— Если во мне эти мужчины, о которых ты говоришь, обнаруживают лучшее, что есть в них самих, лучшее из того, о чем они мечтают для своих жен, своих дочерей или сестер, то моя жизнь не напрасна…
— Ты не святая, а лицемерка… И, чтобы окончательно удостовериться в этом, я сделаю вот что. Я не удовольствуюсь тем, что проведу с Салимом день; ты найдешь способ вывернуться перед Фаридом. Салим уезжает завтра утром. Я не расстанусь с ним до его отъезда. В твоем распоряжении целая ночь, чтобы либо прикрыть меня ложью, либо разжечь скандал… Теперь выбирай. — Помолчав, я добавила:- Но берегись, Лелла, потому что я выберу правду…
— Опомнись…
Теперь уже она умоляла. Бледная, она унижалась передо мной. Я победила, сказала я себе, но почему же на гребне победы так кружится голова, откуда эта неизбывная печаль?
— Опомнись. Прежде чем посеять смуту, подумай, будь осторожна. Не ломай ничего в этом доме, в этом порядке!
— Я предпочитаю беспорядок, ответила я без всякой иронии. — Я предпочитаю скандал. Чтобы хоть раз, единственный раз в этом доме во весь голос прозвучала правда!
— Ты нечувствительна к несчастью, к разочарованию других людей. Ты всего лишь эгоистка.
— Мы уже достаточно поговорили, — заявила я. Я ухожу.
Я вышла. Итак, вызов был брошен. И тем не менее — о беспечная молодость! — оказавшись снаружи и подставив лицо свежему ветерку, обегавшему темные улочки арабской части города, я чувствовала себя счастливой от близкой встречи с Салимом. Мне предстояло провести с ним весь день и всю ночь.
Салима, похоже, угнетала мысль о предстоявшем отъезде. Я решила не обращать на это внимание. Я думала о том, что оставила позади. Если Лелла скажет Фариду правду, хватит ли мне храбрости вернуться завтра домой? Хотя, впрочем, завтра, казалось мне, никогда не наступит.
Все же я попыталась развеселить Салима. Я опасалась, как бы его печаль не омрачила остававшиеся нам часы. Мне хотелось для нас плотного, реального настоящего вдали от всех остальных.
Мы стояли, облокотившись на балюстраду. Впереди расстилалось море, а внизу, у наших ног, порт, местами кипящий, местами праздный. Я слушала, как жизнь в нем то бьет ключом, то довольно надолго замирает, чтобы потом снова встрепенуться. То был добрый приятель. Запрокидывая голову, я видела огромное ложе неба. И говорила, говорила, что взбредет в голову, из одного лишь удовольствия бросать в эту дикую голубизну свои слова и смех. Тогда Салим переставал хмуриться.
— Хорошо бы провести весь этот день в парке, — вздохнула я.
Спустя несколько минут мы направлялись к Опытному саду. Напитавшись его тенью и свежестью, мы вернулись оттуда вечером в переполненном трамвае. Все произошло слишком быстро: посещение зоопарка, где меня по-прежнему не оставляло ребяческое возбуждение и где Салим улыбался моим открытиям — но я чувствовала, что ему доставляет удовольствие показывать мне все это; с ласковой снисходительностью он приговаривал: «Да ты ничего не видела! Ничего!..»- молчаливая прогулка по той нескончаемой аллее… Мы неторопливо шагали; день начинал меркнуть; Салим взял мое лицо в ладони, оставаясь при этом очень серьезным.
— У тебя хватит терпения меня дождаться? — спросил он.
— Конечно, хватит, — ответила я, вымучивая улыбку: я с трудом противилась искушению уткнуться лицом ему в плечо и оплакать его отъезд, те часы, которые нам суждено потерять. Тут он заговорил:
— Теперь, когда тебе известно все о моем прошлом, я клянусь тебе, Далила, что отныне…
Он присягал на верность. Нет, на целомудрие — зачем бояться этого слова? Если чего и стыдиться, так это моей реакции на его слова, — реакции глупой, робкой овцы. Правда, я и в тот миг осознавала все благородство этого обета — меня смущала лишь его форма. Когда-нибудь, гораздо позже, став женщиной — его женой, — я наверняка вспомню и буду признательна ему за это. Но сейчас я нуждалась только в одном: чтобы он был рядом.
Все это уже воспоминания, говорила я себе с бьющимся сердцем. Сколько там осталось часов пробыть вместе?.. Однако усилием воли я гнала от себя эти мысли; пусть они приходят потом. Салим еще пока рядом со мной. Достаточно протянуть руку, чтобы его коснуться. Тут я вспомнила, что в запале бросила Лелле: «Я не расстанусь с Салимом до его отъезда». Я повторила про себя эту фразу, источник искушения.
Тем временем Салим уже собрался уходить. В профиль я видела его лицо, слегка напрягшееся, как всегда к моменту расставания. Я готовилась прошептать ему: «А что, если нам остаться вместе на всю ночь, на целую ночь?..» Я уже представляла себе, как две наши тени бродят по городу, по безлюдному городу, как я наслаждаюсь покоем затопленных ночью улиц. Перед моими глазами вставала давно не виденная нами ночная феерия порта: пляшущие на кораблях огни, близкое присутствие воды, шепчущей подобно женщине. Ночь, из которой нам не выбраться никогда.
Вернувшись к центру города, мы еще немного побродили. Салим, как мог, оттягивал минуту, когда я должна была, по обыкновению, сдавленным голосом произнести:
— Уже поздно. Мне нужно возвращаться.
Теперь я знала, что мы останемся вместе до рассвета, но дала ему еще какое-то время помучиться мыслью о скором расставании. Я впервые испытывала подобное удовольствие-сознательно причинять ему страдание. Преподнести его, словно в дар, по собственной воле.
Когда я в конце концов растолковала ему, что могу остаться с ним-дома, дескать, будут думать, что я у Мины, — то даже не почувствовала, что лгу. Мне были нужны эти часы. Салим так удивился, что пропустил мои объяснения мимо ушей.
— Наверное, это будет неосторожно… — в последний раз попытался он возразить.
— Это не имеет значения. Я хочу побыть с тобой несколько лишних часов.
Я молила его взглядом, радуясь тому, что искушаю его. Когда он сказал «да», я ощутила к нему прилив благодарности, как если бы это-коротенькое слово открывало передо мною провал во времени, способный меня поглотить.
— Но что мы будем делать?
Я хотела изложить ему прельстивший меня план: город, живущий для нас одних, наш бесконечный поход сквозь ночь… Но сказала лишь:
— О, ничего! Это не имеет значения.
Смеясь, он призывал меня к благоразумию:
— Но ведь надо будет где-нибудь спать… мы можем пойти в ресторан, потом в кино, но после…
— Так ли уж это необходимо?..
Перспектива сидения в ресторане, потом в кино никак не вязалась с моими мечтами. А он еще говорил о сне!.. Я сердилась на него за то, что он хотел укоротить остававшиеся до утра считанные часы, каждый из которых был для меня драгоценен.
В конце концов он решился:
— За моим кабинетом есть комната, где мне иногда случается переночевать. Мы могли бы поспать там.
— Да, — ответила я.
Я выговорила это с трудом. И с досадой.
* * *
В ресторане я больше молчала. Очень обидно было сознавать, что наша ночь тратится попусту в мире других. Я смотрела на сидевших вокруг и тосковала.
В кинотеатре я задремала. На меня вдруг разом навалилась вся усталось сегодняшнего дня. Салим выбрал удаленный квартал европейского города. Я же взирала на эти принимаемые ради меня предосторожности с полным безразличием.
В фойе я обнаружила, что на моих волосах сохранилась осевшая в саду пыльца. Помню, я испытала насмешливую гордость от того, что в таком виде очутилась посреди множества элегантных женщин, которые в своих декольтированных шелковых платьях казались мне великолепными. Я не завидовала им; они были из другого мира. Об этом говорили мне их взгляды. Пустые и старые. «Я совсем не накрашена. И одета неважно, — хладнокровно оценивала я себя в зеркале. — Зато я чувствую, что полна хмельного счастья и усталости. А устала я наверняка от счастья. И, может быть, я здесь самая красивая, самая привлекательная», — добавила я. Не из хвастовства, а лишь потому, что поймала на себе взгляд Салима. Толпа на какое-то время разделила нас. И вот теперь мы встретились подобно сообщникам.
* * *
Он впустил меня в свою комнату; свет он зажег не сразу. Сделав в темноте несколько шагов, я наткнулась на стул.
Я остановилась, дожидаясь, пока Салим найдет выключатель, но тут вдруг ощутила его рядом. Я очутилась в его объятиях. Его дыхание на моей щеке было учащенным, неровным. Спустя мгновение мне захотелось взять его лицо в ладони. Я громко сказала:
— Зажги, пожалуйста, свет. Я хочу тебя видеть.
— Да, — прошептал он.
Наши тела на миг разъединились, и меня ослепил свет. Рукой я обвила Салима за плечи и прижалась щекой к его груди. Потом подняла глаза; мне нравилось поднимать на него глаза: я видела при этом его подрагивающие веки, волосы, ниспадающие на лоб крутыми завитками. В охватившем меня блаженстве я вздохнула:
