— Глянцевого журнала? — уточнил я. — Гламурного? Пафосного? Помпезного?
— Полностью глянцевого и гламурного, — подтвердила спиноголая женщина.
— Понятно, — понял я все сразу и посмотрел понимающе на Илюху с Жекой, которые к тому времени тоже подтянулись поближе.
— А папа у нее, — стала с ходу раскрывать все Манины тайны моя новая млечная знакомая, — главный продюсер группы «Накручивающиеся». Ну, знаете, есть такое женское трио.
Конечно, я знал и поэтому еще раз посмотрел на Жеку с Илюхой.
— А, так это у них семейное, — выразил вслух Илюха. — Рабочая династия, значит, получается. Папаня, дочка, да еще и девчонок с гитарами приучили. Все накручиваются, короче.
— А вы к кому имеете отношение? — в свою очередь поинтересовалась женщина. — Вы из прессы? Я смотрю, вы одеты не совсем по регламенту.
— Да нет, — ответил я честно, что со мной не так уж часто и случается. Особенно когда с женщинами. — Мы со стороны жениха. В смысле, мы творческие подельники автора.
— Вы работаете с самим Маневичем! — Мне показалось, что вот сейчас у нее действительно появятся мурашки — так она повела спиной. — Правда, вы не шутите?
— Да нет, — пожал я плечами, — мы люди серьезные, мы глупостями не занимаемся. Да вот, сами посмотрите, вон тот домик с черными дверями, это обнаженный портрет нашего товарища. — Тут я представил космической женщине БелоБородова. — Сам я пятнистый, в крапинку, вон там вишу.
— А где девушка, простите, не знаю вашего имени? — поинтересовалась женщина.
Но тут Жека дернула меня за рукав, и я понял ее: кому охота, чтобы про такую приватную деталь, как хвостик, узнали в редакции «Деловая Тусовка»? Или в группе «Накручивающиеся»?
— А девушка как раз из прессы, — успокоил я собеседницу.
— Так вы работаете с великим Маневичем? — приблизилась ко мне вплотную она. — А можете меня с ним познакомить? Я вам так буду признательна.
Я хотел спросить «как?», но не стал. Я и так, на расстоянии, уже начинал чувствовать ее признательность.
— Запросто, — пообещал я.
— Ой, — не поверила она и заулыбалась открыто. И сразу вся ее космическая светская отчужденность распалась на куски, и через нее проступил приятный, признательный человек. Такой, который, если вглядеться, в каждом из нас где-то обязательно находится. Вот и в ней нашелся.
Глава 10
За 28 страниц до кульминации
Вот интересно, подумал я про себя, ведь порой столько сил прикладываешь, чтобы вызвать у собеседницы взаимный интерес, просто из кожи лезешь, просто мечешь икру во все стороны. Лишь бы правильную интонацию найти, нужные слова подыскать, удачное настроение у нее создать. Кто пробовал, те знают, как непросто такое. Сколько душевных сил требует, сколько энергетических затрат!
Ведь порой не получается, и думаешь, что все — исчезло твое умение, твой талант, твое мастерство — ушли, потеряны, растрачены и не вернутся больше никогда. И никогда больше не сможешь ты, как мог прежде! И беспомощный день сменяется тогда нервной ночью, чтобы выродиться еще одним никчемным утром. Только лишь для того, чтобы снова, как в первый раз, ты пробовал, пытался, нащупывал… Ту ниточку, тот единственный путь в лабиринте, который только и ведет к желаемой цели.
А потом, когда, наконец, нашел — и слова, и интонации, и настроение, — когда все вместе улеглось в гармонию и оценила она тебя… Она — единственная твоя удача из множества бесплодных попыток… Что может быть слаще, чем ее ответное чувство, ее благодарная признательность? Ради которой ты, собственно, и мучился томительными бессонными ночами. Существует ли что-либо выше такой выстраданной благодарности?
Оказывается, что существует. Знакомство, например, с Инфантом, приближенность к нему или какой другой блат. Да мало ли что заставляет женщину глядеть на тебя проникновенными глазами? Пользуйся — не хочу. Хотя я, как раз наоборот, как правило, хочу.
— А где они сами, Инфант с Маней? — спросила ответственная сегодня за прессу Жека.
— А они только на второе отделение выйдут. На стихотворное, — пояснила женщина и сделала еще один маленький шажок в мою сторону. Но совсем маленький, потому что большой шажок ей сделать бы не удалось — уперлась бы в меня.
— Ну что, — предложил я всем, — подождем второго отделения?
— А где у них тут фуршет с вином да коктейлями? — поинтересовался Илюха, который обычно быстрее нас всех насыщался искусством. Особенно таким.
— Так в соседней зале, — указала женщина на соседнюю комнату, в которой еще недавно, до эвакуации, помещалась одна из Инфантовых старушек. Меня, кстати, Алла Леонардовна зовут.
— Ну что, Аллочка, пройдемте, — предложил я женщине, которая не отступала от меня ни на шаг. И мы прошли.
В фуршетом зале людская плотность еще больше наросла, видимо, «обнаженные портреты», да на незамутненную голову, слишком отягощенно воспринимаются. А может, просто бомонд оказался самым заурядным халявщиком. Кто его знает?
Женщина средних лет в фартучке разливала, смешивала и подавала — обслуживала, одним словом. Я это к тому, что все очень культурненько в зале происходило. Мы тоже понахватали в обе руки и спозиционировались у окошка.
— А не рано ли для непозднего еще дня? — спросила Жека.
— Какой тут день? Уже вечер давно, мы ж на вечере, — успокоил ее Илюха, и мы все пригубили. Так что пришлось снова пойти к женщине в фартучке и попросить еще. И она налила, так как отказывать ей сегодня было совершенно запрещено.
— Представляю, какое второе отделение ожидается, если первое такое… — проговорила Жека, с опаской подбирая слова.
— Да, должно быть нечто грандиозное, — предположила Алла Леонардовна, поводя спиной.
Мы все промолчали, лишь покивали головами. А я вот стоял и думал:
«А не обнаглеть ли мне? В конце концов, не так часто я наглею. Да и потом интересно: как далеко я могу проехаться на бомонде лишь за счет тесного знакомства с самим Маневичем?»
И я решил обнаглеть.
— ДаВинчивна, — обратился я по-свойски к начавшей румяниться женщине. То ли от алкоголя румяниться, то ли от близкого расстояния между нами.
Она сначала, конечно, не поняла, к кому это я так, а когда догадалась, посмотрела на меня скорее недоуменно.
— Можно, я к вашей спине щекой прижмусь? — попросил я. Так как давно уже подозревал, что если женщина чего и оголяет на людях, то наверняка с подсознательной целью, чтобы к этому, оголенному, кто-нибудь другой прижался щекой. Не кто угодно, конечно, а кто-нибудь особенный, высокоценимый.
— Ну, прижмись, если тебе так не терпится, — разрешила она, измельчая дистанцию между нами до фамильярного «ты».
И я зашел со спины и припал щекой к ее, как писали далекие классики, «прохладной, мраморной коже». Которая, кстати, сегодня ни прохладной, ни мраморной совсем не была. Вполне живая, теплая кожица.
Я так стоял, прижавшись, ожидая, когда же она поведет чуткими своими лопатками, сгоняя мурашки, разбегающиеся в стороны от моей не регулярно бритой щеки. Но она их почему-то не сгоняла.
А потом мне надоело ожидать — ну сколько можно безрезультатно к спине прижиматься? И я начал думать, о чем бы еще таком наглом ее попросить, прямо здесь, за фуршетом. И придумал.
— Леонардовна, — проговорил я ей прямо в спину. Потому что если говорить не в уши, а прямо непосредственно в обнаженное тело, в любую его часть, то оказывается, что оно тоже слышит. Просто звук через поры попадает сразу непосредственно внутрь и там же впитывается и отдается эхом. В общем, приятный такой массаж внутренних органов звуковой волной. — Аллочка, — попробовал я по-другому. — А можно, я теперь к тебе…
Но тут меня прервали неожиданным посторонним хлопком по спине.
— Все прикалываетесь? — хохотнула девушка, на которой мне довелось полежать у Лондырева и которую я бы сейчас так сразу не узнал.
Она и тогда, четыре недели назад, привлекала, а теперь просто поражала, била наотмашь, посылала в нокаут. И поступью своей, и улыбкой, и общей грацией. Да и нарядом, тоже вечерним, тоже оголенным, но уже с противоположной — относительно спины — стороны.
Моя щека оторвалась от млечной женщины и так и застыла в растерянном недоумении.
— Они такие прикольщики, это что-то, — отрекомендовала нас девушка Алле Леонардовне. — Особенно этот, — и тут она указала на меня. — Вы только его к подоконникам не подпускайте. — Она залучилась глазами и попала лучиками прямо мне внутрь. — Или наоборот — подпускайте. Но только если близости с ним хотите, — залучилась она еще и улыбкой.
Отчего, зачем я пожертвовал ее Б. Бородову? Как непростительно! Как я мог? — начал страдать я с новой силой.
— А я? — спросил Илюха с нескрываемой завистью.
— Ты тоже ничего, — успокоила его девушка. — Только не звони мне так поздно по ночам, да еще пьяным голосом. Я, знаешь, в такие часы сплю, мне сны хорошие снятся — добрые, чистые. А ты тут со своим пьяным напором в них влезаешь и все там по-своему переделываешь. И я остаток ночи все никак привыкнуть не могу.
