Пойдет так дело и впредь, сгонят хозяина из избы и со двора. Когда же и на пятую неделю зерно не было высеяно, Элин не выдержала. Пусть ее вечно осаживают, все равно она скажет ему: негоже так поздно сеять.
— Вижу я, быть беде в этой усадьбе.
— Посею, когда с другими делами управлюсь.
— То-то и худо. Глаза бы мои ни на что не глядели.
— А ты и не гляди, а не нравится, так уходи со двора.
— Ну коли я не гожусь боле…
— Лучше помалкивай, когда тебя не спрашивают!
Щеки у Хокана слегка покраснели. Станет она и впредь выговаривать ему, ей здесь больше не служить.
Элин никак не могла угодить ему. Да и к чему было обманывать себя, думать, будто он просто не показывает виду, что она нужна ему? Он и слушать-то ее не хотел.
Может, он поймет, что дело худо, коли она станет подавать ему на стол то, что люди едят в лихой год. И он нё получит другой еды, покуда не одумается.
Однажды вечером, собираясь завести тесто для хлеба, она вынула из ларя последнюю меру ржи и ссыпала зерно в мешок. Когда же Хокан взял мешок и собрался идти на мельницу, она сказала, что ларь уже пуст… Стало быть, хлеба из чистой муки в доме больше не будет. А нового помола ждать еще добрых три месяца… Не слышит он, что ли?.. Только и эти слова его не тронули. Молча взвалил он мешок на спину и пошел вниз, к мельнице, где теперь каждый крестьянин сам молол свое зерно.
Опять он не сказал ни словечка. Неужто снова осерчал? Долго не шел он назад с мукой. Элин, желая поставить тесто на ночь, уже терпение потеряла. Зерно из маленького мешка можно было смолоть за какой-нибудь час. Если только до него кто-нибудь уже не засыпал свое зерно… Она подождала еще, а потом пошла на горку к водопаду узнать, отчего он не идет домой. Уж не повредился ли, когда молол зерно?
На мельнице никого не было. Жернова стояли неподвижно, только водопад шумел.
По дороге домой Элин все думала — отчего он все-таки не пошел на мельницу? Вскоре Хокан вернулся, только без мешка.
— Сегодня староста мелет зерно. Я ждать не стал, смелю завтра утром.
Хокан лгал! А ведь человек лжет, чтобы скрыть правду. Что же он хотел утаить?
Она торопилась ставить тесто. А у него, видно, были дела поважнее, чем молоть зерно. Где он был? Элин терялась в догадках: он всегда уходил из дому перед заходом солнца. Что за тайные дела у него? Ей надобно непременно все разузнать.
На другой вечер Элин прокралась за ним. Он сделал большой крюк и спустился к ручью, потом пошел по узенькой тропке вдоль межи. Элин крадучись шла за ним, держась поодаль, покуда не поняла, куда он идет. Он нырнул в осиновую рощу возле того места, где были мостки Повеля, и скрылся в зарослях кустов. Оттуда он так и не вышел, сколько она ни глядела.
А с другой стороны к роще подошла женщина с подойником. Она тоже вошла в кусты. Там они оба и исчезли.
Элин подосадовала сама на себя. Ну и глупа же она, слепой надо было быть, чтобы ранее того не заметить. Вон за какой дичью он в лес-то ходил, разгадана загадка. И стало ясно все, над чем она голову ломала в последний год.
Хокан связался с женой Повеля.
Шлюха поганая… Элин в жар бросило с досады. До чего же бесстыжа эта потаскуха — не успела обвенчаться с завидным женихом, как уже хороводится в лесу с другим. Да с этой мерзкой бабы шкуру надо спустить, волосы ей все повыдергать. Хокан слаб, и честь свою позабыл, коли связался с чужою женой, но его она не винила, он-то ни с кем обручен не был. Гнев и обида кипели в ней — это Мэрит одна во всем виновата. Да разве по ней не видно, что она за птица, жена Повеля? Глаза зеленые, как у тролля, задом вертит, будто каждого манит согрешить с ней, мол, давай пойдем да приляжем. Честная христианка должна быть довольна своим богоданным мужем, а этой злыдне окаянной подавай и своего и чужого. Вовек не видать ей отпущения грехов…
Своего и чужого… У Элин нельзя было украсть то, что ей никогда не принадлежало… Но ей все же казалось, будто Мэрит отняла у нее Хокана. Теперь ей стало понятно: Хокан был совсем другой, покуда Повель с женою не поселились здесь. Раньше он замечал ее и ценил больше. А эта женщина, которая вошла в кусты вслед за ним, ровно сглазила его…
Элин вернулась назад в деревню. Одна лишь мысль жгла ей сердце: «Что там творится в кустах?» Она старалась отогнать от себя видение, что вставало у нее перед глазами и мучило ее. Она стыдилась его, как срама, но снова и снова вызывала его, словно хотела запомнить. Нет, оно не будило в ней чувство сладкого греха, а лишь мучило, не давало покоя. Элин не хотела признаться, что завидует той, другой. Нет, ее просто привел в смятение черный грех, о котором она узнала. Сколь низко могут пасть крещеные люди, душа содрогается от страха, как подумаешь о том!
Итак, она узнала правду. Но что ей теперь делать с этой правдой?
Проходит час, Хокан возвращается домой к вечерней трапезе. Увидев его в дверях, Элин онемела от страха.
Что это стряслось с ее хозяином? Глаза горят, сам весь дрожит. Что случилось нынче вечером у ручья? Неужто Повель застал их там? Что-то стряслось с ним, уж это точно. Она привыкла читать на лице Хокана, в каком он расположении духа. Он тяжело дышит от гнева, да, она видит, что им овладел гнев. Выдвинул вперед нижнюю губу, словно боится выпустить на волю проклятия и худые слова, что скопились во рту. Когда у человека такое на лице, он уже не в силах говорить — он рычит, воет, он бушует. Что-то привело Хокана в ярость.
Элин с трудом удерживается на ногах. Он, поди, гневается на нее! Увидал, что она шла за ним, подглядывала! И теперь озлился за то, что она лезет не в свое дело. Надо думать, прогонит ее со двора нынче же вечером, станет бить ее, изобьет до полусмерти. Пусть себе колотит, она стерпит.
Хокан подходит к дверям — возле косяка висит топор. У Элин подкосились ноги, не совладать с собой.
Да только страх ее напрасен. Он садится, молча черпает кашу-размазню деревянной ложкой, ест. После, так и не сказав ни слова, идет спать. Стало быть, не в ней дело. Сидя за столом, он вовсе не замечал ее. На кого же он тогда гневался? Может, он дрался с Повелем? Но синяков она, вроде бы, не приметила. Правда, Хокан куда сильнее, и, верно, теперь Повель ходит в синяках. Элин теряется в догадках, но ей надобно делать вид, будто она ничего и знать не знает.
Хокан тоже думает, что он ловко притворяется. Сидит себе и ест, ничем не выдавая, что у него на душе. Он сумел подавить свою боль. В груди у него словно все изранено, изодрано, болит так, что хочется выть в голос. Он давит себе кулаком ребра, чтобы сдержаться. И в то же время ему немного стыдно. Что это он так разошелся? Уж больно нежная у него душа! Отчего он не может быть разумным, как все люди? Он украл жену у мужа, муж берет ее назад, что из того? Отчего же в груди у него ровно пожар горит? Будто ее пожирает горячий щелок… Да ведь Мэрит принадлежала ему… ему… Не силой взял он ее, она сама его выбрала, по доброй воле. И стала принадлежать ему.
Бил муж ее? Нет, нет… Не сделала ли она себе худа?.. Нет, надо спать, забыть обо всем..
* * *Встретив Мэрит, он сразу прочел в ее глазах: что-то случилось. Разве не выступил у нее на щеках румянец стыда? Схватив ее за руки, он спросил:
— Ты допустила его до себя?
— Пришлось уступить ему. А куда мне было деваться?
— Врешь ты все! — закричал он.
— Он заставил меня. Не помогли больше отговорки.
Перед глазами у него полыхнул кроваво-красный огонь.
Только что его пальцы бережно держали ее округлые руки, гладили их, как пушок, как лепестки цветка. Но ласковые пальцы стали в миг железными. Он сжал ее руку так, что она закричала: о… о… о… что он, с ума спятил? Ведь он живую плоть в кулаках сжал. Может, он решил, что это не рука, а топорище или железный светец? Она — живое создание и чувствует боль.
— Что ты натворила?
— Не виновата я!
— Так ты и с тем, и с другим! Что ты за человек? Кто ты такая? Кто ты такая?
Он ревел, как зверь, он кричал. Ей надобно утихомирить его, — в деревне могли услыхать, подумать, что в лесу кричит человек в когтях волка. Да он и набросился на нее, как волк, сжал железными руками. Потом в сердцах отшвырнул от себя — она упала на землю.
Я делить тебя ни с кем не стану. Либо все, либо ничего, сама знаешь!
— Заставил он меня, Хокан, миленький!
— Нечего было оставаться у него в доме!
— Куда же мне было идти-то?
— Теперь ступай к нему. Меня тебе больше не видать!
— Нет… Не-ет… Возьми меня назад!
— Назад? Так и буду брать каждый раз? Есть у тебя стыд-то?
Она поднялась на ноги, съежилась, словно хотела стать меньше, и пошла к нему. Однако руки его не протянулись ей навстречу, не прижали к своему телу.
— Воротись, Хокан! — теперь уже она кричала в отчаянье. Но он отступил назад.
— Ни за что на свете не спознаюсь я боле с тобой. Раз он владеет тобой, стало быть, ты не моя.
