В веселом и немного приподнятом настроении я поднялся на четвертый этаж и развернулся, чтобы следовать выше.
И вдруг почувствовал, как оборвалось сердце.
Оно билось мерно и надежно. И вдруг остановилось, доводя мозг до состояния кислородного голода, а после несколько раз подряд провернулось, как переворачивается в воздухе висящий в небе сизарь.
На подоконнике между четвертым и последним этажами, на выщербленном, как кусок щербета, подоконнике, скрестив ноги, сидел…
Вот эти ноги, особенности подоконника, заклеенное изолентой треснувшее стекло и находящиеся в постоянном движении руки, словно он тасовал карточную колоду, я заметил в первую очередь, поскольку это было первое, что бросилось в глаза. Потому и запомнил. Если бы не тусклый свет садящегося за Москву солнца, и высвечивающий фигуру сидящего человека, и превращающий ее в черный силуэт, я изумился бы секундой позже. Но эта секунда ушла на то, чтобы привыкнуть к контрасту между светом и расположившимся посреди него черным как смоль пятном.
Вскоре я узнал человека. И сердце мое остановилось, чтобы потом в недоумении засуетиться.
На подоконнике сидел начальник службы безопасности Молчанов.
И только сейчас я заметил то, на что не обратил внимания сразу. Не обратил и не понял, потому что трудно было представить, что такое возможно. По рукам Молчанова бегал хомячок. Зверек цвета кофе с молоком бежал с крейсерской для себя скоростью. Он пересекал поперек одну ладонь начальника СБ СОС и тут же забегал на другую, чтобы так же быстро пересечь и ее. Молчанов подставлял одну руку, потом другую, и таким образом получалось, что быстро бегущий хомячок благополучно бежал на одном месте. Судя по трясущимся могучим плечам Молчанова, это его невероятно забавляло.
— Каким ветром, Герман? — спросил он. Клянусь, он не посмотрел на меня даже тогда, когда я, поднимаясь по лестнице, находился к нему спиной.
Хорошего юриста вот так, с полпинка, на землю не повалить.
— Тот же вопрос вам, Молчанов.
Он наконец-то посмотрел на меня, но в глазах этого страшного человека я не заметил офисной неприязни. Он рассматривал меня весело и даже с каким-то удивлением. От моего же приподнятого настроения не осталось и следа. Мой вопрос он истолковал в том смысле, какой принято считать прямым.
— Каким ветром меня занесло? — он включил в хомячке стоп-кран, сжав грызуна в кулаке. — Меня отсюда и не уносило. Я здесь живу, Чекалин.
Я хороший юрист, но этот пинок меня пошатнул.
— В каком смысле?
Великий адвокат Кони, услышав подобное из уст своего молодого коллеги, разразился бы, верно, бранью. Юридически образованный человек никогда не должен произносить эту фразу, она дает все основания полагать, что человек безнадежно глуп. Если юрист не понимает того, что ему говорят, будь то хоть фраза, сказанная изобретателем нанотехнологий, это не юрист, а дебил.
— Вы где живете, Чекалин?
— На Кутузовском.
— Так в каком смысле?
— Ладно, я сказал глупость. Просто я не мог предположить, что могу вас здесь увидеть.
— Странно, но мною овладевает то же недоумение.
Если это репликант, то теперь я точно знаю — без генов нобелевского лауреата тут не обошлось.
— Раз уж мы тут встретились и у меня есть объяснения своего присутствия, то, может быть, вы окажете честь мне такой же искренностью? — И Молчанов снова подставил руку, чтобы хомячок продолжил свой бессмысленный путь.
— Я тоже здесь живу.
Он не удивился. Он принял вызов с достоинством, молча. И поняв, что выставить меня дураком можно только одним способом, снова сжал грызуна в кулаке, а вторую руку опустил в карман пиджака.
— Я иногда вывожу их погулять, — объяснил он, вынимая из кармана связку ключей. — Дома его ждет гражданская жена, хомяки, как вы понимаете, лишены возможности посещать ЗАГСы, и для того чтобы красавчик зарядился энергией, я даю ему возможность порезвиться. От бега у хомяков возрастает потенция. Но стоит его перекормить, как он превращается в ленивого дурака. Тогда его интересует все, что угодно, кроме любимой и продолжения рода.
Он все это говорил, поднимаясь с ключами в руках на пятый этаж. Он говорил, не отворачиваясь от меня, и это было приглашением следовать за ним.
Как сомнамбула, я вошел в открытую дверь и разулся, хотя он просил меня этого не делать. Первое, что я почувствовал, — нестерпимый запах. Шагнув в комнату вслед за хозяином, я увидел огромную клетку, заполненную хомяками. Штук тридцать или сорок зверушек двигались во всех направлениях, мешая друг другу, и только при внимательном рассмотрении можно было заметить, что они не мешают друг другу, а движутся по какому-то единому закону.
— Чай, кофе?
— Кофе, — машинально ответил я, сожалея, что не предложили водки. Я с удовольствием бы выпил, ибо нет ничего лучше для приведения своей нервной системы в порядок, чем полстакана хорошей водки.
— Так вы не ответили, Чекалин, — раздалось из кухни, где мгновением ранее зашумел чайник. — Я здесь живу, а потому имею полное право знать, что в моем доме и на моем этаже делал юрист компании, за безопасность которой я отвечаю.
— Мне трудно поверить в то, что вы здесь живете, — шагая вдоль стеллажа с книгами, ответил я. — И тому есть ряд причин. Например, мне кажется невероятным, чтобы вы интересовались гончарным искусством Руси времен Владимира Красно Солнышко, книгами о чем уставлено две трети полок. Во-вторых, мне так же трудно убедить себя в том, что вы изучаете английский. Я его выучил самостоятельно, чтобы хоть чем-то отличаться из студенческой массы, но поверить, что занимаетесь самообразованием вы — в это поверить проблематично.
— И насколько хорошо вы знаете английский? — Вместе с этим я слышал, как в кухне наливается в чашки кипяток.
— Достаточно, чтобы понять человека, усвоившего содержание этих книг.
Молчанов вошел, держа в огромных руках по блюдцу, на которых дымились крошечные чашки кофе.
Руки он, зайдя в квартиру, тщательно вымыл, поэтому чувства брезгливости я, принимая одну из них, не испытывал.
— Personally I prefer the coffee prepared by means of cooking, — вдруг заговорил он, и я, чтобы поймать уже движущуюся мысль за хвост, стал быстро переводить. — And I to catch already moving idea for a tail, began to translate quickly.
Человек со взглядом неандертальца и реноме Шрека только что сообщил мне, что предпочитает кофе, приготовленный в джезве, и при этом он сожалеет о том, что на такое удовольствие у него теперь совершенно не хватает времени.
— Отчего же? — немного озадаченно пробормотал я.
Он пригубил напиток и поставил чашку на стол.
Поглядывая на клетку, он указал и мне на нее пальцем.
— Посмотрите, Чекалин. Все они уверены в том, что совершают полезную работу. В том смысле, что никогда не откажутся от этого занятия. Все эти несколько десятков примитивных существ совершают движения, зависящие от размеров и формы клетки. Если я сейчас их вывалю в ведро, некоторое время они будут находиться в стрессе, но потом успокоятся и снова начнут делать полезную работу — двигаться. При этом наверх полезут самые сильные и сообразительные, слабые и безмозглые будут двигаться внизу и терпеть страдания.
Он пил кофе и взглядом советовал следовать его примеру. Убедившись, что я пью, Молчанов успокоился и снова показал на клетку.
— Я забочусь о них, и они знают, что в восемь и в двадцать часов я насыплю в клетку перловку. Их организмы привыкли к этому так же, как к свежему воздуху и свету, потому что в девять часов я выношу их на балкон, чтобы подышать. Но что будет, если я вынесу их на улицу, вывалю на траву и предоставлю самим себе? Думаю, что, оказавшись в том состоянии, когда придется соображать самостоятельно, большинство из них, если не все, погибнут. Кого-то утащит ворона, кто-то станет забавой кошки, и лишь единицы по счастливой случайности окажутся у детской песочницы и попадут в руки детей. Те принесут их домой, и вскоре хомяк окажется в такой же клетке. Ему подсадят пару, они начнут размножаться и их будет много. И они снова подчинятся корпоративной дисциплине, и наверху опять окажутся самые сильные. Их устраивает только такой формат существования и никакой другой.
Я смотрел на Молчанова, который говорил о вполне безобидных вещах, но страх меня не отпускал.
— Клетка — форма существования всех безвольных существ. Они будут чрезвычайно признательны вам, если вы дадите им корм, организуете их рабочий день, наложив его на схему взысканий и поощрений и обозначите перспективы. Знают ли они, что чем их больше, тем больше помет, тем больше доход разводчика? Их это не интересует. Главное, что по пятницам я даю им расслабиться, выпуская на балкон без клетки, но вечером, когда выставляю клетку на пол, они все до одного собираются в нее, чтобы продолжить свое глупое хождение. Обратите внимание, что они в клетке повсюду, но ни один из них не приближается к западной ее части. Почему?
