Машины – старая полуторка "газ-АА" и трехтонка – почти новенький ЗиС- 3, везли их группу в сторону Первомайской, откуда на ледник они с Лазаренко уже должны были идти пешком.
Тетов дремал сидя в кабине полуторки.
Из кузова, заглушаемые завываниями мотора на бесконечных перегазовках, доносились отдельные обрывки и куплеты песен Жорки-одессита.
Бутылка водочки, селедочка, да карие глазеночки, Какое море – такие моряки…
Игорь в полудреме вспоминал, как полезли они с Клаусом на ту стенку…
Вобщем, получилось потом, что едва не погибли оба из-за глупости.
А впрочем, не бывает "умной" гибели. Все смерти в горах – они от глупого нарушения планов, правил и инструкций.
Зачем Клаус полез на тот карниз?
Ясное дело – выпендриться захотел.
Эдельвейсов, видите ли для своей Лизе-Лотты захотел нарвать!
Коробка передач дико завизжала и загремела-затарахтела.
Небритый, весь черный не то от загара, не то от жизни шоферской – водитель полуторки скорчил-сморщил и без того некрасивой свое лицо – пониженная вторая передача никак не врубалась, он делал перегазовки, тыкал ручкой, а коробка визжала, тарахтела и никак не хотела включать вторую скорость. Машина уже теряла накат…
– У, старая раздолбанная зараза! – выругался шофр.
Коробка толи усовестилась, толи испугалась, что ее еще сильнее ругать станут, но передача включилась, машина дернулась и веселее пошла в горку.
– У немцев, слыш, старлей, у немцев, – начал вдруг шофер, – у них, значит, на Опелях коробки с этими с синхронизатарами значит, так вот у них перегазовку при переключении делать не надо, и двойной выжим сцепления тоже не надо, и коробка так не гремит – цивилизованный народ!
Игорь не ответил.
Из кузова снова донеслось:
Гитара милая, игривая,
И тонкая и звонкая,
Сейчас для вас цыганочку я буду танцевать…
– Они там что, и правда в кузове теперь танцы устроят? – подумал Тетов, – с них станется! Не на войну, а на карнавал к девочкам едем, в самом деле!
– Эй, шофер! – крикнул вдруг Жорка-одессит, свесившись из кузова к боковому оконцу кабины, – слыш, шофер, сейчас для тебя шоферскую, одесскую споем!
И из кузова грянули:
Мама, я шОфера люблю.
Мама, я за шОфера пойду
Шофер ездит на машине
Вся рубашка в керосине
Мама, я за шОфера пойду!
Водитель усмехнулся.
– Во дураки, во дают, матросня! – хмыкнул шофер.
Но песня ему явно понравилась. Машина теперь бежала веселее, да и с переключением передач у развеселившегося водителя теперь как то лучше и ловчее получалось.
Вот что значит – моральный фактор поднятия боевого настроения в действии!
А из кузова все неслось и неслось:
Мама, я жулика люблю
Мама я за жулика пойду
Жулик будет воровать
А я стану продавать
Мама, я жулика люблю!
Пехота, что шла в пыли, по обочине, сторонясь от проезжавших машин, поглядывала на веселых моряков, улыбалась…
Пехота на фронт топает, а веселые моряки от фронта в тыл с песнями едут!
В баньку к девочкам?
Не знала пехота, что моряки с одного опасного фронта на другой – еще более опасный едут. Впрочем, у каждого свой фронт.
А Игорь снова задремал.
И снова вспомнил Клауса, как он держал его, не дав сорваться в пропасть.
Держал…
А если бы с ним, с Игорем тогда такое случилось?
Эх, удастся ли еще раз встретиться?
Тогда – сорвись Клаус со стены, что бы было с Игорем?
Выгнали бы из альпинизма, выгнали бы из комсомола?
Наверное выгнали бы…
Как он оправдался бы?
Никто ведь не знал, что через полтора года война.
А теперь этот Клаус – поди тоже в горных егерях?
Где он теперь?
Может рядом совсем, может, за тем перевалом?
А Жорка в кузове вошел в раж и все надрывался, поднимая боевой дух своим корешкам:
Мама, я конюха люблю,
Мама, я за конюха пойду
Конюх спит,
А зопа – гола
Хрен кривой, как у могола,
Мама, я за конюха пойду!
Но ведь все мы альпинисты – отчасти романтики, – подумал Игорь, совсем уже почти засыпая, – сам то тоже поди Ритке эдельвейсов притащил с горы! И как Ритка рада-радешенька была! Поцеловала его тогда. Нежно так поцеловала.
Мама, я доктора люблю
Мама, я за доктора пойду
Доктор делает аборты
Отправляет на курорты
Мама, я за доктора пойду – Во дают, матросня хренова! – ухмыльнулся шофер, – им бы с эстрады выступать, как Утёсову с Лидией Руслановой, цены бы им не было.
Игорь уже совсем почти кемарил. Разморило его от жары.
И только тряска в раздолбанной кабине полуторки не давала слабости окончательно укачать героя.
– Полез бы на стенку не с Клаусом, а с кем-нибудь из наших, ну хоть с Зурабом Кулумбегашвили, или с Жоркой Амбарцумяном, так и сам бы по своей инициативе за эдельвейсами бы полез, – размышлял Игорь, плавая на границе полу-бодрствования и сна, – а тут с этим Клаусом инструкция была от ЦК Комсомола, чтобы ничего не случилось с немцами, чтобы без травм и без инцидентов. А им- видать, ихний гитлерюгенд никаких таких инструкций не давал!
Мама я повара люблю
Мама я за повара пойду
Повар делает котлеты
Хреном режет винегреты
Мама я за повара пойду А ведь мы оба с ним с немцем с тем романтики, получается что так, – думал Игорь, – только у меня романтический порыв был подавлен комсомольской дисциплиной, а у Клауса нет.
А Жорка в кузове не унимался и пошел на пятый круг:
Мама, я летчика люблю
Мамам я за летчика пойду
Летчик делает посадки
Жмет меня без пересадки
Мама я летчика люблю Нет, не подавлен у меня был романтический порыв, поправился Игорь, просто я более дисциплинирован. Просто мы – советские, мы лучше организованы. И мы вообще лучше. Потому что они – фашисты, а мы – советские.
Но внутри, но внутри Игорь все же оставил лазейку.
Одинаковые мы…
И он и я – оба мы романтики.
И оба полезли за теми самыми эдельвейсами.
Он для Лизе-Лотты своей.
А я для Раечки.
С тем Игорь и заснул, наконец. ….
– Вы верите в снежных призраков, Ганс? – адмирал изобразил на лице некое подобие картинно-деланного изумления, как если бы играл роль в студенческом скетче на каникулах под Рождество, когда от актера не требуется достоверность в передаче чувств.
Оберст-лейтенант* Ганс Фишер был уязвлен этой репликой, но субординация не позволяла ему адекватно ответить на иронию адмирала.
– Я не верю в снежных призраков, экселенс, – с подчеркнутой официальной вежливостью сухо ответил Ганс Фишер, – но доклады командиров боевых групп и подразделений свидетельствуют. (Сноска)*Оберст-лейтенант – звание, соответствующее подполковник германской армии.
– Свидетельствуют о тотальном ротозействе на всех участках, где работают ваши люди, – Канарис нервно прервал своего подчиненного, – эти идиотские формулировки, их иначе не назовешь, они годятся только для дешевых газетных репортажей в ведомстве господина Геббельса, но никак не годятся для настоящих докладов принятых в разведке, вы почитайте!
Канарис взял со стола сводку последних донесений, и надев очки, принялся цитировать с показной деланной монотонностью, подчеркивающей неприязненное отношение шефа разведки к зачитываемому им материалу.
– Вот послушайте: "внезапное появление не ожидавшихся нами сил противника объясняется плохими погодными условиями, так как непрерывно шел снег и дул сильный ветер, поднимавший с ледника большую массу снежной пыли, затруднявшей видимость" – тут Канарис прервал чтение и не удержался от комментариев – можно подумать что у русских в этих же условиях снегопада зрение устроено иначе и они могли видеть лучше чем наши ротозеи, – Канарис снова принялся за чтение, – "они появились словно снежные призраки в маскировочных белых халатах вынырнув из снежной мглы" – нет, вы только подумайте, Ганс, каково написано! "словно снежные призраки", этот ваш начальник разведки южной группы, его фамилия случайно не Бальзак? Или его зовут Густав Флобер?
Ганс Фишер предпочитал не отвечать.
Как говорится, – крыть было нечем. Разведка прозевала. Разведка плохо сработала.
Разведка села в лужу.
И что самое обидное – саму эту операцию от ее начала и до конца придумало ведомство адмирала Канариса. Значит, и сваливать вину не на кого. На тупость армейского начальства здесь не пожалуешься и апеллировать к чьей либо неисполнительности и нерадивости уже не получится. Сами напортачили, сами прозевали, сами не до конца учли все возможные нюансы.
– Как же так! – продолжал возмущаться Канарис, – на первой же стадии операции сразу же провал! Выбросили первую группу со снаряжением и какие-то снежные призраки это снаряжение увели у нас из-под носа. И что прикажете делать?
Остановить дальнейшее проведение операции? Но ведь о ней я уже доложил Фюреру!
Здесь на карте моя репутация!
– Господин адмирал, – нарушил молчание Ганс Фишер, – я думаю, что это случайность. Наш передовой отряд совершенно случайно напоролся на боевой дозор русских, это вполне возможно. И ни о какой бы то ни было специальной засаде русских, ожидавших нашей высадки, речи пока идти не может. А значит операцию можно и нужно продолжать.
