— С кем?
— С ним… С директором.
— Страшно?
— Немножко.
— Не робей, он не кусается.
А Майка все равно робела.
Из всех помещений, которые существуют на свете, больше всего Майка боялась кабинета директора. Ей даже к зубному врачу было не так страшно ходить, как на ковер к Марь-Семенне в ее небольшую комнатку на втором этаже.
Директор школы-гимназии номер двадцать девять была серьезным человеком: она круто кудрявилась волосами, блестела большими каменными бусами, ширилась всем телом, всех видела и все замечала.
Если Марь-Семенна шествовала по школе, то услышать ее можно было и без всяких ушей. Она плыла, как большой корабль, а ученики бежали впереди — прятаться. От топота множества ног половицы потихоньку дрожали, а учителя спешно цепляли одинаковые лица — они все делались радостные, а глаза у них блестели не хуже каменных директорских бус.
К Марь-Семенне все относились с особым чувством. Даже Майкина мама не пускала ее на порог: снимать мерки для новых платьев она специально ходила к директрисе на дом.
— …потому что хлеб за брюхом не ходит, — объясняла мама.
Судьба долго миловала Майку. Девочка видела директрису крайне редко и издалека, а знала про нее только одно слово.
Демагогия.
В их гимназии всем было известно, что Марь-Семенна любит припечатывать этим словом самые разнообразные явления жизни.
Смешное слово. Майке оно даже нравилось. Она представляла себе двуликого мальчика. Одно лицо у него называлось Дёма, а другое — Гогия.
— Вах, нэ? Ты чего такое говоришь, товарищ, — так Майка представляла себе Гогию.
— У меня к вам дело ответственной важности, — будто бы отвечал ему Дёма. — Я хочу проинформировать, что земля круглая и вертится целыми днями годы напролет.
— Как шаверма-шаурма, да? — ерничал смешливый Гогия. — А чего мы стоим и не падаем, если круглая твоя земля?
— Потому что гравитация, — пояснял Дёма.
— Э, товарищ, какой-такой гравий-та. Не годится так, когда сковородку покупать надо, еду варить-кушать, жить, чтобы на счастье и в добре, — говорил весельчак Гогия.
— Но как же… — горячился умник Дёма.
Так и болтали они ни о чем — Дёма и Гогия — два лица одного двуликого мальчика.
Представлять его Майке было интересней, чем думать, что же в действительности значит это слово.
— Демагогия, — вслед за директрисой повторяла Мирелла-Валерьянна из параллельного класса. Так она отчитывала двоечника Витьку.
— Демагогия, — ругался физрук Ковыляев, когда его команда не побеждала на районном футбольном первенстве.
— Демагогия, — по непонятному поводу ворчал неизвестный Майке дед с палкой, преподававший что-то сложное в старших классах.
— Демахохия, — даже безымянная старушка-уборщица любила выражаться, если ребята шастали по свежевымытому полу.
Взрослые кидались этим словом почем зря, а Майка тихонько веселилась: она фантазировала себе новую болтовню Дёмы и Гогии и так увлекалась, что почти забывала про его главную любительницу.
«Директор — сам по себе, а я — сама по себе», — надеялась Майка.
Не тут-то было.
В их класс директриса пришла в самый неподходящий момент. Всевидящая Марь-Семенна будто знала, что Силиверстов извазюкает доску своими письменами, что Варька Левес обольется водой из вазочки с цветами, а Майка будет во всеуслышание обещать Великановой выдрать ей за подлость все космы. В общем, четвертый «А» развлекался, как умел. Спешил вкусить свободы: перемена закончилась, Лины-Ванны все не было, и этим грех было не воспользоваться.
Все галдели наперебой, а Майка уже была близка к тому, чтобы привести в исполнение свой приговор, но тут грохнула дверь, и в классе моментально сделалось тесно.
— Где ваш педагог? — сказала Марь-Семенна.
Директриса перебегала глазами от одного к другому, словно Лина-Ванна спряталась в кого-то из учеников.
Когда Майка встретилась взглядом с директрисой, ей показалось, что на ее плечах повисли гири. Хорошо хоть глядела Марь-Семенна не очень долго — ее отвлекла Лина-Ванна.
— А сейчас, ребята… — вбежав в класс, начала она и, увидев важную гостью, осеклась. — Здравствуйте.
— Пройдемте, — сказала Марь-Семенна, указывая бледнеющей учительнице на выход.
Та подчинилась.
— Убьет, — уверенно заявил Коновалов.
— Прочтет мораль, — возразил Беренбойм.
Дети сорвались со своих мест и сгрудились у двери, вылавливая обрывки непростого разговора.
Лина-Ванна говорила про «впервые», про «не знаю, как получилось»…
Марь-Семенна молчала. Тяжко.
Лина-Ванна говорила про «высокие показатели успеваемости», про недавний открытый урок, про победу на олимпиаде по математике.
Марь-Семенна молчала. Мучительно.
Лина-Ванна говорила про «потребность ребенка в движении», про «навыки неформального общения».
— Во загнула, — восхитился Силиверстов.
А остальные молча согласились: Лина-Ванна не даст их в обиду. Все объяснит.
Но тут и Марь-Семенна вымолвила свое слово.
— Демагогия.
И всем сразу стало ясно: добром это не кончится.
Как в воду глядели.
Сказав что-то совсем неслышное, директриса ушла. На том уроке девять человек — и даже Великанова — получили двойки.
А после урока Майку вызвали.
— За что? — испугалась она в ответ на указание Лины-Ванны.
Та лишь глаза округлила, будто боялась не меньше девочки.
«Вы, наверное, дурно себя ведете», — нашептал ей вежливый Дёма, когда Майка плелась в директорский кабинет.
Девочка вздохнула: да, балуется, озорничает, учится плохо и недостойный человек.
Она была готова провалиться сквозь землю.
«Вах, какая незадача! — проговорил отзывчивый Гогия. — Слушай, чего скажу. Молчи себе, не думай ничего, подожди, чтоб пар у человека вышел, а как выйдет, так в ноги прямиком вались, плачь-кричи».
— Ну, уж нет, — решительно заявила Майка.
В ногах валяться она, конечно, не собиралась.
Путь к директору оказался вполне длинным, чтобы Майка перебоялась настолько, что, открыв дверь, ей сделалось в общем-то все равно. Напротив, девочка яснее ясного поняла, что директриса ничего с ней сделать не сможет, а на ее особое слово у есть целых два:
«Дёма» и «Гогия».
— Ты хорошо спишь? — Марь-Семенна сидела за большим столом и всем своим величием выражала девочке участие.
— Да, хорошо, — пролепетала Майка.
— Почему у тебя бледный вид? Не болеешь?
— Нет, не болею.
— Спортом занимаешься?
— Да, на физкультуре мы бегаем, прыгаем, а раз в неделю ходим в бассейн.
— Мало, — покачала головой Марь-Семенна. — Твоему организму нужны дополнительные физические нагрузки, чтобы спать и не просыпаться, когда не следует.
— Спасибо. Но я и так долго сплю. Сегодня школу чуть не проспала, — нечаянно проболтавшись, Майка осеклась.
— Молодец, — сказала Марь-Семенна. — Спи. Полезно спать и лишнего не видеть.
— Но я поспела. Всего на пять минут опоздала, — на всякий случай сообщила девочка.
— Знаешь, сколько всего за пять минут произойти может? Помни, — Марь-Семенна глядела Майке прямо в глаза, будто выглядывая в них что-то особое. — Не верь. А звать будут — не ходи.
Девочке показалось, что еще немного, и она грохнется на пол прямо здесь, в приступе фальшивого сна.
Но обошлось.
«Вах-вах», — шепнул ей Гогия. «Ты одерни, Майя, покров», — что-то сложное сообщил ей Дёма.
— Я подумаю, — оживая, сказала девочка.
— А в спортивную секцию я тебя все равно запишу. Будешь бегать марафон, — вслед за ней ожила и директриса.
— Я подумаю, — повторила девочка.
— За тебя есть кому подумать. Ступай и помни мои слова, — Марь-Семенна прищурилась. — Не всяк, кто учит — учитель. Ясно?
— Ясно, — кивнула Майка, которой было ровным счетом ничего неясно.
Но что она могла ответить взрослому человеку?
— Спорт? Вот и правильно, — обрадовалась мама на известие Майки. — Полезно для здоровья и воспитывает волю к победе.
— Мне и своей воли хватает, — пробурчала девочка.
— Может, расти быстрее станешь, — сказал папа.
— Скорее, уменьшусь, — заявила Майка. — Если все время трястись от этого марафона, то можно только уменьшиться. Как мука в банке.
Ей не хотелось бегать по указке.
Помощь пришла с неожиданной стороны.
— Кто сказал? Директор? — подозрительно спросила бабка. — С чего бы директору волноваться за здоровье вашей дочери? Она ведь у вас не дочка президента. Если уж вам так хочется, запишите Майю в секцию плавания — это уж точно не повредит.
На том и порешили.
