были редкостью. Дунул ветер, и звуки музыки стали слышнее.
Открылась дверь магазина, и вышел Джек, как раз в тот момент, когда я с тягостным чувством узнала песню.
Джек тоже услышал ее.
— «Мертвые Элвисы» снова в городе, — сказал он. — Почти каждый вечер дают импровизированные концерты на улице.
Коул и его группа дают концерты в городе. Кормятся энергией публики, как они делали веками. Они перешли от лир и арф к ситарам и лютням, а потом к гитарам и барабанам. Они дают концерты до тех пор, пока не становится очевидным, что они не стареют. Тогда они на некоторое время исчезают, меняют жанр и место, может быть, даже переходят на новые инструменты и начинают с начала. Начать с нуля для них не так уж сложно, ведь они умеют манипулировать эмоциями людей, для которых играют.
Я чувствовала на лице пристальный взгляд Джека, он хотел увидеть мою реакцию. Коул был где-то рядом, вместе с группой, но я была уверена, что на моем лице ничего не отразилось. Подняв следующую коробку, я сказала:
— Куда теперь?
Джек улыбнулся.
— Сюда. «Старый башмак».
Мы только закончили разносить посылки и проходили мимо «Салуна Маллигана», когда кто-то сзади окликнул Джека по имени. Мы обернулись. Карсон Смит, бармен салуна, делал нам знаки, чтобы мы подошли к нему. Джек взглянул на меня и вздохнул, как будто он знал, что хочет сказать ему Карсон, и это ему не нравилось.
— Прости, Джек, — сказал Карсон и открыл нам дверь в бар. — Это Уилл.
Я остановилась у двери.
— Уилл, твой брат? — спросила я. Последнее, что я слышала о нем, это что он служил в армии и попал на войну. Я не помнила куда — в Иран или Афганистан.
— Да. Он вернулся. Подожди здесь. Или, если тебе надо идти…
— Я подожду.
Джек кивнул и пошел за Карсоном в бар. Через несколько минут дверь бара широко распахнулась, и через нее медленно вышел Джек, он почти нес своего брата. В последний раз, когда я видела Уилла, он выглядел совсем как Джек, только был немного ниже и старше. Но теперь, когда он поднял голову, я едва узнала его. Он немного похудел, лицо его было покрыто потом, в уголках опухших глаз стояли капельки слез. Очевидно, пил он теперь еще больше.
