Там первый внучек Марии Сергеевны да Михаила Федоровича Федюня и родился. А им, следовательно, в совокупности восемьдесят два стукнуло. Еще ничего — сходно. Могло бы раньше случиться, если бы дочь не выросла серьезней и ответственней своих родителей.
И не стала она в одиночку пестовать Федьку до трех лет, как закон в то время уже дозволял, только до года дома досидела в халате, шлепанцах и без сколь-нибудь конкретной прически. А едва сыну сравнялся один год — безжалостно турнула его в садик и поехала в свой банк, чтобы продолжить строительство карьеры, но, главным образом, выбить-таки, вырвать, выреветь полагающуюся жилую площадь. И уж, конечно, не в малосемейке, а отдельную, соответствующую численности семьи квадратуру.
Мишке же пришлось не только почти что профессиональным дедушкой стать, но и, от сердца оторвав, отдать дочке свою «жигу». Ну, разумеется, уже в хозяйстве «жига» была. А до того — «запорожец», ласково именовавшийся «жопчиком». Пришлось отдать, чтоб молодой матери на автобусах не мотаться.
Что же касается «профессионализма», так это лишь сам Михаил свою обузу столь солидно именовал, а другие ее необременительной, скорей всего, полагали. Делов-то — забирать внука из воспитательного учреждения да заниматься с ним чем-нибудь до подхода основных сил.
Отец Леонид, заметим, даже если иногда возвращался со своей ненормированной работы вовремя, к числу основных сил как-то не относился. Он, заметим еще, подлинным отцом стал только, когда родилась дочка Валерка, что со многими начинающими отцами случается и, следовательно, суровому осуждению не подлежит, хотя, само собой, одобрению — тоже. Нет, Леня, разумеется, отцовские полномочия и обязанности признавал, однако еще не умел получать удовольствие от общения с несмышленышем, оставшись наедине даже ненадолго, явственно тяготился столь скучным обществом. А вдобавок — из парня еще ложная брезгливость не до конца выветрилась. Это он потом начнет Валеркины пеленки по собственной охоте стирать да саму ее под теплой водопроводной струей подмывать, жмурясь от умиления и восторга по поводу своей абсолютно немыслимой прежде самоотверженности.
Однако Федьке тоже с отцом было скучно. И если случалось, что отец его из детсада вызволял, то он сразу начинал канючить, к деду проситься. И к бабушке он большого интереса не проявлял. Потому, наверное, что на бабушку, только-только с работы вернувшуюся, сразу наваливалась куча иных забот — еду всей ораве на скорую руку сварганить. Мария, видите ли, считала немыслимым не накормить вечером всю дочерину семью. Так что ей потакать Федькиным капризам недосуг было, и она на него изредка даже прикрикивала, чего Мишка — никогда.
Таким образом, называя себя профессиональным дедом, Михаил впрямь не особо и преувеличивал. А другие, следовательно, волей-неволей преуменьшали. Может, даже из-за неосознаваемой ревности.
Обязанность взять внука из садика чаще всего затягивалась до самого вечера, заканчиваясь тогда лишь, когда Феденька наконец посреди непременной, экспромтом сочиненной сказки засыпал, держа деда Мишку за палец. Ведь понемногу дед стал для внука самым необходимым человеком. Необходимей самой матери, которая, кажется, рассматривалась им наравне с прочей близкой родней.
И это продолжалось аж до того дня, когда Михаил отвел Федора в первый класс. А потом разом прекратилось, потому что к тому моменту Татьяна, поняв со всей отчетливостью, что жизнь пройдет, однако из нового государства, плюнувшего на обязательства своего предшественника, но при этом взявшегося лихо распоряжаться несметным наследством, в основном деля его промеж любимчиками, квартиру не выбьешь и тем более не выревешь, ибо слезам оно верит намного меньше, чем прежнее, вторично отправилась в декрет и решила целиком — во всяком случае, на ближайшие годы — посвятить себя семье. Уроки с сыном, таким образом, «выполняла» она сама, Мишка в этом деле совсем не участвовал…
Однако мы тут сразу через много лет перемахнули, а между тем, в процессе их незаметного на глаз протекания, состоялись не только описанные выше локальные, но и куда более масштабные события. Как с героями нашего рассказа, так и со всей страной.
В стране началась и кончилась еще никем из оставшихся в живых свидетелей не позабытая перестройка.
Кончилась перестройка, завод, которому Аркашка, высокопарно выражаясь, без остатка посвятил свою жизнь, а, выражаясь нормально, на котором бездарнейшим образом жизнь свою единственную промотал за самое скудное, какие бы перемены ни происходили, жалованье, завод этот долбаный, несколько раз перейдя из рук в руки, в результате чего почти все его оборудование было сдано во вторчермет, приказал-таки долго жить. А и намучился же бедняга — врагу не пожелаешь. Хотя чуть ли не градообразующим был.
Аркашку и прочих ему подобных, само собой, — за ворота, чтобы уж после и ворота — за оборудованием вслед. Причем Аркашке было обидней всех, поскольку до пенсии ему оставалось где-то двести сорок дней. Плюс-минус неделя. Это вместо почетных проводов, на которые «трижды начальник отдела снабжения» сильно рассчитывал, потому что там наконец намеревался высказать непосредственно в глаза начальству все, что долгую жизнь копил, изредка обрушивая на головы близких, но содержимое при этом, понятно, не убывало.
И вдруг — никаких проводов. Выходное-то пособие только через полтора года кое-как выклянчить удалось. Наверное, ворота купил-таки какой-нибудь «металлург» из нынешних. То есть повезло еще Аркашке с выходным пособием. А что до не нашедшей достойного применения правды-матки, так ведь люди, которым не обретший счастья в труде снабженец намеревался ее сообщить, к неисчислимым Аркашкиным унижениям имели отношение самое малое.
Зато Мишка, во время перестройки года два попировав — уж больно волнующим вышло время, что есть, то есть — опять на длительное время излечился и продолжил путешествие по старым предприятиям городка, а также по новым разнообразным шарашкам, то возникающим из ничего, то исчезающим там же. За долгие годы уже не только высокое напряжение, но и электричество как таковое вконец обрыдло не выносящему никакого застоя Михаилу. Мельтешащие туда-сюда электроны переменного тока он готов был еще сколько-то терпеть, потому что благоволил им всю жизнь, но всегда тупо перемещавшиеся в одном направлении заряженные частицы постоянного тока, напротив, не нравились с самого начала, и счастье, что он с ними сравнительно редко дело имел. И все ж именно они его доконали, поскольку последней его должностью, связанной с электроэнергией, была должность аккумуляторщика.
После чего Мишка сменил еще целый ряд далеких от всякой энергетики профессий, которым не было нужды особо обучаться. Был пожарником, кочегаром в бане, ночным сторожем в магазине, оператором станции перекачки фекальных стоков. И, с присущей только ему самоиронией, называл себя Мишка тогда, в зависимости от настроения, то «опером», то «говнюком». Но самое интересное, он целых два года отработал ночным реализатором в ларьке. Возможно, его рекорд усидчивости до сих пор не побит никем.
Естественно, данные перечисленные профессии оплачивались скудно. Но Мишка вовсе не думал уклоняться от обязанностей добытчика и пристрастился числиться одновременно в двух, а то и трех местах. Тогда как кое-кто от безработицы с катушек слетал, но дело чаще всего было просто в неумеренных амбициях, в нежелании учитывать текущий момент и как-то уживаться с ним. Впрочем, Мишка безработным тоже какое-то время побывал, но при этом он, разумеется, довольно продуктивно, хотя и подпольно, прирабатывал. А что — если государство с ним так, то и он с государством — подобным же манером.
Метаморфозы в духе времени происходили и с Марииным банком. Он сперва даже на непродолжительное время как бы расцвел, то ли «Менатепу», ныне не существующему, тогда отдался, то ли «Империалу», также канувшему в небытие, то ли еще каким-то столичным жулиманам. На непродолжительное время Мария Сергеевна даже стала зарабатывать в несколько раз больше мужа, который тогда еще только искал собственный путь в рыночную экономику.
Так что кратковременный расцвет местного банка помог семье вообще не ощутить превратностей суровой переходной годины. Тогда как многие семьи всерьез бедовали. Аркашка, к примеру, точно бы бедовал, если бы скудость не была его пожизненным спутником.
Сынишка Женя, или, по-материному, Геня, преспокойно доучился в школе, почти ни в чем не зная родительского отказа, поступил в колледж, правда, платный, на специальность «Дорожные машины и механизмы», поскольку местное ДРСУ как раз на глазах у всех тогда натурально процветало, кто ж мог знать, что и это процветание закончится в аккурат тогда, когда Женька диплом привезет. Впрочем, парня все равно почти сразу на Северный флот забрали, притом в подводники — то-то Мария ревела, да и Мишка здорово переживал, ведь на год дольше служить, чем в сухопутных, — однако на «Курск» сын не попал и отслужил вполне благополучно. Даже очень достойно, много лучше, чем отец и дядька когда-то, хотя к тому моменту воинская доблесть общественностью уже слабо ценилась, уже незнакомых морячков на чужие свадьбы в знак уважения не затаскивали. Разве что в руках у тебя весьма популярный поначалу приборчик для коллективного пения под названием «Караоке».
