— Э-эй, копай прямее, — покрикивал он и добавлял, поворачиваясь к своему собеседнику: — Да раньше, чем у нас тут что вырастет, война уже кончится.
Он покупал рассаду по дороге с работы и втыкал ее в грядки аккуратными рядами — бледно-зеленые листочки капусты на желтых стеблях, цветную капусту и спаржу. Колин переворачивал дерн и разбивал большие куски, а отец граблями разравнивал землю, выбирал камни и пучки травы. Присев на корточки у конца грядки, он доставал из жилетного кармана пестрый пакетик, отрывал уголок и высыпал на ладонь маленькую кучку семян. Зажав их в кулаке, он тряс его над грядкой, точно стаканчик с игральными костями, нагибаясь или приседая на корточки, а потом подошвой нагребал на них землю. Пройдя грядку, он подбирал прут, накалывал на него пустой пакетик и втыкал его там. Так он посеял морковь и свеклу. Горох и фасоль лежали в больших пакетиках в кармане пиджака, и он сажал их по-другому — делал пальцем ямку и опускал в нее одну горошину или одну фасолину. Наконец, когда все пакетики опустели, он нарезал прутьев с живой изгороди и принялся втыкать их над грядками крест-накрест. Иногда он отрывался, шел туда, где Колин продолжал копать, и говорил:
— Ну-ка, дай мне, а то мы здесь до полуночи проторчим! — Он глубоко загонял лопату в землю и переворачивал тяжелые куски дерна. — Могли бы прежде распахать луг, чем сразу распределять участки. Не земля, а камень.
Близость Клуба была соблазнительна, и многие, принеся с утра лопаты и грабли, уходили, едва приближался час его открытия, и возвращались только перед обедом, чтобы захватить свои инструменты, а отец Батти просто валился на траву под изгородью и спал, раскинув руки, раскрыв рот и громко храпя.
— Почему бы и не выпить, — говорил отец. — Но не люблю я, когда человек своей меры не знает.
Однако, разговаривая с мистером Батти, он стоял перед ним чуточку боком, смотрел на его багровое лицо снизу вверх с какой-то робостью, повторял: «Верно, Тревор, верно!», смеялся и прижимал ладони к пиджаку.
Отец работал на участке с большим усердием. Он ухаживал за грядками так же старательно, как шил или стряпал, когда мать болела. Когда по улице проезжала тележка молочника и на мостовой оставались конские яблоки, он говорил: «Ну-ка беги, собери их». Вечером Колин относил навоз в ведре на участок и разбрасывал его по грядкам, а отец уходил на соседний участок потолковать с мистером Батти или с мистером Шоу. Он говорил:
— Подергал бы ты сорняки. Оглянуться не успеешь, все уже заросло.
Мистер Риген не захотел взять участка, но он часто заглядывал к ним на луг в воскресенье или вечером, когда выходил из Клуба, помахивая тросточкой, которую обязательно брал с собой, если шел куда-нибудь дальше угла улицы или двора шахты. Он стоял в своем котелке у изгороди, опираясь на тросточку, и говорил:
— Нет-нет, я дальше не пойду, — и добавлял, указывая на свои ботинки, которые всегда сверкали: — Не хочу доставлять старухе лишних хлопот.
— Если они сами его не замечали, он окликал отца из-за изгороди, раздвигал ветки тросточкой и говорил:
— Ну, Гарри, отлично вы тут поработали.
А позднее, когда на грядках поднялись темные кустики свекольной ботвы и под зелеными пушистыми перышками проглянула ярко-оранжевая морковь, он говорил:
— Ну, Гарри, да их прямо хоть на выставку, — а потом добавлял, если отец выдергивал морковку, чтобы показать ему: — Ну, Гарри, я бы не отказался съесть завтра за обедом парочку-другую таких красоток, — и удивленно качал головой, когда отец выдергивал еще несколько.
— Да что тут, мы же всего сами не съедим, — говорил отец и обязательно выдергивал еще несколько для миссис Блетчли.
Мистера Блетчли совсем недавно призвали в армию. В отличие от тех, кто работал на шахте, у него не было брони, и вскоре после того, как миссис Блетчли и Блетчли в слезах проводили его с маленьким чемоданчиком до станции, там по путям между вагонами уже расхаживала с шестом какая-то женщина в линялом комбинезоне, а мистер Блетчли приехал потом домой в короткий отпуск уже в форме, загорелый и словно бы довольный, и после этого они его больше не видели. Новости о нем они узнавали только от Блетчли — по дороге в школу он перечислял, сколько человек его отец убил на прошлой неделе, сколько взял в плен и какую территорию единолично отбил у врага.
— Так сколько он их там убил? — спрашивал Батти, а услышав ответ, ошеломленно смотрел на Блетчли и говорил: — Чем же это он их?
— Голыми руками, — говорил Стрингер. — Чтоб столько поубивать, нужна армия, не меньше.
— Пулеметом можно, — объявлял Батти, почему-то кидаясь на защиту Блетчли, если его цифры и подвиги вызывали сомнение.
Иногда по воскресеньям они уходили погулять часок перед чаем. Прогулка требовала приготовлений. Отец чистил туфли матери и свои башмаки — тер их щеткой, а потом тряпкой так, словно хотел протереть насквозь, а Колин чистил свои и Стивена. Потом они умывались, и, пока мать натягивала на Стивена черные штанишки и курточку, Колин надевал праздничный костюм. Отец спускался тоже в костюме. Лицо его было красным и лоснилось. Он нагибался к Колину, осматривал его уши, шею, руки. Потом они ждали несколько минут, пока мать поднималась в спальню переодеться. Отец стоял перед зеркалом на кухне, вытряхивал на ладонь помаду из белого флакончика, втирал ее в волосы, разделял их на косой пробор и аккуратно зачесывал назад, покрикивая через плечо:
— Осторожнее! Не вертись! Не запачкайся! Стой смирно!
Наконец мать спускалась в своем лучшем пальто, темно-коричневом, доходившем ей почти до лодыжек, задвигала засов на задней двери и запирала ее изнутри, ключ опускала в карман отца и говорила: «Носовой платок ты взял? А деньги?», даже не обернувшись к зеркалу, в которое отец, хотя и кончил приглаживать волосы, все равно то и дело поглядывал. Потом они выходили через парадную дверь.
Парадной дверью они пользовались только в таких случаях, и отец, чувствуя на себе взгляды из окон по ту сторону улицы, тщательно ее запирал, дергал для проверки и прятал ключ в тот же карман, где уже лежал ключ от черного хода.
— Не понимаю, чего мы ее запираем? — говорил он матери. — Что у нас можно украсть?
— Просто удивительно, сколько всего могут отыскать воры, если уж войдут в дом, — отвечала мать, оглядывала окна, проверяя, все ли в порядке, и они выходили на улицу.
Колин вел Стивена, а мать под руку с отцом шла сзади. Время от времени они делали ему замечания: «Поднимай ноги выше! Не шаркай! Вынь руки из карманов. Пора тебя подстричь. Теперь понятно, почему на тебя ботинок не напасешься!» А если они старались идти аккуратнее, сзади слышалось: «Ну что ты еле ноги волочишь? Иди быстрее. Мы сейчас вам на пятки наступим».
Они неизменно шли через поселок к Парку, и отец обязательно окликал всех встречных, даже если знал их только в лицо: «Добрый день, Джек, добрый день, Майк!», — а они нередко глядели на него с недоумением, но кивали в ответ.
— Этого парня на прошлой неделе поймали в шахте со спичками, — объяснял он матери, а она говорила:
— Этого? Ты что-то путаешь. Он водит грузовик.
— Нет-нет, — говорил отец. — Он шахтер, я его хорошо знаю, — и оглядывался, но редко продолжал спорить.
В Парке они неторопливо гуляли по дорожкам, которые вели к качелям и декоративному пруду. Вокруг, нередко с детскими колясками, прогуливались другие семьи или, если день был сухой, располагались на траве — мужчины спали, женщины сидели выпрямившись, вязали и переговаривались друг с другом, а дети играли возле качелей.
— Никаких качелей в воскресенье, — говорил отец, стоило Стивену поглядеть в ту сторону. — Не сходи с дорожки и не пачкай ботинок.
Обычно на обратном пути Стивен начинал проситься на руки, он хныкал, дергал отца за руку и канючил:
— Пап! Возьми меня!
А отец говорил:
— Сам пойдешь. Какая же это прогулка, если тебя будут таскать на руках. Да я бы тогда не стал надевать хороший костюм.
Однако он брал его за руку, и Стивен повисал между ним и матерью, а Колин шел впереди всех или, если уставал, то сзади. Отец по временам оглядывался и покрикивал:
— Да иди же! Чего ты отстаешь, — и добавлял, обращаясь к матери: — Лошадь на поводу тащить и то легче.
Когда они подходили к двери, отец отпирал ее, мать входила первой, брала чайник, ставила его на очаг и только тогда снимала пальто. Отец разгребал золу, подкладывал уголь, а потом тоже снимал пальто, подходил к столу, на котором уже были расставлены чашки, и помогал заваривать чай.
9
Зимой воздушные налеты возобновились и к ним приехал пожить его дед. Это был невысокий щуплый человек с прямой спиной и густыми седыми волосами, которые он, как и отец, стриг по-мальчишески коротко. Глаза у него тоже были светло-голубые, и кожа вокруг них собиралась в смешливые морщины.
