Майке показалось даже, что изо рта у него рванулся столб огня. Варкуша отпрыгнул и, мелконько покивав, юркнул в СМИшный отдел — только сверкнули стоптанные каблуки.
— Не обращай внимания, — сказал провожатый; они пошли по коридору. — Работа у него такая.
— Людей мучить? — Майка удивилась.
— Показывать то, о чем другие говорить боятся. Не бойся. Просто на все вопросы говори одинаково «Без комментариев». Он попристает еще немного, да и отвяжется.
— А нельзя ему запретить? Ну, чтобы не приставал? А то я чуть не ослепла…
— Нельзя, — Никифор вздохнул. — У нас плюрализм мнений.
«Плюрализьм», — так он сказал.
«Плюра…», — постаралась запомнить Майка незнакомое слово, которое дает право пихаться и ничего тебе за это не будет.
Плюра-там, плюра-сям
По мордам, по рукам,
По стенам, по столам,
Плюра-вам, плюра-нам… —
сложились смешные стишки.
Никифор вел Майку в очередном неизвестном направлении. Лицо его было сосредоточенным, а шаг таким стремительным, что девочка едва за ним поспевала.
— Скажите, а кто у вас самый главный? — на бегу спросила Майка.
— Зачем нам главный?
— Как зачем? Чтобы руководить.
— Зачем руководить, если каждый и так занимается своим делом? — Никифор, видимо, опять валял дурака.
— Так не бывает.
— А как, по-твоему, бывает?
— Не знаю, по-разному. Всегда кто-то раздает приказы, а кто-то их исполняет. Иначе порядка не будет.
— Настоящий порядок бывает не там, где к нему принуждают, а там, где все его хотят. Вот прикажу тебе в школу не ходить, ты меня послушаешь?
— А почему я не должна ходить в школу? — с надеждой спросила Майка.
— Ага! Вот видишь? — вскричал провожатый. — Тебе нужно объяснение, а приказы не обсуждаются. Нет и все.
— Нет и все, — повторила Майка. Школу она не очень любила.
— Да, обычно мы так и говорим, — кивнул Никифор, — «Приказам — нет!». Нет и все. В «Детском мире» предпочтительней убеждение.
— Как это?
— Мы приводим доводы «за» и «против», размышляем сообща, спорим, ругаемся даже, а потом голосим.
Майка хихикнула:
— Болтологию разводите?
Это смешное слово папа часто говорил маме, если она с ним не была согласна и объясняла почему. Говорить-то он говорил, но в итоге соглашался, потому что мама перечила папе редко и только в очень особых случаях. У Яшиных главой семьи назывался папа, а мама была главой папы, о чем папа любил повторять друзьям. И дядь-Коле, и Сереже Суржикову он говорил, что мама — особая глава в его жизни.
Особая.
— А давай представим, что мы решили развести болтологию по вопросу: «Надо ли Майке Яшиной ходить в школу», — предложил Никифор.
— Давайте! — девочка обожала игры в «будто бы».
— Значит так: ты будешь болтать «за», а я — «против».
— Кто первый?
— По старшинству!
Провожатый остановился, отставил ногу и, устремив вперед руку, как на том портрете у бабки, заговорил:
— Безобгазие! Наши дети! Наше будущее! Они томятся в оковах чуждого им обгазования! Устают зазгя! Изучают по пять уроков в день! Все пгочь! На свалку истогии! Убгать! Пусть останутся неучами! Мы сделаем их винтиками одной большой машины во имя Идеалов! Да! Так! Именно!
Голос Никифора сделался картавым, а взгляд озлился. От неожиданности у Майки случилась кратковременная иллюзия: ей показалось, что костюмные брюки Никифора позеленели и распузырились до старомодных галифе, подбородок оголился, а под носом зачернился кустик смешных, как у клоуна, усов.
Майка тиранов в лицо знала плохо, а потому, что означает этот мираж, на счастье свое не поняла.
— А теперь твоя очередь, — предложил Никифор, возвращая себе прежний человеческий вид.
Майка неуверенно начала:
— В школу надо ходить, чтобы получать знания…
— А вы увегены, что вы получаете хорошие знания? — перебил ее Никифор, все также картавя, но на сей раз уже не преображаясь в воинственное чучело.
— Ведь это же школа? — удивилась девочка. — В школе развивают кругозор, учат полезным предметам, которые потом пригождаются в жизни.
— Ггажданка! — противным голосом спросил ученый чудак. — Скажите, зачем вам, напгимег, астгономия? Газве вы хотите стать звездочетом?
— А мне нравится считать звезды, — сказала Майка чистую правду. Она могла бы дополнить, что любит и ворон на уроках считать, но это было, пожалуй, не для разговоров на столь высоком уровне. — И вообще, неизвестно, что в жизни пригодится, а что нет. Надо быть готовой к различным тяготам. И точка, — твердости ради школьница топнула ногой.
— Вы меня уговогили! Я пгинимаю ваше мнение, — будто бы недовольно сообщил Никифор.
Гимназистка была польщена. В спорах Майка обычно была не сильна: ей не хватало терпения и, порой, для нее было гораздо проще обозвать всех смешными словами или просто промолчать.
— Примерно так в «Детском мире» принимаются все решения, — сказал Никифор голосом уже человеческим. — А мнение большинства мы засчитываем, как правильное.
— Это хорошо, — согласилась Майка.
— Я говорю, что мы «засчитываем» мнение большинства, как правильное, — с усилием произнес он, — хоть это мнение может быть и неверным.
— Разве все могут быть неправы?
— Могут, — со вздохом сообщил взрослый. — Все мы — люди, и все мы имеем право на ошибку. Каждый может ошибиться. И даже большинство. Вот затешется в наши ряды сладкоголосый хитрованец, наобещает с три короба и заведет в такие топи, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
— А все прям-такие дурачки, взяли и поверили? — сказала девочка. Выигранный спор придал ей смелости. — У людей есть и свои мозги на плечах.
— Да, конечно, мозги-то есть у всех, только не все хотят использовать их по назначению. Думают, что они только для украшения и даны. Как горжетка на пальто.
Не сдержавшись, он прыснул. Майка тоже захихикала.
— Нам часто хочется, что бы все ответы были простыми, как арифметика в первом классе, — продолжил Никифор, — два плюс два будет пять, а один Отец Народов равняется Всеобщему счастью. Но опасно жить чужим умом. Бывает, оглянуться не успеешь, как на твоей шее уж сидит усатый тараканище и пишет приказы, как дышать и куда смотреть.
Майка поморщилась. Она не любила тараканов.
— Да, корявка, — покивал Никифор. — Ошибиться может даже большинство. Но это правильнее, потому что сообща ошибку и найти легче, и с нею справиться. Гораздо хуже, если ошибается кто-то один, а остальным приказано считаться с его заблуждениями.
— Да, несправедливо, — признала Майка и, желая завершить непростую тему, уточнила. — В общем, главного у вас тут нет.
— Почему же? Конечно, есть, моя внучатая честь, — Никифор коротко поклонился. — В «Детском мире» самым главным считается Директор.
— А зачем? Если все и так на своих местах, — ехидно спросила девочка.
— На случай форс-мажора. Иногда ведь нет времени на болтологию. Нужно принимать решение здесь и немедленно. Вот и приходится…
— Он строгий? — слово «Директор» вызывало у школьницы священный ужас.
— Директор? Пан? — Никифор старался говорить со всей возможной серьезностью. — Еще бы! Отчитывает, чехвостит так, что мало не кажется.
— И в дневник пишет?
— Если б дневники у нас водились, то и писал бы. Запросто. Вообще, корявка, неплохая идея, — Никифор задумался. — Надо б на Совете дружины покумекать. Может, тоже заведем себе «Дневники жалоб и предложений».
— Он не злой, этот Пан Директор? — спросила Майка.
— Приставучий. Выговоры так и лепит — то в лоб, то по лбу.
— Дерется? — ужаснулась школьница.
— Иногда рад бы, да прав у него нет. Приходится метким глаголом бить.
— Как это?
— Непросто. Есть у нас такое приспособление: ну, вроде мишени из мягких материалов. Мы эту мишень на стену вешаем. А на мишень клеим изображения сотрудников. Директор Пан выходит на позицию. Все смотрят, а те, у кого совесть нечиста, плачут-рыдают. Готовятся к бесславной участи. И вот берет он оперенные глаголы и пуляет ими по изображениям.
— Знаю-знаю! — воскликнула Майка.
Никифор объяснял девочке игру «дартс». Тогда, в 1995 году, ни он, ни она не знали ее родного названия, что впрочем, не мешало им этой игрой увлекаться.
— …в кого глагол попадет, тот нарекается дурнем навылет, — Никифор улыбнулся.
— Вы меня разыгрываете, — догадалась, наконец, Майка.
— Я учу тебя слушать, — возразил он. — Самые большие глупости на свете именно так и произносятся — без всякой улыбки. Помни это, корявка.
— Я попробую… А мне с ним обязательно надо встречаться?
