Миша кряхтит — видно как мысли ворочаются, что глыбы перебирает, и Петька — Казак не выдерживает, вторит Сергею.
— Копни глубже, найдешь гуще. По верху жиденькое, суетой своей круги пускает, лопается разным, прикрывая основу…
— Вот еще! — возмущается Миша. — Пристало нам в говне ковыряться!
— Так не бузи! Чего палкой по поверхности лупишь? Только попугать думаешь? Тут всех положено в клоаку спустить!.. Мы — кто, мы — кто…, — поддразнивает он Михаила. — Мы — русы! Русичи! Средь тех, кто у телевизора попкорн жрет русичей нет…
Людям с телевизионной зависимостью, которая прибирает пошибче любой наркотической, но которой, как все наркоманы, не дают отчет, жизнь без мерцающего ящика, обхитрившего их раз и навсегда, кажется пустой.
Когда такое случилось? Отчего? Почему? Отчего, вдруг, стало казаться, что в последние полтора–два десятка лет осталось в России только одно сословие — мещанское?
Идеи коммунизма прививались на корни общины.
И разве можно было привить идеи коммунизма иначе как на само тело ОБЩИНЫ, на ее сложившееся мировоззрение и мечтания? Возможно ли было в какой–либо иной стране кроме России?
Тело уже имелось и частью было подготовлено.
В чем смысл Первой мировой войны? Только ли личное обогащение их зачинщиков? Клана Ротшильдов и образовавшихся с их «рук»? А не главным ли изначально намечалось — повыбить лучшее крестьянство в войне — их пассионариев, избираемых миром, создать недовольство в городах, указать возможность скорой карьеры их отбросам? Всего того, чтобы государство упало на жертвенное блюдо.
В междоусобную войну толкали, убивая тех, кто этому сопротивлялся. Использовали отработанное веками умение стравливать между собой различные группы. Лозунг «грабь награбленное» объединил «социально близких», для достижения собственных целей, делалась ставка на самые низменные инстинкты, на возможность безнаказанно насиловать, мучить и убивать «чуждых» — только за то, что руки без мозолей, не обращая внимания на отсутствие мозолей у себя.
Отвагу власть свела, безрассудством закусила и теперь зарилась на ропщущих.
Иисус о евреях собственного времени высказывался емко, хлестко и, должно быть, точно — не зря же его распяли? Как там было в Евангелие от Иоанна за номером 8/44? — хмурит лоб Извилина: — «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине; ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое; ибо он лжец и отец лжи…»
Коммунизм внедряли большей частью бывшие лавочники и их дети, отсюда и кровавость — фарисейская получалась революция, буквально по ветхому завету. Может ли существовать милосердие лавочника к должнику? К тому, кого он считает своим должником? А тут были ростовщики с лавочниками сплошь потомственные, поколение от поколения, слабых на криводушие подобное в себе не держит.
Россия согласия на еврейский «эксперимент» не давала, но ее никто не спрашивал… Ее повели в рабство иудейское, опутав лозунгами для русского сердца — о всеобщей справедливости, о некой Общине. И понадобился Сталин, который создал и объединил вокруг себя партию хозяйственников, радетелей земли и государства, чтобы задачи «Еврейского интернационала» переиграть, стравить «пламенных революционеров» между собой и тем, их же желаниями и их же руками, зачистить их в столь проклинаемом ныне 1937. К 194 °Cталин зачистил и большую часть распоясавшихся исполнителей, был занят тем, что ковал кадры, проводил перевооружение, оставив общую военную стратегию на тех, кто казалось, лучшее ее понимал, на своих лихих командиров гражданской, и до войны оставалось всего полтора года… А в годы 50‑е, после самой кровавой и опустошительнейшей из войн, «Капитал» Карла Маркса был полностью переписан на русский язык, и страна невиданными миру темпами и энтузиазмом становилась на ноги. Но со смертью Сталина, смертью странной, как едва ли не всех правителей радеющих о земле русской, во власть было проведено убожество — Микита Хрущев, немало порезвившийся в 30‑е в уничтожении ближних и дальних, требующий у себя на Украине, как когда–то Дзержинский по Москве и всему доступному пространству, увеличения квот «первых списков» — «расстрельных норм»
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
«Мелькание еврейских физиономий среди большевистских деятелей (особенно в чрезвычайке) разжигает традиционные и очень живучие юдофобские инстинкты…»
/В. Г. Короленко — запись от 13 мая 1919 года/
«Эти русские — мягкотелые славяне и постоянно говорят о прекращении террора и чрезвычаек. Мы, евреи, не даем пощады и знаем: как только прекратится террор, от коммунизма и коммунистов никакого следа не останется…»
/Г. Н. Михайловский со слов еврейки–чекистки — запись от 1919 года/
ИНФОСТАТ:
Всего официальных лиц высшего управления, решавших после октября 1917 по 1926 года судьбу России — 539 представителей.
По национальному составу:
Евреев — 82 %,
Латышей — 6 %,
Русских — 5 %,
Немцев — 2%
«Преобладание евреев в этом комиссариате в годы моего пребывания в России (с 1922 по 1934 гг.) вызывало просто смех. Русские были представлены там седым швейцаром и пожилыми женщинами, разносившими чай…»
/У. Чемберлен, английский журналист/
(конец вводных)
----
В 20‑е «иезуитское мышление» разбило крестьянство на категории — противопоставляя их уже друг другу в их собственной среде, вооружив самых непутевых идеей, указав, ткнув на «виновных» в их непутевости. Гуляй, дети! Отцы в ответе… Предоставляя после помещичьих усадеб, где самые непутевые из работников уже получили искус, пограбить собственных соседей — «кулаков», пусть не в собственную пользу, но так это даже легче, когда грабишь соседа для «общества», центром которого считаешь уже себя.
Стали вязать оставшихся в живых рабов привычным — «по месту прописки».
Колхоз — та же община, только работающая не на себя, как бы не пытались ей это внушить. Идея правильная, созвучная, только… опять, словно нарочно, делая ставку на «социально близких», во главе хозяйств ставился самый непутевый хозяин — горлопан, поднаторевший за смутные годы в словесных сражениях, вооруженный парой модных непробиваемых лозунгов, из тех, что и раньше не имея собственного интереса на земле, кроме как взять все и сразу, а потом пусть трава не расти, из тех, кто срывался в город на заработки, но не работать топором и рубанком, а лакействовать в трактире или при лавке, или, повезет, так и в иных приказчиках.
Впрочем, бывало «разно всякого». Случались и толковые, только вот ошалевшие от количества спущенных декретов, и того, что за «идею» государство выгребает все до донышка, не дает стать на ноги. Случались и городские назначенцы, незнающие с какого бока подходить к коню, и какой стороной «плугу двигать»… Дай бог здоровья кнуту, а лошадь российская сама довезет.
Рычагом назначенцам служило — угроза потери партбилета, определяющее принадлежность к клану, пусть к малому, но начальствованию.
Крестьянство шалело. Рожденные раз креститься, раз жениться и раз умереть, какой бы не называли землю — «колхозной, «совхозной», «барской», но жили–то на ней сами — год от года, век от века — на своей родовой, где живали предки неизвестно какого колена. Бывало общипывали, но не до перышка, потом опять давали обрасти. Забирали на царские работы или войны, но не всей семьей — оставляли самый корень, к которому, к «росткам» от него, если повезет, можно вернуться — припасть к живительному, а тут…
На чужом все воспринимается как чужое, бережливость потеряли, брали с чужого, но не отдавали. Рожать, понятно, тоже стали меньше — кому передавать, если вкруг чужое? Что?.. Совхозно–колхозное помалу превратилось в ничейное — безхозяйное. Рань землю, не залечивай — греби с нее, срезай, не отдавай ей, не отдаривай ничем! Раньше всякий клочок унавоживали — земля отдаст старицей. А теперь чем? Тем, что из тебя? Возделывали только по верхнему требованию не по собственному душевному желанию. Много ли такая земля даст? Городские умники завезли химию — с нее и на песке хлебушек растет — пожгли землю, обесплодили. Посадили на химию, как некоторых людей, что без нее и жизни не видят. Подрезали корень словно лопатой…
Власть в ее собственной дурости не уймешь. То нужны те «рабы», которым вовсе не платить — дармовая сила — держать впроголодь на самой дерьмовой пище. Тут и появляются такие указы как «три колоска» — статья 222, и топают на каторгу за горсть семян в кармане или пару каличин сахарной свеклы с колхозного поля…
Крестьянство, что самостийно пыталось закрепиться за фабриками, разными житейскими хитростями, сметкой своей, выбив справку от председателя, а то и паспорт — привычка обходиться как к колхозному, обходилась дорого… На всякую крестьянскую хитрость найдется свой хитрец, имеющий план по сдаче рабов. Иной получал свой пятерик, а то и все десять за кражу «пятидесяти семи метров пошивочного материала», а по сути за катушку ниток, заботливо размотанную и измеренную линейкой горбоносым чернявым следователем…
