– Конюхом работает. При лошадях.
– А почему к нам не приезжает?
– Стар очень.
– Тогда давай – мы к нему!
– Как-нибудь съездим, – хмуро пообещал отец, пряча фото.
Витька приставал с расспросами к матери – она вздыхала, отводя взгляд, уклоняясь от объяснений туманной фразой:
– Наверное, там у них не всё так просто.
Но что «там у них» может быть? И почему отец без конца сердится на мать, а на него, сына, смотрит так, будто ждёт какой-то опасности? А по праздникам, когда приходят гости, выпив, подбивает всех петь свой любимый романс – «Не для меня придёт весна…». И в конце концов поёт его сам – хрипловатым тенором, запрокинув голову, словно боясь пролить накопившуюся в глазах влагу, отбивая такт вилкой по краю стола.
6 Шпион по прозвищу Мусью
В один из последних зимних дней 53-го случился у Витьки с отцом этот разговор.
За окном хмурый февраль влачил над крышами села сырую пелену облаков. В палисаднике, у оконного стекла, моталась на ветру ветка с сиротливыми остатками прошлогодних листьев. Витьке же, сидевшему у окна с учебником, мерещились речная заводь, мельтешащие солнечные блики на ивовых ветвях, ныряющий поплавок.
И тут пришёл из кухни отец, только что отобедавший. Звонко щёлкнул портсигаром, извлекая сигарету. Произнёс медленно, с расстановкой:
– Вот вы, дурачки, за Бессоновым хвостом мотаетесь, ничего не зная, а ведь он румынский шпион.
Аккуратно всаживая половинку разрезанной сигареты в костяной, обожжённый по краю мундштук, отец рассказал, как однажды на охоте, в плавнях, куда они отправились на лодке вдвоём, учитель Бессонов, промазав дуплетом по утке, вдруг разоткровенничался, признавшись, что в годы оккупации был завербован румынской разведкой – сигуранцей.
Румыны, по словам отца, знали, кого вербовать – Бессонов говорит на трёх языках, да и женат на румынке. К тому же его папаша в соседнем селе Пуркары, где сейчас знаменитый винзавод, был владельцем богатого имения и местные молдаване на него батрачили.
Сообщив всё это, Семён Матвеевич с насупленной озабоченностью на скуластом лице ушел курить. И Виктор задумался: пошутил он или – всерьез. Взглянул в окно – там волоклись над крышами всё те же сырые облака, качалась ветка с остатками листьев, бежал через раскисшую улицу соседский хромой пёс.
Нет, невозможно представить, что по этой вот улице свободно ходит почему-то не арестованный шпион. Хотя, если задуматься, что-то такое в учителе французского было: долговязая фигура, острый взгляд, галифе, всегда начищенные сапоги. И главное – финка в ножнах. Её наборную цветную ручку, торчавшую из заднего кармана, видели, когда Александр Алексеевич писал на доске французские слова, а его зеленовато-пегий френч висел на спинке стула. Только раз учитель вытащил финку – очинить карандаш; класс замер, заворожённый острым блеском узкого лезвия.
И жил он странно: отдельно от сына-дошколёнка и жены, учительницы молдавского языка, в небольшом, похожем на сарай, домике, переделанном из летней кухни. По дороге в школу его сопровождала охотничья собака Ласка, рыжая, с висящими ушами; уроки она пережидала у крыльца или, в непогоду, в школьном коридоре. Да и прозвище, как теперь казалось, придумали ему в школе сугубо шпионское – Мусью.
Но нет, отец всё-таки, наверное, пошутил. Зачем? Виктор потащился за ним на кухню. Так, понятно, сразу не заметил – он же опять в подпитии. Стоит у окна, загадочно щурится, выпуская дым в форточку, роняет пепел на подоконник, а глаза из-под нависших век масляно блестят. Видно, уходя из школы, завернул в чайную, где пропустил два стакана красного.
– А почему Мусью не арестовывают?
– Наблюдают. Связи хотят выявить.
Голос грубовато-насмешливый. На уроках географии говорит об океанах и материках задушевно и плавно, как на воздушном шаре парит, а тут – будто дрова рубит. И чуб с проседью всклокочен – привычного пробора слева не видать.
– В нужный момент Бессонова возьмут. Вместе с сообщниками. Мой тебе совет – будь от него подальше.
– Но ведь ребята же к нему просто так ходят. Поговорить про охоту.
– Вот-вот, поговорить… Он приемы шпионские знает, как вас, глупых, завлечь. А потом – использует.
Нет, не шутит отец, даже сердится, оттого что сын не верит. Обратно, к столу с раскрытым учебником, Виктор брёл как оглушённый. Сел, подперев голову руками. Паническое недоумение выражало его лицо с обозначившимися отцовскими скулами.
Как теперь быть, непонятно. До сих пор схема действий была проста: заметил подозрительную фигуру – на улице ли, в лесу, на речке, – сообщи взрослым. Или сразу – в милицию. Граница с Румынией не так уж и далеко – по реке Прут, километрах в восьмидесяти, а до войны она проходила прямо здесь, по Днестру, и, как писали в газетах, ушедшие отсюда оккупанты только ждут удобного момента для засылки диверсантов. Но с диверсантами как раз всё ясно, а вот с Мусью как поступить? Он же родом из соседнего села – значит, не заслан.
Хлопнула коридорная дверь, пришла мать – её напряжённо-мелодичный голос слышен сначала в прихожей, потом на кухне, под звяк посуды. Что-то раздражённо-ворчливое говорит ей в ответ отец. Вот он срывается на крик: «А я требую, и не смей мне противоречить!» В этот момент (Витька не раз видел) отец делает рубленый жест рукой, и пепел с его сигареты разлетается по всей кухне. И голос матери гаснет. Она в такие моменты почему-то стала теряться – опускает глаза, роется в сумке или переставляет что-то на посудной полке, склонив аккуратно причёсанную голову с косицами, подобранными под затылком.
Витька вздыхает. Он считает, что отец не должен разговаривать таким тоном. Ну да, он на десять лет старше матери, у него была трудная жизнь – из бедной крестьянской семьи выбился в учителя, был на войне, попал в плен, а после освобождения его заставили целый год работать на шахте, прежде чем разрешили вернуться домой. Конечно, это несправедливость, но мама к ней не имеет отношения. Зачем кричать?
Оторвал Витька от учебника взгляд. Скоро, совсем скоро пригреет солнце, поплывут над днестровской поймой ослепительно белые облака, зазвенят листвой осокори. И зазвучат в Витькиной голове стихотворные строчки, что-нибудь вроде вот этих: «Тучки небесные, вечные странники, / степью лазурною, цепью жемчужною…» В его памяти почему-то застревают стихи про странствия и одиночество. Наверное, потому, что не любит он шумных компаний и летом, с удочкой, норовит уйти подальше от крикливой мальчишеской суеты – в ивняковые заросли, на обрывистый берег – туда, где крутит Днестр молчаливые водовороты. Ждать этого счастья осталось месяц!
И тут, вспомнив разговор с отцом, подумал Витька: а вдруг он не наврал и Бессонова на самом деле завербовали? И Мусью очень хитро ведёт свою шпионскую игру?..
Да неужели он, Витька, за весь этот скучный месяц не сможет её разгадать?..
7 Фокстротные ритмы
Он раскусил Бессонова на другой же день, стоило лишь напрячь сыщицкий взгляд.
…Последний урок – французский. Мусью вошёл внезапно, сразу после звонка. И мягкой походкой – к столу (движения неторопливые, шаг неслышный, шпионский – отметил Витька). В классе – хлопанье парт и беспрерывный галдёж. Другие учителя обычно прекращают его резким окриком. Но Мусью не кричит. Открыл классный журнал и, склонившись над ним, молча смотрит на всех в полтора глаза – подняв одну бровь, а другую нахмурив, отчего его лицо приобретает удивлённо-ястребиное выражение. Будто выбирает, кого клюнуть. («Вот это и есть шпионский прием!» – обрадовался Витька, похвалив себя за наблюдательность.)
И в самом деле действует безотказно – без грозных слов и оглушительного хлопанья линейкой по столу класс успокаивается.
– Итак, на чём мы с вами остановились в прошлый раз?..
К концу урока за окном вдруг пошёл снег – повалил хлопьями. Ветки акации, штакетный забор, провода на столбах – всё облепил. Побелела кочковатая, в колеях и колдобинах, улица. Прогремевшая расхлябанными бортами полуторка оставила на ней две тёмных полосы – они тут же припорашивались падающими хлопьями, снова белея.
– Смотрите, снег!
Это подала голос рыжая Римма, самая егозливая девчонка в классе. И все стали смотреть в окно. А Мусью подошёл к доске и, стуча мелом, написал по-французски: «La neige tombe». Положил мел, вытер тряпкой руки и тоже стал смотреть. И только потом перевёл написанное:
– Падает снег.
Виктор списал в тетрадь французские слова, ахнув: «Так это же пароль!» И после звонка, запихивая в портфель учебник, посмотрел на столпившихся возле учительского стола мальчишек фотографическим взглядом: «Так, значит, – Мишка, Вовчик… И второгодник Венька туда же… Это они сообщники у Мусью?»
Удивился Витька: разве может опытный шпион довериться таким легкомысленным мальчишкам?
Например, Мишка, невысокий, губастый, по прозвищу Бегемотик, известен своей вздорной драчливостью и сочинением всяческих небылиц. Он и прозвище своё получил, потому что однажды, объясняя своё отсутствие на пионерском сборе, сказал: «У меня болел животик». Все засмеялись, и языкатая Римма продекламировала: «На Лимпопо у бегемотиков без конца болят животики!..» Она и ему, Витьке, приклеила прозвище Поэт, когда он по заданию Нины Николаевны сочинил стишок для школьной стенгазеты.
