Я повернулась спиной. Спустила юбку, а он опять к воде, сушняк у него был дикий.
– Тебе видно? – спрашиваю.
– Видно. – Он взял сигарету. – Прячешь от мужа?
– Да. Свечи зажгла. Чтоб свет не включать.
– Хитрая… – Лера усмехнулся. – Меня, наверно, так же обманываешь?
– У тебя, наверно, гадостям научилась!
Я встала включить чайник. Лера заглянул в мою кухню. В мою яркую счастливую кухню, с турецкими тряпками на окнах. Он мою люстру увидел, за спиной у меня в мониторе болталась кованая люстра, люблю я всякие изогнутые железяки.
Лера допил минералку. Бутылка упала из рук, укатилась. Я слышала стук. Повернулась к нему, и вдруг мне стало немножко весело – у него такие смешные простыни были, белые в голубой цветочек.
– Малыш… – Он вздохнул. – Я хочу, чтобы ты была рядом…
– Ага, – говорю и за юбку свою хватаюсь, почему-то мне срочно потребовалось ярлык оторвать, я всегда забываю срезать.
– Маленькая… – Он щелкал зажигалкой, сломалась зажигалка у него. – Не хочу тебя ни с кем делить. Даже с мужем.
А я не люблю! Не люблю все эти слова про «делить», про «рядом». Я их не понимаю. Я не понимаю, что нужно делать, когда слышишь такие слова.
– У меня зима уже! – я на него заорала. – Надо лыжи детям покупать!
Он глаза поднял в потолок. «Хороший потолок, – подумал. – Сколько лет ремонт не делали – ни одной трещины».
– Ты хочешь пожить прежней жизнью?
– Да, – говорю и ярлычок изучаю, значки рассматриваю, как стирать, как сушить.
– Понятно, – Лера висок растирал, голова у него болела жутко.
– Давай попробуем… – я наугад брякнула, – до Рождества.
– Хорошо, если ты хочешь, – он сказал.
Я отключилась. Лера прикурил и вздохнул с облегчением. Вспомнил, анальгетик есть у него в холодильнике. Он вышел из Сети. Выпил таблетку. Взял на руки кота. «Вернется», – пушистое гладил. «Вернется», – за ушком кота почесал. «На сто процентов знаю… вернется».
Все он знает! Все он давно уже знает. А я теперь тоже знаю. Я знаю точно: не бывает никакой прежней жизни! Не бывает прежней жизни – и все!
Но тогда я надеялась. Чай заварила. В прозрачной кружке тонули чайные листочки. Звенела ложечка. Растаял мед. Прошла собака. Над столом повисла мордой. Слизнула сыр. Прошла вторая. Я открыла дверь. Пахнуло холодом. Борзые выбежали в сад. Вдвоем скакали. Белые на черном, красивые собаки, я смотрела на них в окно.
Самолет появился, он очень низко летел, шасси было видно. Большой самолет под зонтиком. С радаром, до меня не сразу дошло. Внизу через овраг побежали курсанты. Через мокрую грязь, по облезлой траве, со щитами, с автоматами, в шлемах, пересекали местность. Было тихо, истребители не летали. Ни звука не было слышно через тройные стекла, через метровые стены. Я осталась одна в своей крепости, и вся эта тяжесть камня давила, как туго завязанный шарф.
Лерочка сделал кофе. Вышел на балкон. Небо потемнело перед дождем. Фиолетовые тучи и белый пляж – красиво. Кончик спиннинга согнулся в дугу, старикан в синей бейсболке крутил, крутил, крутил свою катушку. Собака, тот самый немец, опять гуляла одна. Немец бегал кругами и залаял так громко, безобразно, что Лерочка сморщился. А старушки не было. Старушка не пришла.
В боку у Лерочки кольнуло. Он стал ругаться: «Какая сука придумала этот блядский Интернет!». И побежал. За комп! Скорее! Я так и знала! Стервец, не утерпел.
– Маленькая! – он выдохнул. – Как же мы мучаем друг друга! Какое Рождество? Мне уже плохо!
– Я тебя ненавижу!
Кричу на него, а сама уже выпрыгиваю из юбки, несу свой ноутбук из кухни в подвал. Лера видел, как мелькают мои картинки, и причитал: «Девочка моя, мы не сможем друг без друга, мы не сможем без нашего секса».
– Ненавижу! – я заорала.
– А ну-ка быстро! – он зарычал. – Снимай, шалава, свой гребаный лифчик!
Мы устроили себе интерактивный театр. Лера работал голосом, я была ответственная за картинки. А Лера умеет, еще как умеет работать голосом. Его охрипшие шепталки меня заводили как пастушья дудочка. Я ставила ноутбук в гардеробной у большого зеркала или в бильярдной на столе, или на бортике ванной. Лера валялся в постели и смотрел. После такого стрипа он был мокрый, как после реального секса.
Я накормила до отвала свой эксгибиционизм. Мужчина на меня смотрит – кайф! Его возбуждает моя попка – обалдеть! И трусики – с ума сойти! Он просит снять, я не снимаю, я прогибаюсь в камеру и показываю ему ближе, ближе новый гипюрчик, дразню, пока не заорет: «Сними их на хер! Сейчас порву!».
Потом появились айфончики, и это окончательно сбило с толку мой вистибулярный аппарат. Где я? Понять было сложно. Мы встречались в любой момент, когда нам хотелось. Рано утром, пока все еще спали, ночью, когда все уже отрубались, даже в своем ресторане Лера закрывался в какой-то комнатухе. Я начинала его заводить в тот момент, когда заводить нельзя. Когда нельзя – нас разжигало. Его жена гудела пылесосом, муж набирал меня из пробки, а у нас, у извращенцев, в голове была только одна мысль – успеем! Мы кончали быстро, много и всегда вместе. Я становилась над камерой, чтобы он видел каждое содроганье…
Да, все элементарно: женщина ушами, мужчина глазами. И недоступность, козе понятно, усиливает напряжение. Никто никого не напрягает спортивными элементами, поэтому было легко.
Тридцать первого декабря я все утро валяюсь в кровати, с Лерой. Жена звонила, куда-то в магазин его звала. И муж звонил, возвращался с охоты, предупредил, что везет друзей. А мы все еще был раздеты.
Гостей ожидалось много, все парни с охоты решили остаться у нас. Я немножко волновалась, потому что мой старший ребенок тоже был там. Я сама его выгнала в поле, на мороз, на два дня. Еще и мораль ему прочитала: «Сколько можно жить в Интернете! Это вредно для психики! Мужчине нужны реальные впечатления!».
Мой младший притих в зале. Я включила ему мультики, краски дала, чтобы не мешал, и он потихоньку перешел с альбома на стены. Я знала, у меня все стены до сих пор измалеваны. Пусть рисует – мне было плевать. Я никак не могла оторваться, хихикала с Лерочкой: «Дай писюнчик поцелую, дай попу укушу…».
Нам этот праздник был не в тему. Этот Новый год был последним, когда я еще ждала какого-то идиотского волшебного счастья. Уже мой младший знал давно, кто кладет подарки под елку, а я все счастья ждала. И мы загрустили немножко. Захотелось покушать вместе. Тихо мирно покушать и выпить коньячку за реальным столом. Ерунды какой-нибудь человеческой вдруг захотелось.
Лера сказал тогда: «Ирочка, я хочу встречать Новый год с тобой». Я не ответила, я перенесла ноутбук на подоконник и в окно смотрела. Секла. Я была в спальне на втором этаже, и сверху мне было видно все движение на белой дороге. К дому подъехал караван – три внедорожника и прицеп со снегоходом. Я увидела и кинулась одеваться.
– Лера! – Я торопилась, спешила залезть в узкие джинсы. – Мне бежать надо.
– Беги, моя маленькая, – он вздохнул, – беги.
Я выскочила на крыльцо. Даже умыться не успела, лицо еще горело после Лерочки, вся жаркая, румяная была. Мороз остужал приятно и быстро. А я что? Я ничего. Улыбочку всем и:
– Здрааааасте!
Я смотрела – довольный у меня муж вернулся или злой, то есть с зайцем или без. Открылись багажники. Собаки тяжело попрыгали на снег. Их было штук восемь-девять, точно не помню. И еще наша сука, любимая сука моего мужа, она всегда ездит с ним в салоне на переднем сиденье, сзади ее укачивает.
Мой муж вытащил зайца. Неплохой такой был русачок, килограммчиков на семь. Он поднял его за уши и крикнул собаке:
– Аришка, смотри! А? Какой у нас заяц! Десять кило!
Собака увидела своего зайца – и кинулась к нему со всего маха в лобовое. Ударилась и лапами съехала на панель. Мы все вздрогнули, и она сама была в шоке, задергала ухом. Нос разбился в кровь, на стекле так и остались царапины от когтей. Все, конечно, сразу зачмокали: «Азартная сучка! Зверя рвет – себя не помнит. Узнала, сука, зайца своего», – и муж мой просиял. Довольный – я поняла и поскакала на кухню.
К вечеру у нас собралась толпа собачников. Прикаптили их жены с детьми. И Анечка, моя подружка, со своим ребенком приехала. Девушки готовили свой дурацкий оливье, а я выгнала парней к мангалу и затопила баню. Мне было весело. У меня водочка ледяная, у меня елочка моднявая, у меня от Леры эсэмэсочка звенит «заенка моя любимая…», просто «заенка моя любимая». А я и рада!
Я собрала детей, всех маленьких, на улицу, и мы играли. Они в меня снежками – я от них убегаю в парилку и кричу, как будто мне очень страшно получить снежком. Я была пьяная, да. Если я орала «Розу белорозовую», значит, была пьяная. Я эту песню только пьяненькая ору.
– Ой, роза ты, роза моя! В саду роза белорозовая!
– За хозяйку! – мальчишки кричали.
– Не спалите мясо! – Я принесла им подносы для шампуров.
