Толпа начала скандировать: «Бани-он! Бани-он!»
Да, сказал доктор Фалопьян, сладко улыбаясь в объективы; он-то знал, почему все слетелись сюда словно мухи на варенье – чтобы услышать того, чья искренность не вызывает сомнений ни у кого!
– Бани-он! Бани-он!
В первый раз Банион испытывал страх перед выходом на трибуну.
Не только Банион изнемогал от волнения. В зале находился еще один человек, который с замиранием сердца ждал выступления. В одном из дальних рядов примостился Натан Скраббс, зажатый между двумя потными дородными участницами конгресса, одна из которых сжимала в руках книгу Линды Молтон Хау в роскошной суперобложке. Никогда еще Натан так тесно не соприкасался с миром, к созданию которого имел непосредственное отношение, и, надо отметить, этот мир не внушал ему особой симпатии.
Он приехал сюда только потому, что больше некуда было податься. А возможно, еще потому, что здесь уж его точно не станут искать.
Руководство МД-12 – что бы оно из себя не представляло – было недовольно Скраббсом, очень недовольно. Когда он пришел на работу на следующий день после похищения Баниона в Палм-Спрингс, то не нашел там ровным счетом ничего необычного – кроме компьютера. После того как Скраббс ввел пароль, на экране замигало что-то непонятное – какой-то бесконечный список пенсий по нетрудоспособности, выплачиваемых ветеранам, проживающим в штатах Оклахома, Джорджия и Делавер.
Ничего страшного, решил Скраббс, машина попросту дала сбой.
После двух дней безуспешной борьбы с компьютером, выдававшим ему все новые сведения о каких-то дурацких пенсиях и медицинских страховках, Скраббс догадался, что впал в немилость.
Самое страшное заключалось в том, что ему даже некому было позвонить. За все годы, проведенные в подвале Управления социального страхования, Скраббс не разузнал имени ни одного сотрудника МД-12. Ни одна организация не могла тягаться с этой умением возводить барьеры.
Потом произошел еще один неприятный инцидент. В то время как Скраббс лихорадочно стучал по клавиатуре, отворилась дверь и в кабинет заглянул охранник Управления социального страхования. Скраббс подскочил, словно его ужалили.
– Извините, что побеспокоил, сэр.
Прежде охранники не осмеливались заглядывать в его кабинет. Никогда! И было что-то странное в самом охраннике – слишком уж шустрый, совсем не похожий на вялых сомнамбул, мимо которых он проходил, торопясь в свое подземное логово. Что там говорить, работенка у них тут, в этом сонном омуте – не бей лежачего. Почему же тогда этот тип выглядит так, будто запросто может быть дублером Клинта Иствуда?
В тот вечер, придя домой, Скраббс достал ноутбук и ввел первые два пароля. Но только он собрался ввести третий, последний пароль, который превращал компьютер в секретный коммуникатор, как ему в голову пришла страшная мысль, от которой его бросило в дрожь.
Что если те же самые установки, которые дезактивируют взрывное устройство, перепрограммированы – теоретически, разумеется, – на выполнение прямо противоположных функций, то есть…
Скраббс медленно закрыл крышку ноутбука. Потом несколько часов просидел неподвижно, уставясь на него немигающим взглядом.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Наконец, часа в четыре утра аккуратно завернул ноутбук в целлофан, сел в машину и поехал в сторону Потомака, точнее говоря, к острову Теодора Рузвельта. Припарковав машину напротив центра Кеннеди, Скраббс перешел пешеходный мостик и закопал пакет за мемориальной гранитной плитой.
Вернувшись домой, Скраббс заснул как убитый. От ноутбука он избавился, но это не решало более серьезной проблемы. Что теперь делать?
Так и получилось, что, перебрав все возможные варианты, Скраббс в результате оказался в душном конференц-зале уфологического конгресса. Сжавшись в комочек между двумя потеющими матронами и стараясь не дышать, он приготовился выслушать речь Франкенштейна, которого, поддавшись минутной слабости, создал из ничего, что называется, «экс нихило», из нескольких картинок на телеэкране. Эх, лучше было бы поехать в Филадельфию…
– Бани-он! Бани-он!
Красноречивый доктор Фалопьян, который не раз подчеркивал, что является единственным наставником Баниона (бедного полковника Мерфлетита страшно обижали эти намеки), закончив наконец свое вступление, воздал должное мужеству своего протеже, отметив, что на такой шаг способны только по-настоящему сильные личности, в то время как остальные предпочитают прятать голову в песок.
Толпа приветствовала Баниона стоя, дружными размеренными хлопками, как на футбольном матче.
Дайте нам то, ради чего мы сюда приехали! Дайте нам Баниона! Нам нужен Банион!
Ничего подобного Банион раньше не испытывал – только, пожалуй, один-единственный раз, на концерте «Роллинг Стоунз», на который он был вынужден пойти вместе с крестником – сыном американского президента. Он чувствовал, как кровь бешено стучит в висках, а чей-то назойливый голос кричит в его мозгу: «Глубже, о боже, глубже!»
Прошло минут пять, прежде чем все заняли свои места и успокоились.
Поддавшись минутному порыву, Банион решил отказаться от заранее подготовленной речи «НЛО и политика холодной войны». Сегодня он будет говорить от всего сердца.
– Меня зовут Джон Оливер Банион… – начал он.
Толпа заревела, захлопала, застучала ногами. И только Скраббс сидел неподвижно, ловя на себе осуждающие взгляды воняющих по́том соседок. Доктор Фалопьян поднял руки, призывая к порядку. Банион подождал, пока в зале не восстановится тишина.
– …и я жертва инопланетян.
Пресса подметила, что это было нечто среднее между заявлением при вступлении в клуб анонимных алкоголиков и знаменитой фразой Джона Ф. Кеннеди «Их бин айн берлинер».[45] Уже на следующий день в одном из таблоидов появился следующий заголовок: «Я жертва, мне снесло крышу».
Но здесь никто не заметил курьеза. Люди вскакивали с мест и, не в силах больше сдерживать переполнявшие их эмоции, устремлялись к сцене.
Перепуганный полковник Мерфлетит робко пискнул телохранителям, чтобы те держали оборону. Кое-кто из толпы умудрился прорваться на сцену и в порыве чувств броситься на шею Баниону. Его очки упали на пол, их тут же подхватили и унесли как драгоценный сувенир. Проворная пышногрудая дама из Оклахомы по имени Виола вцепилась ему в волосы. Позже она с придыханием рассказывала Си-эн-эн, что своими глазами видела «неземное сияние, исходившее от его головы». Продюсер Джим Барнет был сбит с ног обезумевшей толпой; ему сломали два пальца. Все это начинало смахивать на оргию.
Порядок был восстановлен благодаря изрядно потрепанному в потасовке доктору Фалопьяну, который громко крикнул, что если это безобразие не прекратится, он будет вынужден призвать на помощь полицию. Как ни странно, угроза подействовала: народ угомонился, позволив, наконец, своему кумиру высказаться.
Даже представители крупнейших телекомпаний, утверждавшие, что Банион выглядел «как-то не так», что у него был «совершенно безумный вид», признали, что более замечательных выступлений они до сих пор не слышали. Баниону всегда удавалось произвести впечатление на публику, но на этот раз в его голосе прозвучало нечто, ранее ему совершенно несвойственное, – страсть.
Он описал свои злоключения на поле для гольфа и в Палм-Спрингс, опустив лишь некоторые интимные подробности. Он такой же, как и все присутствующие. Пусть поднимут руки те, кому пришлось пережить нечто подобное.
В зале зашептались, затем неуверенно подняли руки. Да, да, мы тоже!
– А теперь слушайте меня, люди, – вещал Банион. Он не держит зла на американское правительство.
Что он несет? И почему не держит? Ведь американское правительство – это враг номер один. Оно же в сговоре с инопланетными свиньями!
– Вы неправы, – отвечал Банион. – Правительство по большей части состоит из порядочных, способных, целеустремленных людей. У них нет ни лимузинов, ни личных самолетов, ни сотовых телефонов. Они работают там с одной-единственной целью – верой и правдой служить американскому обществу.
Всеобщий гул негодования, разочарованные взгляды. Не этого от него ждали.
– И все же, – сказал Банион. – И все же…
Гробовая тишина.
…и все же… некоторые структуры внутри этого правительства – непонятные, таинственные, негласно избранные структуры в один прекрасный день почему-то решили, что гражданам Соединенных Штатов нельзя доверять…
В зале послышались шорохи, возня, невнятное шушуканье.
…якобы они недостойны того, чтобы узнать правду.
…Эти структуры, словно древние первосвященники, которые хранили божественную истину как зеницу ока, скрывая ее от посторонних глаз.
Ну наконец-то! Теперь он, кажется, одумался. Зал одобрительно загудел.
