— Нет, — ответила она. — Нет. Наверное, могла бы чувствовать, но не чувствую.
— А я чувствую.
О господи, ну вот начинается. Внутри сработал защитный рефлекс, выработанный, наверное, еще в школьные годы, и Сара сумела выслушать это признание со спокойным и заинтересованным выражением и при этом еще успела подготовиться к худшему. Сейчас он скатится с меня, повернется спиной и закроет лицо руками…
— Я чувствую себя очень виноватым, — повторил Тодд, но потом пожал плечами, словно решив не обращать внимания на это неприятное, но малозначительное обстоятельство. — Что уж тут поделаешь?
Сара с трудом сдержала радостную улыбку.
— Не теряй темпа, — посоветовала она, слегка хлопнув его по бедру. — Они могут проснуться.
Восхитительные винтовые движения тут же возобновились, и Сара засмеялась.
— Ты кто? — спросила она весело. — Человек-штопор?
Тодд не успел ответить, потому что в то же мгновение дом потряс оглушительный удар грома, словно небеса разверзлись прямо над ними. Любовники замерли и одновременно поглядели на лестницу, ведущую наверх, ожидая услышать испуганный детский плач.
— Не останавливайся, — попросила Сара через несколько секунд. — Все в порядке.
Тодд послушно продолжил начатое движение, но вскоре опять замер:
— Как ты меня назвала? Человек-штопор?
— Это был комплимент, — заверила его Сара.
* * *
На прошлой неделе она пришла к городскому бассейну, ясно сознавая, что идет туда для того, чтобы предложить себя Тодду. Выбранный для этого метод не отличался ни изощренностью, ни тонкостью.
Сара заметила их издалека, еще не успев предъявить билет контролеру, — Тодд с Эроном захватили симпатичный тенистый участок ближе к мелкому краю бассейна, не чересчур далеко, но и не слишком близко от туалетных кабинок, — и сразу же повела Люси туда, так словно они тоже имели неоспоримое право на этот кусок земли. Она расстелила на траве полотенце всего в нескольких дюймах от Тодда, села и, не обращая на него внимания, стала рыться в своей соломенной сумке в поисках защитного крема. Только найдя его, Сара соизволила заметить соседей, в чье жизненное пространство они так бесцеремонно вторглись, — голого по пояс отца, читающего мужской журнал, мальчика в зеленых трусиках и шутовском колпаке и Большого Мишку, который, сидя в коляске, наблюдал за всеми с выражением ужаса, словно предвидел грядущие несчастья, но понимал, что не в силах их предотвратить.
— О, посмотри, милая, это тот славный мальчик с детской площадки.
— Плохой мальчик, — сумрачно откликнулась Люси.
Эрон не клюнул на эту наживку. Он был поглощен организацией лобового столкновения между мусорной машиной и нефтяным танкером, сопровождающегося сложными звуковыми эффектами.
— Разве тебе не нравится его шапочка?
— Глупая шапка.
Этого Эрон не стерпел и сердито уставился на Люси.
— Сама глупая, — парировал он.
— Эрон, — окликнул его Тодд, — это невежливо.
— Глупая, глупая, глупая, — упрямо повторил мальчик себе под нос.
Сара улыбнулась Тодду и пожала плечами, словно извиняясь:
— Ничего, что мы здесь устроились? У Люси очень чувствительная кожа, ей нельзя сидеть на солнце.
— Конечно ничего, — успокоил ее Тодд и отмахнулся журналом от назойливой мухи, пикировавшей ему на голову. — Я очень рад тебя видеть.
Сара выдавила на ладонь густой белый крем (уровень защиты «45») и очень тщательно намазала им Люси, начиная с края ушей и кончая большими пальчиками на ногах. Потом она вручила девочке альбом-раскраску и коробку цветных карандашей и начала мазаться кремом сама, жалея, что это выглядит далеко не так сексуально, как если бы она втирала в кожу какое-нибудь ароматное масло или лосьон для загара, пахнущий кокосом, без которого никто не приходил на пляж в годы ее отрочества, когда докрасна сгоревшая в первый день кожа считалась непременным условием хорошего загара. Повернувшись к Тодду, она спокойно, как брата, попросила:
— Ты не мог бы намазать мне спину?
— Да, конечно.
Она повернулась к нему спиной, через плечо протянула пластиковую бутылочку и, наклонившись, подняла волосы над шеей томным жестом модели, позирующей для обложки журнала. Шея у Сары была красивой, и она, разумеется, об этом знала.
Тодд делал все правильно: он втирал крем в ее спину и плечи вежливо и деловито, не задерживаясь дольше необходимого у краешка плавок и не позволяя себе никаких других вольностей.
И тем не менее…
Они все-таки совершали что-то недозволенное.
И она была будто голой.
— Бог мой, — прошептала Сара.
— Вот именно, — откликнулся Тодд.
* * *
И с этого момента Сара знала так же точно, как знала свое имя, что они с Тоддом станут любовниками и что произойдет это довольно скоро. У них просто не оставалось выбора: сексуальное притяжение искрило между ними, как электрическая дуга, и было таким неприкрытым и сильным, какого Сара не испытывала никогда в жизни.
Это случилось в понедельник. А к пятнице Сара уже ни в чем не была уверена. Этого никогда не случится, говорила она себе. И, наверное, это даже к лучшему. И дело не в том, что чем больше они общались, тем меньше ее тянуло к Тодду. Нет, тянуло, пожалуй, даже сильнее. Он представлялся ей каким-то белокурым американским богом, когда лежал на своем окрашенном в цвета радуги полотенце, натянув на глаза козырек бейсболки, и его загорелый торс поднимался и опускался с каждым легким вздохом. Лежать каждый день рядом с ним и не сметь прикоснуться к его золотистой коже ни пальцем, ни языком стало для Сары привычной и сладкой эротической пыткой.
Хотя в этих невинных товарищеских отношениях имелись и свои плюсы. Непрерывно вспоминая о том случайном поцелуе на площадке, Сара успела забыть о другом: о том, как легко ей было разговаривать с ним, о его обезоруживающей откровенности, о таланте принимать людей такими, какие они есть, и бескорыстно радоваться общению, когда выпадает такая возможность.
День за днем, сидя в тени, угощая друг друга продуктами, принесенными из дома, и время от времени разнимая детей — Люси и Эрону в конце концов пришлось подружиться, — они говорили обо всем на свете: о своем детстве, о том, что прочитали в газетах или видели в новостях, о домашних делах, о людях, которые загорали поблизости. Когда становилось чересчур жарко и детям надоедало сидеть на берегу, они шли в бассейн и там продолжали разговаривать, стоя по пояс в воде. Иногда они на время обменивались детьми: Тодд учил Люси плавать по-собачьи, а Сара играла с Эроном, высоко поднимая его легкое тельце и опять опуская в воду. Он размахивал руками, как ветряная мельница, и звон колокольчиков на колпаке мешался с его заливистым смехом.
Уже много лет Сара не чувствовала себя такой счастливой. Три раза совершенно незнакомые люди восхищались ее прекрасной семьей, и ей не хотелось поправлять их. Однажды днем, когда они с Тоддом по очереди отрывали виноградины от большой кисти, Сара увидела Мэри-Энн и весело помахала ей рукой. Мэри-Энн, на которой были темные очки, гигантская соломенная шляпа и какой-то прозрачный желтый балахон, пару секунд поколебалась и ответила ей самой фальшивой улыбкой из всех, которые Саре когда-либо доводилось видеть на человеческом лице. Потом медленно подняла руку, будто отлитую из свинца, и тоже помахала ей.
Как ни сильно временами хотелось Саре взять лицо Тодда в ладони и поцеловать или перебраться на его полотенце и положить конец этой дурацкой игре в двух добрых знакомых, убивающих вместе время, не менее сильно ей хотелось, чтобы эти невинные дни под ярким солнечным светом, среди других детей и родителей продлились как можно дольше. Когда они станут любовниками, их жизнь уйдет в тень, в подполье, в другой мир, печальный и сумрачный, в котором легко заблудиться. Поэтому пока она без возражений принимала условия сделки: меланхоличное рукопожатие в четыре часа, перед тем как разойтись по домам, в обмен на кусочек травы и тени, защитный крем, разговоры и еще один счастливый день у бассейна.
* * *
Позже Сара раздумывала о том, как многое, по-видимому, зависело от погоды. Возможно, за идиллию, царившую тогда между ней и Тоддом, надо было благодарить не только их взаимное притяжение, но и отсутствие дождя, безоблачное небо и температуру, не превышающую двадцати восьми градусов, — приветливую улыбку из космоса, похожую на благословение.
Конец идиллии пришел в выходные, когда на город обрушилась волна невыносимого, душного зноя и, судя по всему, решила задержаться в нем надолго. Понедельник и вторник были совершенно невыносимыми, с температурой, приближающейся к сорока, влажностью, от которой волосы Сары, и без того кудрявые и непослушные, образовали у нее над головой какой-то дурацкий нимб, и качеством воздуха, попеременно называемым в прогнозах то «плохим», то «нездоровым». Вокруг бассейна яблоку было негде упасть, и тот кусочек тени, который Тодд и Сара привыкли считать своим, каждый раз оказывался занятым какими-нибудь ранними пташками. Люси непрерывно капризничала, Эрон спал на ходу, а Тодд мог говорить только о том, как надоела эта чертова жара, в отличие от Сары, которая вообще не могла говорить.
