— Фрэнк, ты как?
— Немного запыхался.
— Нет, ты знаешь, о чем я. Ты в целом как?
— Нормально.
Им обоим, видите ли, есть дело до того, как я.
— Мне непонятно, к чему ты клонишь.
Люси шумно выдохнула через нос.
— Мне самой непонятно. Просто ты какой-то унылый. И нам совсем не звонишь. Словно отделаться от нас хочешь. Том говорит, что не надо лезть тебе в душу, но я не согласна. Ты, случаем, не обиделся, что мы пытались свести тебя с Сэди?
— Нет, что ты.
Ей ли было не знать о моей моральной оппозиции к рыжим училкам. Теперь я их самый ярый сторонник, и все стало еще хуже. Действительно, зачем она лезет мне в душу?
— Я просто пытаюсь понять, может быть, мы сделали какую-то ошибку.
Я отнес ее увлечение сводничеством на счет гормонов. Бутончик в ее матке требовал, чтобы Люси всех по-матерински опекала.
— Нет, мамочка. Просто у меня в жизни наступило затишье, вот я и не высовываюсь.
Как преступник в розыске.
— Как дела в «О’Хара»?
Один из моих самых нелюбимых вопросов. Будь мужчиной, не избегай разговоров о своей работе. Если спросить Тома, как дела у него на работе, он прочтет четырехчасовую лекцию о правовой системе Британии и своей выдающейся в ней роли. Способность бесконечно трепаться о собственной карьере — признак старения. Слушая Тома, можно было заметить, что он все больше считает свою персону достойной детального обсуждения. Почти все мои знакомые мужского пола этим страдали.
— Как обычно. Все по-старому. Никак, если разобраться.
Вот и сказочке конец. Люси оставила расспросы.
— Ты правда не против, что Дэвид тоже приехал?
— Нет, я против того, что Мэри приехала с Дэвидом.
Люси не нашлась что ответить. Мы вышли к деревянному мосту через ручей. Дэвид и Мэри перегнулись через перила, что малые дети. Подошел Том в отцовском кепи, его мясистые бедра, туго обтянутые джинсами, напоминали сдавленную с боков букву «s». На вид ему было ближе к сорока, чем к восемнадцати, — пора, пора поддержать культ предков.
— Сыграем в палочки Винни-Пуха?
Все поддержали идею, кроме меня. Они обсуждали, какую палку выбрать и как ее бросить, тоном напускной серьезности, которым всегда говорят взрослые люди, впадающие в детство.
— Взять палку побольше и бросить посильнее, обычно хороший результат получается.
— Нет-нег, нужна легкая палка, а пускать надо плавно.
Я дожидался окончания игры, сидя на пне. Я понимаю — людям хочется восстановить детские субботние впечатления, но тогда почему они не захватили телевизор, чтобы я мог посмотреть «В объективе — футбол»? Я сидел и курил, отпуская насмешливые реплики. Мужчины, как обычно, взяли на себя организационные тонкости.
— Так далеко вперед нельзя наклоняться, Люси.
— Как начал выигрывать, вы сразу мои палки сбить пытаетесь.
Солнце плыло по пегому от облаков небу. Мэри, разумеется, захватала фотоаппарат. Опять модуляции из нашего прошлого:
— Фрэнк, сфотографируешь нас?
— Какой смысл? У тебя этих фоток уже миллион, и все одинаковые.
— Никакого. Я просто хочу сфотографироваться.
Теперь она была не моя, пришлось уступить. Я взял у Мэри фотоаппарат, и группа выстроилась на мосту. И вновь, чтобы пощадить мои чувства, Мэри ускользнула от Дэвида и обняла Тома. В окошке видоискателя сбившаяся в кучку группа выглядела чужой и безликой. Еще одно фото еще одной группы друзей на еще одном деревянном мосту. Миллионы таких фотографий лежат в Англии по ящикам, вклеены в альбомы, и у всех похожие сюжеты. Когда эту раскопают через несколько лет, она поведает трогательную историю о Фрэнке Стретче и о том, что все у него было как-то не так — любовь, друзья, босс-узурпатор, удивительная способность всех вынуждать виновато отводить глаза. «Интересно, где он теперь!»
За обедом я рассмотрел Дэвида как следует. Первое, на что я обратил внимание, был его бумажник — удлиненный, тонкий и блестящий (мой был короткий, распухший и потрепанный). Кредитных карточек в нем было как брусьев в шведской стенке. По части наличности он тоже был силен — из кармашка высовывался брикетик двадцатифунтовых бумажек, Дэвид извлек их с беспечным безразличием. На руке — дорогие часы, продолговатые, толщиной с вафельный лист. Название фирмы я не смог прочитать, как ни тщился. Разговор шел о преимуществах Лондона перед сельской жизнью, и Дэвид уверенно, без шуток защищал мегаполис. Он к месту и не к месту поминал «друзей в Нью-Йорке» и повторял избитые аргументы против жизни за городом — семейные коттеджи, отсутствие приличных ресторанов и одиночество.
— Мой брат живет в Нью-Йорке уже восемь лет, — заметил Дэвид.
— Он у тебя архитектор? — спросил Том.
— Был архитектор, теперь танцовщик.
Том заинтересовался:
— Необычный поворот карьеры.
— Чего ж тут необычного. И архитектура, и танцы имеют дело с пространством.
Во дает! Я чуть не подавился жареной картошкой.
Дэвид продолжал, в увлечении не заметив моей скептической мины:
— Интересно, что все в нашей семье обладают талантами, — связанными с пространством. Папа был хорошим скульптором, хотя работал юристом.
Я фыркнул и вставил:
— А мама как? Поди, космонавт?
Мэри чуть не убила меня взглядом. К чести Тома надо сказать, что тот едва сдержал смех.
Дэвид только удивился:
— Нет.· Она фотограф. Опять же, в фотоискусстве главное — ухватить смысл пространства.
Так просто он у меня не отвертится.
— У пространства есть смысл?
— Ну, хороший фотограф все равно что пространственный лирик, он направляет свет особым образом, придавая значение с виду бесформенному содержанию.
— Да что ты говоришь!
Это, конечно, была моя реплика.
Мэри попыталась утопить меня:
— Да, мне тоже интересно… Мэплторп[52] был в этом смысле… поэтом пространства.
— Господи, Мэри! Поэт пространства? У него кругом одни черные члены. Какая тут поэзия? «Ода черному херу»?
В пабе мгновенно наступила тишина. Люси отвлекла наше внимание, заговорив о еде, погоде и времени, но, когда Дэвид ушел в сортир, Мэри не удержалась и куснула:
— Фрэнк, ради бога, постарайся вести себя прилично.
— Да он просто козлина.
— Если он не похож на тебя, это еще не дает тебе права называть его козлиной.
— Я называю его козлиной не потому, что он на меня не похож. Он козлина потому, что он козлина. Если бы я хоть раз выдал что-нибудь столь же претенциозное, ты бы меня четвертовала.
— Может быть, я изменилась. Может, я была такой только под твоим изматывающим негативным воздействием. Тебе никогда не приходило в голову, что некоторые люди действительно думают то, что говорят, и не каждый, кто излагает оригинальные взгляды, претенциозен? Кстати, я действительно считаю, что главное в фотографии — это свет и пространство.
— Хорошо получается, мне нравится. Все изматывающее и негативное — от меня, все просторное и светлое — от этого самовлюбленного придурка.
Том потерял терпение:
— Ну хватит вам, остыньте.
Дэвид вернулся спокойный, довольный и ничего не заметил.
— Хороший здесь толчок, Дэвид? Достаточно пространства для твоего бесформенного содержания?
Дэвид жидко рассмеялся, даже мне самому мое замечание показалось жалким. Но все равно, каков козлина!
Поэт пространства, мать его.
Обед продолжался, Мэри демонстрировала подчеркнутое уважение к Дэвиду, что причиняло мне лишнюю боль. Я надеялся, что она повелась на член или деньги и будет смотреть на него глупыми томными глазами довольного щенка, но Мэри, похоже, испытывала нешуточное благоговение. Тут дело не только в щекотании животика. Казалось, что между ними успел установиться размеренный физический контакт, предполагавший глубокие отношения.
Дэвид выглядел «серьезным человеком», и это было главное. Несмотря на претенциозность, он вел себя собранно, сдержанно и искренне. По сравнению с ним я чувствовал себя полуфабрикатом. Даже Том только играл в серьезность, в любую минуту он, казалось, мог перейти на сальности. Дэвид же пересек некий Рубикон (35-летие? 200 000 в год?), когда следовало быть взрослым без дураков, решительным и уверенным в себе. Он нечасто смеялся, но и не смотрел букой как подросток Как будто мы просто вращались на его орбите, и он не находил в нас ничего нового. У меня не получилось выставить Дэвида спесивым придурком, и я с тревогой отметил, что мне в душе хочется ему понравиться.
Выяснилось, что Дэвид работает коммерческим директором в своей рекламной компании. Он занимался верхним сегментом рынка — машинами, пивными компаниями, авиалиниями. Я видел один из его роликов — до смешного напыщенную сагу о лишних двух сантиметрах пространства между креслами в бизнес-классе таиландских авиалиний. Текст зачитывал Энтони Хопкинс, за его спиной гигантский авиалайнер делал вираж на фоне заката: «Там, наверху, посреди необъятного пространства у вас будет больше личного пространства». Полная и беспросветная херня, разумеется, но херня доходная. И как они умудрились снять «Боинг-747» на высоте десяти километров так, чтобы последние лучи заката лишь позолотили кончики крыльев? Где берут такое ноу-хау? В ресторане в Баттерси такого не найдешь, это уж точно.
