– Пятнадцать с тридцати потеряешь,- предупредил Кузьма.
– Чёрт с ними, с процентами,- отмахнулся Сашка,- зато без мороки.
– Ох, Александр, и горяч ты, – Ухта был в дверях,- ну ты, Матвеич, хоть его не заводи. Седина в бороду, бес в ребро.
– Ладно,- Матвеич порвал бумагу,- ты, Александр, и, правда, не лезь там. Мы тут и так справимся. Нам всем попадёт и так по первое число, ещё ты с моим насосом упрешься, добра не выйдет.
– Что, мужики, заавансировались?- Сашка прервал спор,- давайте. Собираю,- и пошёл от одного к другому, читая листы и спрашивая каждого, не забыл ли чего и кого. Ухта ушёл. Был его черед таскать воду в баню. Предпоследним, перед Матвеичем, был здоровый детина с тем именем, которое Сашке показалось странным, Боян. Сашка подошёл, подсел.
– Готов?
– Да вот, Александр, не знаю, как писать,- Боян как-то весь сжался.
– Ты что, неграмотен?- удивлённо посмотрел на него Сашка,- так давай я напишу.
– Давай выйдем,- предложил Боян, натягивая шапку и фуфайку. Сашка согласно кивнул, и они выскочили наружу.- Грамотен я,- вдыхая холодный воздух, произнёс Боян,- понимаешь, как начать, не знаю. Хотел с Ухтой переговорить, но чувствую – не смогу. Стесняюсь.
– Серьёзно!?- Сашка глянул на него снизу вверх.
– Нет. И тебе не смогу,- и повернулся, чтобы уйти.
– Стой!- хватая его за рукав и пытаясь удержать, сказал Сашка,- одним словом можешь?- Боян замотал головой, отрицая.- Ну, хоть намекни.
– Девушка,- промямлил Боян, отстраняя руку и пытаясь войти в дом.
– Да постой ты,- Сашка вцепился в него ещё крепче,- говори, не молчи. Тебе тут торчать аж до осени. А жизнь-то идёт,- аргументировал Сашка.
– Понимаешь, приглянулась одна. Мы на пару дней в посёлке осели. На танцы пошли. Там я с ней и познакомился. До ночи гуляли. У меня с ней немота. Боязнь слово промолвить взялась откуда-то. А дотронуться и не помышляю. Жуть. Нет, с теми, что обычно там ляли-вали, я нормальный, правда. А эта глаз с меня не сводит, косит в мою сторону, да и мне она нравится. С ней вообще странно вышло. Только мы в клуб вошли, она сходу мне на глаза попалась. Полвечера я вокруг ходил. Подойти, пригласить на танец, нет сил. С другими танцую, а к ней никак, будто кто черту запретную провёл. Под самый уж конец пригласил. Ноги деревянные, во рту пересохло, руки вспотели. Сам себе противен,- Боян перестал говорить, видимо вспомнив прежние ощущения. Мгновение спустя продолжил:- Слово мне дай, что никому не болтнёшь.
– Клянусь делом,- Санька отпустил его рукав,- дальше.
– Дальше!? Дальше всё закончилось. Выходим из клуба. Идём. Провожаю, значит. Дистанция – метр, но рядом. К дому подошли, она мне: "Спасибо". И шмыг в калитку. На второй вечер я уже себя настроил, ночь не спал, всё думал, предлоги разные искал, чтобы сразу подойти к ней в клубе, если придёт. С ума сойти. Пришла. Я к ней сразу подошёл, на первый же танец пригласил. Ты знаешь ведь наши клубы. Полвечера по стенам трутся и только с половины уже все танцуют. А тут я со своим бредом в первый же танец к ней подошёл, поджилки трясутся, вдруг откажет. Нет, пошла. И танцуем мы вальс одни. Понимаешь. Весь посёлок глазеет. Шуточки там разные, подколки. Но мы стойко до конца дотянули, а со второго, когда уже все кинулись танцевать, говорит мне: "Давайте уйдем". И мы тихонько смылись. Полночи по посёлку туда-сюда бродили молчком. В конце уж она руку мою взяла, когда к дому шли. Пиджак снимает у калитки, мне подает: "Спасибо". Я киваю, как осёл, она чмокает меня в губы и по тротуарчику цок-цок, убежала. У меня в башке туман, всё отшибло: зрение, слух, как чурка, одним словом, стоеросовая. Где-то из ниоткуда слышу голос, будто бы её: "Я буду ждать".- Боян посмотрел на Сашку.- Что делать, а?
– Ясно, что,- Сашка поднял палец вверх,- сватать, если нашенская, ну и коль согласие даст. А то, не ровен час, уведут следующим летом, пока ты тут ломом машешь.
– Я думал – только я один сумасшедший, а у тебя тоже того,- Боян повертел пальцем у виска,- кто ж нынче сватает. И потом, я имени даже не знаю. И она моего тоже, наверное.
– Это ты брось. Если ты не спросил, то девка осведомилась через подруг. Где живет-то, запомнил?
– Я впервые в этом посёлке. Да и темно ведь было.
– Опиши её. И медленно, как в первый день провожал, как шли, то есть,- потребовал Сашка.
– Роста,- Боян отметил у себя на груди,- такая, примерно. Волосы темно-русые. Глаза карие.
– Родинки есть?
– Да. У левого глаза. Снизу так. Небольшая.
– Эх, мужик, мужик! Не слева, а справа. Это тебе слева, когда в зеркало смотришься. Всё. Дальше не надо. Теперь я тебе говорю, а ты отмечай. Вышли из клуба. Шли вниз направо. Потом ещё раз направо. Потом на небольшой взгорок и долго шли прямо. Потом опять направо в проход какой-то, и ушла в калитку.
– Точно,- выдохнул Боян.
– У неё в глазах звездочки,- тоже вздохнув, произнёс в заключение Сашка.
– Точно, искорки такие шальные,- Боян положил свою ручищу Сашке на плечо,- кто такая? Как звать?
– Ксюха,- Сашка пнул снег,- руку забери. Плечо оторвешь.
– О, чёрт!- опомнился Боян, отпуская Сашкино плечо, которое и в самом деле сдавил,- извини. Мозги съехали.
– Значит, Ксения тебе приглянулась. Калитвина она по отцу. В следующем июне восемнадцать ей будет. А тебе-то сколько?
– Двадцать шесть. Будет,- Боян снова стушевался,- что, старый.
– Самый как раз,- Сашка черпнул снега,- крестным на первенца возьмешь – сосватаю.
– Клянусь,- Боян ухватил Саню в охапку,- а как? Я ведь здесь.
– Это не твоя забота. Ты в общем-то и не нужен. Другой вопрос, согласится ли она. Если нет, то, как понимаешь, я "пас". Но усилия приложу самые что ни на есть. Это могу обещать.
– Лады!- Боян расплылся в улыбке.
– Твои родители кто?- спросил Сашка.
– Ссыльные.
– Мы все ссыльные. Я не про то.
– А! Усть-Юдомец я. Батя и два брата в "семье". Отец очень давно. Ну и мы тоже. Куда же ещё идти, в партию, что ль? Один, правда, в армии сейчас. Младший. Есть ещё четвёртый брат, старший, но он в Москве. В институте каком-то преподаёт, научном. Он с дядей вырос. Его мать в лагере родила, брату мужа, батя-то тоже сидел, весточку послала, чтобы мальчика забрал, если есть возможность. Их же отбирали у родителей, в интернаты рассовывали, имена давали другие. Брат отца имел фамилию другую, это у нас, болгар, так бывает, а он в НКВД, дядя то есть, служил, вот он его и забрал в детдоме. Усыновил, воспитал. Уже когда вся эта муристика кончилась, дядя ему всё обсказал. Они приезжали вместе. Я пацаном ещё был. Вот твоих лет. Так он там и осел в Москве, но письма пишет регулярно, матери и отцу посылки шлёт. Жизнь так обернула, что поделать. Ещё есть сеструха. Ангела. Мужик её тоже в "семье". В Сардане теперь пыхтит. Русанов. Может знаешь?
– Борис, что ль?
– Ага.
– Так его женка – твоя сестра родная?
– Да.
– Ты, стало быть, Апостолов?
– Ну да!- Боян смотрел на Сашку непонимающе.
– Всё. Сговорились. Сватаю. Идём в дом, а то я промерз. Какой у тебя размер?
– Чего?- не понял Боян.
– Нет, правда, мозги отбило. Кольцо.
– А!- хлопнул себе по лбу Боян,- чёрт его знает.
– Ниткой мне отметь.
– Я проволочку алюминиевую скручу, сгодится?
– Пойдёт,- входя в двери, ответил Сашка,- и авансировку заполни. На кой она мне ляд пустая в посёлке. А расходы по сватанью я на себя возьму. Чай, кум я будущий иль нет.- В избе Сашка подсел к Матвеичу, расположившись спиной к печи, чтобы согреться,- давай, Матвеич авансировку,- и шепотом добавил,- и записку к жене.
– Нет, Александр. Грех на душу не возьму. Прости.
– Тогда продай мне его, насос этот проклятый. Торгуемся,-предложил Сашка компромисс,- я ведь такой, всё одно достану, но лишний шум мне, сам понимаешь, делать нет резона. А ты продал – и греха нет. Как?
– Сволочь ты, Санька,- Матвеич потрепал его по плечу, но на лице светилась улыбка,- ты кого хошь в грех введешь,- и стал писать-таки жене записку, чтобы отдала предъявителю насос.
– Вот теперь всё,- прочитав записку, сказал Сашка,- раньше Нового года обоз не ждите. Но к двадцатым числам января всё припру. Если откажут в заявке, кого из вас могу считать в найме?
Все подняли руки. Добываемое обещало солидный капитал, и мужики, от добра добра не ищут, были готовы тут слечь костьми. К тому же пускать из рук такую жилу считалось безумием полнейшим, да и неуважением к себе, своему делу, своей профессии. Кто ж захочет себя не уважать, когда рядом, в трёх шагах от тебя, лежит песок, в котором почти двести граммов золота. Да пропади оно всё пропадом, всё это богатство, в конце концов, но престиж профессии и уважение к себе самим был в тысячу раз дороже этого презренного металла. Видя единогласное одобрение предложенному, Сашка кивнул, давая понять, что всё улажено окончательно. После чего, выпив чаю, лёг спать.
По возвращению в посёлок Сашка в тот же день снёс отчетность и авансировки. Утром следующего пришёл кассир и выдал ему его долю и плату на всех, с заверенными и отмеченными авансировками. Это значило, что совет по его заявке добро не давал или просто даже не стал пересматривать ранее принятое решение. У Сашки плата, как и у всех, была 20700 рублей. Их он отдал отцу. Доля была его личным доходом, и всеми, как правило, расходовалась на дело по усмотрению владельца. Он мог распорядиться средствами, как угодно. Доход весил шестьдесят пять тысяч и уже был им распределен на оставшихся на его участке мужиков, как плата за работу. Плата же за работу включала в себя, прежде всего продовольствие и обмундирование, которое было необходимо доставить. "Золотой" их заработок, согласно поручениям, Сашка был обязан доставить по месту требования. Кроме того, взяв из "золотых" денег каждого определённую часть, надо было приобрести по заявке просимое. За один грамм добытого металла "семья" платила один рубль. Сдавала же его за кордоном в надёжный банк по цене три доллара пятьдесят центов за грамм при курсе 0,7 рубля за доллар. Таким образом получались в наваре один рубль сорок пять копеек. "Семья" брала на общие расходы двадцать пять копеек с грамма. Ещё двадцать пять шло в кассу оплаты найма. Найм представлял собой три касты людей: Стрелков, Контрольщиков и Караванщиков. Стрелки, в свою очередь, делились на бойцов охраны, то есть стражников территории, в этой роли и существовал на данный момент Сашка, это была самая нижняя ступенька лиги стрелков; стрелков дозорного корпуса, выполнявших задачи охраны внутри всей территории "семьи"; и стрелков-внешников, то есть тех, кто непосредственно выполнял разного рода операции вне территории. Контрольщики делились на два крыла: горняков, осуществлявших непосредственное руководство по добыче металла, это были опытные горные инженеры и геологи; и хозяйственников, занимавшихся снабжением всех необходимыми материалами. Караванщики имели три ветви: доставщики через кордон; доставщики внутри территории; транспортники. Последние, транспортники, были нижней частью всей надстройки пирамидки. Это были пешеходы-носильщики груза, доставлявшие груз на своих плечах. В транспортники ссылали за различные провинности, попасть в транспортники означало попасть в "ишачью колею". Всем, кроме добытчиков, платили ставки, на что уходило пятьдесят копеек с грамма. Ещё пятьдесят копеек оставалось на счёту за кордоном под проценты. Оставшиеся сорок пять копеек использовались на месте. С них шла плата добытчикам, если случился неудачный сезон, величину определяло собрание старейшин. Ещё из них платили пенсию старикам, вдовам на погибших мужей и, им же, на детей, ставших сиротами. Платили стипендию тем, кто поехал учиться в вуз или техникум, при условии возвращения, в противном случае сумму надо было вернуть, и ещё на мелкие хозяйственные нужды.
