— Подожди, подожди, — удивился клиент, — а причем здесь Джонсон?
— Копия он Давуда, — торжественным голосом сказал Агасаф-ага, — я, как увидел его портрет, понял, что от этого человека добра не жди. До чего похожи! — Агасаф-ага уже водил пенящейся струей одеколона, бьющей из пульверизатора, по гладко выбритому лицу клиента. — Пудру я тебе не советую, дорогой, пусть кожа дышит. — Он не глядя сунул деньги в карман халата. — Приходи почаще, я тебе всегда рад.
В дверях стояла очередь из пяти-шести человек. Очередь игнорировала выкрики «Следующий!» и приглашающие взмахи полотенцами других парикмахеров. Очередь состояла из постоянных клиентов Агасаф-аги.
— Антракт на пять-шесть-семь минут, — бодрым голосом объявил, подойдя к очереди, Агасаф-ага и скрылся за занавешенной красной бархатной портьерой дверью в соседнюю с залом комнату. Здесь он сел на стул и, задрав ноги, положил их на специально прибитую для этой цели к стене полку — у него на ногах были расширены вены, и это давало о себе знать каждые полтора-два часа работы. Агасаф-ага представил себе, как отхлынула из набрякших на ногах лиловых вен кровь, и тихо застонал от удовольствия. Он с трудом открыл глаза, когда в комнату вошел парикмахер, работающий за соседним с Агасаф-агой креслом. Это был молодой человек, недавно вернувшийся из армии. Жил он в одном доме с Агасаф-агой, и по этой причине Агасаф-ага считал своей обязанностью учить его ремеслу и вообще уму-разуму.
— Не нравишься ты мне сегодня, Газанфар, — не поворачивая головы, внушительно сказал Агасаф-ага. — У меня сердце кровью обливалось, когда ты брил доктора. Ты не видел, что у него волосы на лице жесткие? Видел? Так намыль ему лицо, а поверх мыла сделай горячий компресс, а потом еще раз намыль… Ты знаешь, какой звук был, когда ты его брил? Как будто по железу напильником водили. Разве это хорошо? Он тебе кто? Он тебе враг? Или он тебе фальшивые деньги платит?
— Он молчал, даже виду не подал, — ответил сконфуженный Газанфар. — Ни разу не сказал, что бритва его беспокоит…
— И не скажет, — немедленно подхватил Агасаф-ага. — Зачем ему говорить? Он в следующий раз пойдет к другому мастеру. К тебе больше не сядет. Уж будь уверен, я в твоем возрасте уже имел постоянных клиентов. И тебе пора.
— Вы другое дело, — сказал Газанфар. — У вас талант, это все парикмахеры в Баку знают. Божий дар.
— У парикмахера талант один, — недовольным голосом в который раз напомнил ему польщенный Агасаф-ага. — Это — старание. И еще внимание. Если ты запомнил, какому клиенту какой одеколон нравится, горячий ли компресс он любит после бритья или холодный, то этот клиент два часа будет в очереди стоять, лишь бы в твое кресло сесть. И самое главное, чтобы не чувствовал, что ты торопишься, когда с ним работаешь. Это — обида. И потом, разговаривать с ним надо, спрашивать, не беспокоит ли его бритва. А ты говоришь: «Я брею, он молчит». А он, может быть, стесняется…
Агасаф-ага прошествовал в зал мимо почтительно замершего у двери Газанфара и подошел к креслу, в котором терпеливо дожидался его молодой человек с роскошной прической а-ля битлз.
— Сегодня только затылок, — попросил он, — и побрить.
— Усы трогать будем?
— Можно, — преодолев некоторое внутреннее сопротивление, сказал юноша, — только самые кончики подстригите, над губой.
Агасаф-ага кивнул головой и принялся священнодействовать.
Уже после первых его пассов на лице парня появилось блаженное выражение, и он застыл в сладкой дреме.
— Зря я человека обидел, — вслух подумал Агасаф-ага.
— Кого обидел? — встрепенулся парень.
— Джонсона, — сказал Агасаф-ага с огорчением. — Он пожилой человек, больной, а я про него непроверенные вещи говорю. А может, и правда… Тысячу раз себе слово давал, пока в газетах не было — сам не выдумывай. Я очень политикой увлекаюсь. Люблю политику.
После работы Агасаф-ага и Газанфар из парикмахерской выходили обычно вместе.
Так было и на этот раз. До вокзальной станции метро они шли, если была хорошая погода, пешком. Агасаф-ага объяснил раз и навсегда Газанфару, что хождение пешком может избавить человека от такой неприятности, как диабет.
— Вечером на бульваре видел — солидные люди прогуливаются? У них, ты думаешь, персональных машин нет? Есть! И личные, и персональные. А почему он каждый вечер пешком ходит? Потому что ему жить хочется. Не хочет диабетом болеть, инфаркта стремится избежать. Это и понятно: все у такого человека есть — деньги, квартира, машина. А здоровья нет. Хе-хе. Вот так-то.
Газанфар почтительно слушал и кивал головой. К Агасаф-аге он относился с благоговением.
Они остановились перед хинкальной у вокзала. Агасаф-ага говорил, что перед приходом домой умный человек должен всегда пообедать. «Совершенно неизвестно, — говорил Агасаф-ага, — что ждет человека дома. Если жена приготовила вкусный обед, я его съем после любой шашлычной и хинкальной, а если она ничего не приготовила к приходу мужа?!»
Газанфар знал, что у Агасаф-аги существует реальная возможность пообедать только до прихода домой.
Они спустились в подвал хинкальной. Буфетчик вышел из-за стойки и почтительно пожал им руки.
— Шашлык не советую, — шепнул он Агасаф-аге, — мясо жесткое. Хинкал хороший сегодня.
— Два хинкала, — заказал Агасаф-ага. — Два дай, а два держи наготове горячими, как кончим — подашь. И триста граммов водки.
Они съели по две порции отличного хинкала, выпив при этом по триста граммов. Водку они запивали пивом. Агасаф-ага утверждал, что если водку или коньяк непременно сразу же запивать водой или пивом, то у человека никогда не будет рака пищевода. Вообще Агасаф-ага прекрасно разбирался в медицине.
— Я очень хотел стать врачом, — сказал Агасаф-ага Газанфару, — но потом понял, что я парикмахер, что в этом деле я мастер. Ты понимаешь, — говорил он, захмелевший, — у меня прекрасная специальность. Я мастер Агасаф-ага. Меня все знают, и я себя уважаю, а на остальных я плевать хотел.
Газанфар знал, что Агасаф-ага под «остальными» подразумевал жену, которую боялся зеленым страхом.
Газанфар попытался было расплатиться, но Агасаф-ага, грозно выкатив на него глаза, сказал официанту:
— Тебе сколько раз надо говорить, что, когда этот ребенок со мной, денег у него не бери. — Он сунул ему деньги и, пошатываясь от сытной еды и водки, в сопровождении почтительно поддерживающего его под руку официанта вышел на воздух.
Дойдя до своего подъезда, Агасаф-ага пригласил Газанфара подняться к нему. Когда тот попробовал было отказаться, Агасаф-ага сердито проворчал, что старших надо слушаться, и Газанфар покорно поплелся вслед за ним на третий этаж.
У Агасаф-аги была большая трехкомнатная квартира, в которой жили кроме него жена и двое детей — Самид и Фазиль. Комнаты были обставлены очень хорошей мебелью, за ней Агасаф-ага сам ездил в Москву.
Дверь Агасаф-ага открыл своим ключом. Они прошли в столовую. Со стола не была убрана посуда. Совсем недавно пообедали за ним, видно, человек пять-шесть. Агасаф-ага подошел к книжному шкафу и достал с него нарды.
— Сейчас я выясню, как ты играешь, — пообещал он Газанфару. И когда тот стал расставлять шашки, прошел на кухню.
— Дай нам чаю, — сказал он жене. — Гости были?
— Коллеги из школы, — сказала жена. — Что, опять в нарды играть будете? Кошмар какой!
Газанфар знал, что гостей жена Агасаф-аги приглашает тогда, когда его нет дома. Она, видно, стеснялась присутствия мужа. Жена Агасаф-аги имела высшее образование — окончила заочное отделение педагогического института. На время ее учебы Агасаф-ага нанял домработницу и каждый вечер выходил в сквер по соседству прогуливаться с детьми. Сразу же после окончания института она очень переменилась к мужу, в обращении к нему теперь явно чувствовался оттенок пренебрежения. Преподавала она английский. Как ей это удавалось, Газанфар не знал, по его глубокому убеждению, она не умела говорить правильно ни на азербайджанском, ни на русском, ни тем более на английском. В школу в центре города ее устроил через своего постоянного клиента — заместителя министра — Агасаф-ага.
Газанфар и Агасаф-ага молча играли в нарды. Агасаф-ага дома становился необычно молчаливым. Жена принесла и со стуком поставила перед ними по стакану чаю, Агасаф-ага смерил ее взглядом, но жена, не обратив на это никакого внимания, прошла в другую комнату и принялась куда-то звонить по телефону.
— Ты права, дорогая, — донесся ее голос, — это, конечно, не нерпа, ворса не та, скорее это под кобылу…
— Не ворса, а ворс, — усмехнулся пятнадцатилетний сын Самид.
— Я тебе тысячу раз говорила, — сказала мать, прикрывая ладонью трубку, — мне замечаний не делай.
— Так правильно же ворс, — не унимался Самид. — А сегодня утром ты сказала «купила кило барашки», а нужно говорить «баранины».
